Если в Баксанском ущелье, ближе к горам, еще было прохладно, то в Бештауне царила поздняя южная весна. Только по ночам немного холодало, а днем стояла жара. Выйдя из дому и оказавшись под сенью каштанов, клейкие листья которых, казалось, росли на глазах, мы с отцом Филаретом, не сговариваясь, повернули в сторону Провала. Другая дорога вела в город, но на многолюдной улице нам могли помешать разговаривать по душам.
Пешеходная дорожка уходила в гору. Мы миновали нескольких гвардейцев, купавшихся в ручье, бегущем из Провала. Крики и хохот сотрясали воздух. Но дальше лес становился гуще и безлюднее, на дороге уже почти никто не встречался.
На холме стояли развалины какого-то древнего сооружения. Кажется, раньше здесь тоже был санаторий. Но водопровод не поднимал воду на такую высоту, и многоэтажный дом забросили, а может быть, растащили на стройматериалы сразу после Катаклизма.
– И из дыма вышла саранча на землю, и дана была ей власть, какую имеют земные скорпионы, – заговорил вдруг отец Филарет, постукивая посохом по каменистой тропе.
– Откровения Иоанна Богослова? – уточнил я. – И под саранчой вы понимаете воинство Лузгаша? Или то, что случилось восемьсот лет назад?
– Под саранчой я понимаю злокозненных тварей, – пристально взглянув на меня, ответил священник. – Нынешнее время наполнено зловещими событиями и предзнаменованиями. Вы ничего об этом не слышали?
– Нет. Последние несколько дней я не слежу за событиями.
– Прискорбно, – нахмурился священник. – Может быть, вы не совсем тот, с кем мы хотели бы установить контакт?
– Может быть. – Я пожал плечами. – А за кого, собственно, вы меня принимаете?
– За посланца, – ответил Филарет. – Вот только чьего? Посланного спасти или посланного прельстить?
– Основной апокалипсический вопрос, – улыбнулся я. – Думаю, все не настолько судьбоносно.
Священник темнил, и я не совсем понимал его высказываний, но не подавал вида. Молчи – и сойдешь за знающего. Но некоторые разъяснения дать все же было необходимо.
– Во-первых, меня никто не посылал. Я сам по себе и представляю прежде всего свои интересы. Во-вторых, один человек не может кардинально изменить судьбу мира. Разве не так?
– Вы так полагаете? – сурово воззрился на меня Филарет. – А как же великие преступники прошлого? Те, кто развязывали войны и уничтожали народы? Пророки, а также лжепророки?
– В мои планы не входит развязывать войну или пророчествовать, – по возможности мягко ответил я. – Напротив, все мои желания направлены на то, чтобы жизнь здесь текла так, как должна течь.
Дорога плавно огибала Машук. Мы шли по чистому лесу, лишь в некоторых местах носившему следы вырубки на дрова. Священник замолчал, а я с интересом поглядывал по сторонам. Давно не был по эту сторону горы.
От Кавказского хребта быстро надвигались тучи. В какой-то момент они поглотили солнце, которое стало багровым. Лес помрачнел. Похоже, собирался затяжной дождь.
– И солнце сделалось мрачным, как власяница, и луна, как кровь… – продекламировал отец Филарет. Я немного удивился:
– Вы действительно верите в апокалипсические предзнаменования? После всего того, что произошло на Земле?
– Как можно не верить Иоанну? – удивился Филарет. -
(Иоанн Богослов – один из двенадцати апостолов, любимый ученик Христа, автор знаменитого "Откровения", явившегося ему на острове Патмос, или "Апокалипсиса".)
Возможно, несколько ангелов уже вострубили и печати сорваны. Отцы церкви расходятся во мнениях на сей счет. Я сам полагаю, что снята уже шестая печать, ибо "небо скрылось, свившись, как свиток, и всякая гора и остров двинулись с мест своих". Уверен же я в том, что все, написанное в священных книгах, исполнилось или исполнится.
– Но ведь Иоанн говорил: время близко, – попытался возразить я, не слишком надеясь на успех. – С тех пор прошло почти три тысячи лет. Мироздание обрушилось, но антихрист еще не явился…
– Близко – понятие растяжимое, – вздохнул Филарет. – Что тысяча лет для нас – мгновение для Бога, день для его апостолов. Конец близок. Но доживем ли мы до него? Доживут ли наши внуки? Человеку свойственно ставить во главу угла себя. Но на самом деле там стоит вовсе не он.
Дорога повернула, и мы вышли на поляну. Вдалеке виднелись сооружения разных архитектурных форм и скульптурные группы.
– Что это? – спросил я священника. Впервые за время нашего разговора он по-настоящему растерялся:
– Вы не знаете?
– Запамятовал. С этой стороны горы я был только пару раз. Очень давно.
– Перед нами место дуэли Лермонтова.
Действительно – как я мог забыть? Но с другой стороны, что так удивило отца Филарета? Плохо ориентируюсь в местности, не люблю стихов, малообразован, не ходил сюда на экскурсию – да мало ли по каким причинам я мог не узнать памятник?
Когда мы подошли ближе, я понял, что место дуэли сильно изменилось с тех пор, как я видел его последний раз. Во-первых, здесь появился новый памятник. Михаил Юрьевич с плохо узнаваемым лицом стоял, держа в руке огромный, гротескный пистолет и целясь в невидимого противника. Старая стела осталась в том же виде, как я ее запомнил, а неподалеку была воздвигнута огромная мраморная плита, на которой были крупно выбиты стихотворные строки:
С тех пор как вечный судия
Мне дал всеведенье пророка,
В очах людей читаю я
Страницы злобы и порока.
Провозглашать я стал любви
И правды чистые ученья:
В меня же ближние мои
Бросали бешено каменья.
Часть букв была заполнена золотой краской, часть – небесно-голубой лазурью. Впечатление стела производила двойственное: примитивное и вместе с тем утонченное. Не знаю, как такое могло быть, но я почувствовал и красоту, и вычурность, и нарочитость.
Со стороны Машука, обращенной к городу, сюда шла торная дорога.
– Похоже, место популярное, – заметил я. Священник вновь странно посмотрел на меня:
– Да ведь это центр поклонения языческому культу Лермонтова. Сюда приезжают жители аулов, лежащих и за сто, и за двести километров. Местные жители считают древнего поэта полубогом, пораженным коварным демоном, но вновь обретшим силу. Пророком, вестником… Тем, кто может наградить и наказать. Он покровительствует Бештауну. Неужели вы и об этом никогда не слышали?
– Не слышал. – Я пожал плечами. – Мне приходилось бывать в Бештауне только один раз. Я все время жил в Баксанском ущелье.
Мы присели на каменную лавку неподалеку от мраморного камня.
– Среди народов, населяющих горные теснины, Лермонтов особенно популярен. – Отец Филарет осуждающе покачал головой. – У пастухов ходят апокрифические предания о молодом поэте-пророке, многие его стихи и откровения заучивают наизусть. Даже я кое-что знаю на память, хотя жил по другую сторону Кавказского хребта. Выучил в детстве. Запретный плод сладок, а у нас поклонение Лермонтову, естественно, запрещено. Но горские народы, выходцы из этих мест, игнорируют запрет митрополита Вы, сэр Лунин, явно что-то недоговариваете.
– Недоговариваю? – переспросил я. – Да ведь я ничего о себе не рассказывал. История слишком невероятная… Священник поморщился:
– Чего только не бывает в жизни! А на исповедь ходите, брат мой?
Ну, это уже чересчур! Время исповедаться, как мне казалось, еще не пришло. Да я и раньше не был добрым прихожанином. А уж теперь каждое слово, даже если ты собираешься сказать его на исповеди, прежде нужно хорошо взвесить. Так что священник напрасно надеется стать моим духовником.
Кто знает, кого на самом деле представляет отец Филарет? Да и как отнесется к моей истории сам митрополит Кондрат? То, что я собирался сделать, могло ему не понравиться…
Истолковав мое молчание как признак смущения, священник начал наставлять меня на путь истинный. Потом спохватился, что его послали вовсе не за этим, и спросил:
– Так вы в самом деле один остановили армию Лузгаша?
– Человек никогда не бывает один, – многозначительно ответил я. – Многие зримые и незримые силы помогали мне. Но не будем об этом. Скоро пойдет дождь, нужно торопиться в город. А сначала я хотел бы посмотреть на эту мраморную плиту поближе…
Я поднялся и подошел к памятному знаку, влез на невысокий мраморный пьедестал, чтобы хорошо разглядеть выбитые на камне мелкие строчки. Они не были раскрашены, и издалека прочесть их было трудно.
Блестящей стальной краской были заполнены строки:
Отделкой золотой блистает мой кинжал;
Клинок надежный, без порока;
Булат его хранит таинственный закал -
Наследье бранного востока.
Я хотел найти строки "Выхожу один я на дорогу", но не видел их. Может быть, они появлялись только в свете луны и звезд?
Сзади раздался сдавленный крик. Священник семенил ко мне, испуганно взмахивая руками. Подбежав, он сделал попытку схватить меня за ремень и оттащить от камня. Я не пытался увернуться сознательно. Это произошло на рефлективном уровне – не люблю, когда меня неожиданно хватают. Отец Филарет промахнулся и грохнулся на мраморное подножие. Я только собирался помочь ему и разузнать, не сильно ли он ушибся, когда из кустов раздался истошный вопль:
– Святотатство!
Священник без моей помощи вскочил как ошпаренный и кинулся в сторону города, на ходу крича:
– Бежим!
Я последовал совету отца Филарета. Меня не нужно было уговаривать – из кустов метрах в ста от стелы резво выскочили человек пять абреков с грозно топорщившимися усами и обнаженными кинжалами. Они гомонили о чем-то между собой, но не обращались к нам, и это мне не понравилось больше всего – не бойся собаки, которая лает, бойся ту, которая рычит.
Пожалуй, я был в состоянии справиться с абреками, обезоружить их и уложить лицом на землю. Не так их было и много, да и впечатления великих воинов они не производили, пусть даже им покровительствовал сам Лермонтов. Но, действуя рефлекторно, я воспринял их появление как реальную опасность. Опасностей следовало избегать. Поэтому пришлось подчиниться команде Филарета.
Уже на ходу я понял, что поступил правильно. Какое бы мы прегрешение ни совершили, связываться с местными воинами или жрецами, наверняка имевшими поддержку в городе, не стоило. Зачем драться там, где можно убежать?
Не понимал я другого – как пожилой, находящийся в не очень-то хорошей форме священник намеревается скрыться от молодых джигитов. Сначала он, конечно, показал достаточную прыть. Да и фора в сто метров нам помогала. Но постепенно отец Филарет начал терять скорость. Джигиты нас догоняли.
Впереди показалась странная решетчатая беседка. Около нее стояло несколько лошадей, внутри – устройство, напоминавшее корыто с сиденьями. Чуть позже я сообразил, что это – небольшой вагончик, стоящий на рельсах. Людей в беседке не было.
– Редкая удача, – задыхаясь, бросил Филарет. – В вагон – так мы сможем спастись.
С неожиданной ловкостью священник вскочил в вагончик, положил свой посох, ухватил длинный шест, стоявший сзади, и принялся яростно отталкиваться от земли, разгоняя вагон. Поначалу дорога шла почти по ровному месту и лишь метрах в пятидесяти от станции поворачивала под уклон.
Я понял, что с помощью шеста мы от погони не уйдем. Поэтому схватился за край вагонетки и побежал, разгоняя ее до приличной скорости. Джигиты были уже рядом, а тут им на подмогу выбежали еще два бородатых мужичка – не иначе смотрители дороги, проворонившие безбилетников. Они возмущенно вопили и мчались следом за нами.
Вагонетка достигла пологого склона, наклонилась и неудержимо понеслась вперед. Я едва успел вскочить внутрь и упасть на роскошный мягкий диванчик. Священник оставил шест, быстро достал из пристегнутого к поясу кошеля золотую монету и бросил ее в сторону голосивших смотрителей. Те, похоже, поняли, что он сделал, потому что сразу замолчали и устремились на поиски.
Мы мчались, разогнавшись, наверное, до ста километров в час. На поворотах вагонетка опасно ложилась на бок, на пригорках тормозила и едва не отрывалась от рельсов в верхней части траектории.
– Что это за адская тележка? – спросил я и тут же понял, что не совсем верно выбрал эпитет. Духовное лицо могло обидеться.
– Рельсовая дорога с Машука, – отдуваясь, ответил Филарет. Глаза его при этом гордо блеснули. – Ее строил инженер Славного государства, отец Кирилл, сто лет тому назад. И сейчас поддерживают в рабочем состоянии наши железнодорожные бригады. Поэтому я хорошо знаю, как пользоваться этой дорогой.
– Вы бросили смотрителям целый золотой, – усмехнулся я. – Плата за неудобства?
– Нет, цена поездки. Удовольствие дорогое. Наверх вагончик приходится тащить с помощью лошадей. Рельсы стоят дорого, их поддержание в рабочем состоянии – тоже. Хочешь кататься – плати. Но в праздничные и выходные дни на эту дорогу стоит большая очередь. Она себя оправдывает.
Спуск с горы закончился. Теперь мы неслись по ровной местности среди домов по инерции.
– Может быть, не будем дожидаться конечной станции? – спросил я Филарета.
– Почему? – удивился тот.
– Чтобы нас не встретили напарники верхних смотрителей.
– Я заплатил за проезд, – объяснил священник. – Так что бояться нам нечего. Да если бы и не заплатил – как бы они узнали, что мы умчались с горы со скандалом? Связи-то между станциями нет. Быстрее всего весть доходит от верхней станции до нижней с помощью вагона.
Я улыбнулся такому любопытному применению теории относительности. В то, что подобная дорога может работать без связи, просто не верилось.
(В теории относительности большую роль играет скорость распространения сигнала – в частности, скорость света. Дорогу с Машука можно также рассматривать в качестве особой физической системы. Абсолютная скорость здесь – скорость вагонетки. И, если не пришла вагонетка, нельзя достоверно судить, произошло наверху какое-то событие с момента ее отправления или нет. В данном же случае о событиях могли рассказать только отец Филарет и Сергей.)
– А если вагон остановится на рельсах? Следующий налетит на него? Или он здесь вообще один?
– Нет, в праздники пускают четыре вагончика, – объяснил священник. – Но опасности остановки нет. В случае аварии вагон просто вышвырнет с рельс. Это никак не помешает следующему.
– А если разрушится дорога?
– Во время всеобщих гуляний обходчики постоянно курсируют вдоль железнодорожного полотна. Я же говорил – на обслуживании дороги занята уйма людей…
– Вам бы сюда ручную дрезину, – заметил я, не слишком надеясь, что священник меня поймет. Дрезины, как и электровозы, и телефоны, наверняка канули в невозвратное прошлое…
– Дрезина не вытянет наверх, – ничуть не смутившись, заявил отец Филарет. – У нас в Славном государстве дрезины используют на ровных участках дороги. Здесь мог бы помочь паровоз, но он очень дорог.
– И не работает, – добавил я, памятуя о том, что вся техника стала на Земле бесполезной.
– Почему? – удивился священник. – Отлично работает. Ведь в паровозе не используются взрывообразные процессы, как в двигателе внутреннего сгорания. Только давление пара. Дрова у нас есть, и вода в избытке. Так что на нашей линии Славград – море два паровоза постоянно таскают пассажирские и грузовые составы. И в сторону перевала ходит малый грузопассажирский состав.
Настала моя очередь удивиться и попенять себе за недомыслие. Я полагал, что попал прямиком в каменный век, а оказалось, некоторые простые вещи просто не учел. В частности, то, что для работы парового двигателя не нужно интенсивное горение топлива, как, скажем, для дизеля. Паровоз работает на дровах, а дрова горят по-прежнему. И вода кипит по-прежнему. Выходит, промышленность не отброшена так далеко, как показалось мне вначале.
Вагончик медленно подкатился к нижней беседке. Мы вышли, с интересом поглядывая друг на друга. Отец Филарет засеменил по торной тропке к своей резиденции, располагавшейся неподалеку от церкви с золотыми куполами в центре города. В дороге он все больше помалкивал, бросая на меня косые взгляды. Священник старался разгадать, с кем свела его судьба. И, похоже, не сделал определенного вывода. Помогать ему я не стал.
Я сидел посреди гостиной и ел лаваш с сыром и медом, когда дверь нашей с Лакертом резиденции без стука отворилась и на пороге появилась Эльфия.
Ее зеленые глаза уставились на меня со смесью восхищения, негодования и удивления.
– Объедаешься? – спросила она.
– Люблю вкусно покушать, – согласился я.
– Уже заметила. Подчас мне начинает даже казаться, что ты не тот, за кого себя выдаешь.
– Я ни за кого себя не выдаю, – ласково улыбнулся я. – Проходи, красавица. Съешь меда. Он не отравлен.
Эльфия усмотрела в моем предложении намек на неприятную ситуацию, в которую я попал по ее вине. С тех пор у нас не было возможности поговорить. Она не искала больше встреч со мной, а я не пошел к ней. Ноздри девушки обиженно раздулись.
– Тебе не идет сердиться, – сообщил я. – Чем твой слуга прогневал тебя на этот раз?
– Зачем ты осквернил памятник нашего героя? И уж если тебе хватило наглости это сделать, почему ты не схватился в открытую со стражами, а сбежал вместе со священником? Говорят, со стороны вы походили на двух баб, спасающихся от насильников и путающихся в своих одеждах…
– Полегче в выражениях, – попросил я, но не выдержал и рассмеялся. – Кто же тебе об этом рассказал?
– Джигит из охраны Священного места. Мне было поручено расследование происшествия. От жрецов к княжне поступила жалоба.
– И как успехи? – поинтересовался я.
– Чьи?
– Твои. В расследовании.
– Я возмущена.
– Какое это имеет отношение к расследованию? Эльфия гордо вскинула голову. Золотистые волосы разметались по плечам.
– Похоже, ты мало ценишь свою честь.
– Просто не думаю, что такой мелкий и забавный инцидент может уронить мое достоинство, – заявил я.
– Инце… что? – переспросила девушка.
– Бегство от каких-то полоумных абреков. Любой нормальный человек предпочел бы не ввязываться с ними в драку, если имеется такая возможность. А возможность нашлась…
– Знаешь ли ты, что посланника митрополита Кондрата теперь хотят повесить, или, в лучшем случае, выгнать из страны?
– Его-то за что? Он пытался удержать меня от святотатства. Хотя, по-моему, никакого святотатства я не совершил. Если люди ставят памятники и пишут на них что-то, нет греха в том, что другие хотят это прочитать. Напротив, надписи в публичных местах для этого и делаются!
Эльфия осуждающе покачала головой:
– Ты влез с ногами на подножие алтаря. Мало того – ты не разулся. А на плиту перед алтарем подобает становиться только на колени. И читать, что тебе интересно. Усердно молясь при этом.
– Но я ведь не знал о тамошних порядках! И никаких пояснительных записок, или гидов, или сторожей там не было!
Девушку обращение к здравому смыслу не взволновало.
– Ты виновен в святотатстве. Но меня больше всего возмущает то, что ты бежал от воинов, как трусливый шакал.