...и снова Конан-Варвар отправляется в странствия, снова он принимает бой и снова выходит победителем.
Издательство "Северо-Запад", 1997 год, том 30 "Конан и врата вечности"
Торн Сейшел Стюарт. Обитель спящих (повесть), стр. 209-426
Содержание:
Торн Сейшил Стюарт - Обитель спящих - (Издательство "Северо-Запад", 1997 год, том 30 "Конан и врата вечности") 1
ГЛАВА 1 - Предсказание 1
ГЛАВА 2 - Прощание с Тай Цзоном 5
ГЛАВА 3 - Кочевники 9
ГЛАВА 4 - Шторм 12
ГЛАВА 5 - Подземный лабиринт 16
ГЛАВА 6 - Соглашение 20
ГЛАВА 7 - Город обезьян 25
ГЛАВА 8 - Старый знакомец 29
ГЛАВА 9 - Остров, где рождаются драконы 33
ГЛАВА 10 - Двое в одном 38
Торн Сейшил Стюарт
Обитель спящих
(Издательство "Северо-Запад", 1997 год, том 30 "Конан и врата вечности")
ГЛАВА 1
Предсказание
Он был зол. Он готов был грызть зубами золотые безделушки и сверкающие камни своей сокровищницы, так он был зол. Вид неисчислимого богатства, которое было тем ценнее в его глазах, что принадлежало лишь ему одному и никому больше, всегда успокаивал и радовал его, но сейчас не помогало и это. Он набрал в грудь побольше воздуху, задержал дыхание, сколько хватило сил, потом резко выдохнул. И сказал как мог спокойнее:
- Ну чего, чего же тебе еще не хватает? Глупая женщина! Я собрал здесь самые редкостные, самые удивительные драгоценности со всех концов света, и все это - твое, пока ты со мной. Ты хотела парчу, шелка и бархат, чтобы одеться - я достал их. Потом ты потребовала перин и одеял, потому что, видите ли, не можешь спать в холоде - и я принес их тебе. Скажи мне, что тебе нужно, и, клянусь Первым Яйцом, я достану все, что потребуется!
В продолжение всей этой речи он сидел к Раине спиной, но на последних словах обернулся так резко, что девушка вздрогнула. Но все равно упрямо покачала головой:
- Нет, чудовище. Ты не заставишь меня.
Он качнулся всем телом в ее сторону, и, хотя их разделяло не меньше десятка шагов, она тотчас почувствовала у самой щеки его горячее, нетерпеливое дыхание.
- Разве такое уж я чудовище? - вкрадчиво проговорил он ей в самое ухо. - Посмотри мне в глаза и скажи.
- Я не желаю смотреть в твои желтые глаза! - крикнула девушка. Она сидела на груде золота, сжавшись в комочек, обхватив колени тонкими руками. - Уже тысячу лет я не видела ни одного простого человеческого лица, только твои желтые безумные глаза!
Маленькой ножкой в ажурной кожаной сандалии она пнула арфу, и та жалобно зазвенела.
- Раина, у меня золотые глаза, - еще более вкрадчиво проговорил он, ластясь к ней. - Чудные, сияющие золотые глаза. Не упрямься.
- Буду. Что ты мне сделаешь?
- Не дам сладкого. Посажу в пещеру с летучими мышами. - Глаза его, и в самом деле цвета жидкого золота, лукаво блеснули. - Или… не пущу посмотреть на закат. Я собирался, но раз ты такая гадкая…
Он отвернулся и притворно вздохнул. Раина подняла мокрое от слез лицо.
- Это правда? Или ты смеешься надо мной?
- Ты споешь мне? - живо спросил он.
Раина стиснула кулачки и в отчаянье ударила его в грудь, но только поцарапала кожу о сверкающий небесно-голубой панцирь. Тогда она разрыдалась.
- Ненавижу! Ненавижу тебя! Тюремщик мой, палач! Желтоглазое чудовище!
- Спой мне о том, как сильно ты меня ненавидишь, - невозмутимо предложил он. Ответом ему были только горькие всхлипы, и тогда он заметил: - А солнце меж тем спускается все ниже и ниже. Скоро оно исчезнет в море, и не на что будет смотреть.
И так велико было желание бедной девушки хоть ненадолго выбраться на свет из темных, душных залов подземного дворца, что она поспешно утерла слезы и встала.
За все те неисчислимые годы, что провела она здесь, ее тюремщик впервые сам предлагал ей прогулку наверх. Все ее просьбы об этом до сих пор оставались без ответа, и она боялась, что неожиданное великодушие оставит золотоглазого хозяина так же внезапно, как и появилось.
- Я буду петь тебе весь вечер, если ты я впрямь выпустишь меня наверх, пока не сядет солнце, - пообещала она.
Между этими двумя существовал нерушимый договор: можно бесконечно изворачиваться и увиливать от ответа, но если слова произнесены, отказаться от них невозможно. Данное обещание, коль скоро оно давалось, должно было быть исполнено, как им, так и ею. Поэтому он перестал торговаться и удовлетворенно хмыкнул.
- Тогда живо найди что-нибудь, чем завязать тебе глаза, Я не хочу, чтобы ты знала путь наверх.
Кривая усмешка исказила ее губы.
- Боишься, что сбегу? В открытое море?
- Нет, - спокойно ответил он. - Боюсь, что будешь слишком часто бывать наверху, и у меня больше не останется способа уговорить тебя петь мне. - Он помолчал, завязывая ей глаза вышитой туранской шалью, затем небрежно добавил: - К тому же от долгого сидения на соленом ветру могут пропасть мои чары, и ты превратишься в столетнюю старуху, какой уже наверняка бы стала в любом другом месте.
Раина испуганно вскинула руки и провела кончиками пальцев по своим щекам, словно проверяя, не утратила ли ее кожа нежность и бархатистость.
- Опять ты надо мной потешаешься, - сердито проворчала она. - Сколько раз я просила тебя принести мне зеркало?
- Столько же, сколько я отвечал тебе: нельзя, заклятие утратит силу. Ну, идем?
По залам и переходам дворца Раина всегда путешествовала на его спине - что не составляло для него никакого труда. Сама она сбила бы себе все ноги о камни, передвигаясь почти ощупью в полутьме.
Дворец был огромен и большей частью темен - колдовской свет он переносил с собой из зала в зал. В сущности, это было гигантское хитросплетение пещер, узких проходов и больших галерей, которое он за много сотен лет превратил в подобие рукотворного жилища. День он проводил в одном зале, день - в другом, третий - в сокровищнице, что занимала три огромные пещеры. Раину он всюду таскал с собой, не желая расставаться с ней ни на миг.
Он подставил ей плечи, и девушка привычно уселась верхом ему на шею, туда, где смыкались под гибкими пластинами панциря мощные лопатки.
Сила его всегда поражала Раину, и, как ни противна была ей самая мысль об этом, она почувствовала упоительное томление внизу живота, когда упругие мышцы заходили у самого ее лона. Но, благодарение Митре, любитель музыки никогда не претендовал на ее тело, лишь на голос и искусные пальцы.
Путь в темноте длился, казалось, целую вечность. По тому, как ее несколько раз приподнимало, Раина догадывалась, что они миновали две или три лестницы. Один раз, несильно разбежавшись, он прыгнул. Наконец в лицо девушке пахнул свежий морской ветер, она почувствовала вкус соли на губах и в нетерпении сорвала повязку с глаз.
И едва не ослепла.
- Тише, дурочка! - рассмеялся он. - Не так быстро! Зажмурься и открывай глаза постепенно.
Она послушно зажмурилась и потихоньку, сквозь пушистые ресницы, снова взглянула на гаснущее солнце. Огненно-красный диск медленно опускался в воду, протягивая к ее ногам золотую дорожку. Она как была, в сандалиях, не подобрав подола, шагнула в воду, протягивая к солнцу раскрытые ладони.
И увидела собственные руки - не в полутьме пещер, при мертвенно-синем волшебном светильнике, который даже золото лишал желтизны и яркости, а при солнечном свете, пусть даже и приглушенном закатом. Поспешно оглядев себя всю, она в ужасе ахнула: ее кожа, постоянный предмет зависти подруг, из светло-бронзовой стала землисто-серой. Так могли выглядеть руки и плечи покойника, выкопанного из могилы.
- Что ты сделал со мной… - потрясенно вымолвила Раина. - Ты превратил меня в стигийскую мумию! Я не человек! Я призрак! Митра, Пресветлый Митра, обрати ко мне свое Око! Я гибну здесь одна, я умру на этом острове, и никто даже не вспомнит обо мне!
Она снова заплакала.
- Добрые боги, - пробормотала она, всхлипывая. - Спасите меня, добрые боги. Я совсем, совсем одна…
Он щурился на закат, делая вид, что не слышит ее причитаний.
- Перестань реветь и взгляни туда. Разве это не великолепно? Я разрешу тебе посмотреть, как зажигаются первые звезды, если ты перестанешь плакать.
- Я умру тут одна, - повторила Раина, но плакать перестала. Закат и в самом деле был великолепен. Сизые тучи рдели по краям багрянцем и золотом, их пробивали сияющие лучи, такие четкие, что, казалось, их можно взять в руку. Солнце садилось в море, и вода из синей и зеленой становилась молочно-белой - лишь сияла Дорога Счастья, уводящая за край мира.
"Надо попробовать достать ей мужчину, - подумал он, глядя, как светятся желто-алым мокрые дорожки на бледных щеках Раины. - Если после этого она вздумает бунтовать - что ж, я всегда смогу его убить и потом достать другого. Может, это ее развлечет на какое-то время".
Сам он был совершенно равнодушен к удовольствиям плоти. Во всяком случае, до сих пор ни одно живое существо не вызывало в нем ни малейшего желания.
* * *
Конан и Тай Юэнь вернулись в Тай Чанру в самом конце весны. За те две с половиной луны, что провели они в горах, князь Благословенного Края волшебно преобразился: исчезли страшная худоба и болезненный блеск глаз, лихорадочный румянец на щеках сменился ровным темным загаром.
Тай помолодел и снова стал похож на того Юлдуза, которого Конан знавал когда-то в Туране. Киммериец зорко следил за тем, чтобы Тай Юэнь весь день проводил на ногах - в поисках пищи или просто неспешном продвижении от одной стоянки к другой - и к вечеру ощущал настоящую усталость и голод. Ибо ел князь до смешного мало, и Конан пускался на всевозможные хитрости, чтобы заставить его есть больше.
Нельзя сказать, что киммериец считал себя опытным лекарем. Но он точно знал, что при чахотке нельзя делать двух вещей: сидеть в четырех стенах и есть один Нергал знает какую дрянь, приготовленную из пяти сортов овощей. Тай пытался сопротивляться поначалу, объясняя другу, что учение Падды запрещает убивать и питаться трупами.
На это Конан не без ехидства заметил, что пока святейший кайбон был еще просто Юлдузом, жил в Туране и чтил Эрлика, он не воротил носа ни от хорошо зажаренного барашка, ни от вина. Последним доводом Конана был моток крепкой веревки и обещание вязать Тай Юаня на стоянках по рукам и ногам и кормить насильно. Князь рассмеялся и бросил упрямиться. Конан был прав: когда выбор стоит между жизнью и смертью, ни один светлый бог не поставит тебе в вину некоторое уклонение от его закона. Тем более речь идет всего лишь о еде.
Но князь Тай Цзона согласился не только по этой причине. Он знал, что не слепым случаем, а предопределением судьбы оказался Конан в его княжестве в тот год, когда Тай Юэню перестали помогать травы, а кашель начал выходить с кровью. Не выходя из своего дворца, золотые крыши которого сияли на вершине холма над Тай Чаирой, Тай Юань мог видеть, как он сам говорил, "почти все из того, что есть, немногое из того, что было, и уж совсем немногое из того, что будет".
Его дар предвидения был не искусным умением гадальщика, не мудростью старца, чей жизненный опыт позволяет предсказать многое, а внезапным ответом на возникший вопрос. Иногда ответы приходили раньше, чем возникали их вопросы - и тогда это было как ударившая с неба молния в ночную грозу, когда в белой ослепительной вспышке на миг появляется весь мир, видный до последней травинки, чтобы в следующий миг исчезнуть, оставив боль в глазах и ощущение чего-то огромного.
Порой лишь годы спустя понимал он, что же открылось ему, и эту часть своего дара он считал мучительной и бесполезной.
Когда же требовалось получить ответ на вопрос - урожайным ли будет год, где искать вот уже три дня как пропавшего ребенка, выиграет ли Император Кхитая новую битву - он просто задумывался и получал ответ. Этот ответ приходил ясным и неоспоримым знанием, что будет так, а не иначе. Некоторые ответы приходили сразу, некоторые - день или два спустя, но это скорее зависело не от сложности вопроса, а от того, хорошо ли князь спал минувшей ночью.
Так было с вопросами, приходившими извне. Но существовали вопросы, которые он задавал себе сам, и, если только возможен был на них ответ, он рано или поздно появлялся - либо привычным знанием, либо во сне. Именно во сне в самом начале весны Тай Юань увидел Конана, идущего к западной границе Кхитая в компании девушки-туранки, плосколицего и длиннорукого карлика из северных степей и гиганта-аквилонца. Он не стал выяснять, что свело этих столь непохожих друг на друга людей, лишь порадовался, что его старый друг жив и где-то близко.
Но когда в его снах начал появляться смуглый юноша с резким профилем и темными, недобрыми глазами, ведущий к столице Кхитая войско зингарских рыцарей, Тай Юэнь забеспокоился. Несколько дней спустя и рыцари, и зингарский принц, и Конан, волею богов оказавшиеся вместе на краю света, сложились в четкую картину. И центром этой картины он увидел свое маленькое княжество, Тай Цзон.
Он знал, конечно же, что с приходом к власти нового Императора его княжество окажется в большой опасности. Новый владыка Поднебесной Империи шел к власти так долго и так часто раздумывал, что именно он сделает с той или иной своей провинцией, как покарает непокорных, если они слабы, и подкупит, если сильны, что Тай Юэнь ни на миг не сомневался: мирной и бестревожной жизни в его Благословенном Крае пришел конец.
И дело было даже не в серебряных рудниках, которые тайцзонцы не желали разрабатывать для других, не в сокровищах древних храмов, поглоченных джунглями тысячелетия назад. Хотя Император, несомненно, много бы дал за то, чтобы добраться наконец без помех и до того, и до другого.
Дело было в том, что жители Тай Цзона, не признававшие оружия и охоты, разводившие птицу лишь ради красивых перьев, а скотину - ради шерсти и молока, жили своей, особой жизнью, не похожей на жизнь остальных провинций Кхитая. Император с его многолюдными городами и величественными храмами многоруким богам был где-то далеко. А рядом было родное поле, крошечная деревушка в горах, где все жили на виду друг у друга и бога - вернее, святейшего кайбона, что живет, как известно, тоже рядом, в двух днях пути.
Ибо старшего мужчину в роду князей Тай Цзона, носителя Дара Падды, почитали как бога, единственного защитника и судью. И это раздражало и злило Императора более всего, ибо он считал, что один достоин титула Небеснорожденного.
И потому когда зингарец со своими рыцарями появился при дворе - с дарами от своего брата-короля, Император "подарил" ему Тай Цзон. При условии, что тот сам возьмет его. В случае победы зингарца Владыка Кхитая получал Тай Цзон с его рудниками и сокровищами в храмах, а в случае поражения не терял ничего. Сам вести войска на княжество он побаивался.
Никто не знал пределов могущества кайбона Благословенного Края, и Императору не хотелось выяснять их на собственном опыте. Повелитель Кхитая, будучи человеком мудрым и хитрым, предпочитал таскать каштаны из огня чужой рукой.
Для Тай Юаня, не будь он так болен, вероятно, не составило бы труда защитить свою страну. Беда была в том, что на сей раз врага надо было не просто остановить, а повернуть вспять, причем так, чтобы он больше никогда не помыслил о Тай Цзоне как о своем княжестве.
Для этого нужно было чудо, а для чудес нужны были силы. А вот именно их-то и не было у кайбона Благословенного Края. Даже ежедневное наблюдение за продвижением зингарцев к столице давалось ему с большим трудом.
Ведь Тай Юэнь совсем не был магом. Отец передал ему с последним вздохом Силу - но никак не черные свитки с заклятиями или мешок с колдовской утварью. Правда, легенды гласили, что его прадед, одиннадцатый кайбон Тай Цзона, защищая страну от нашествия орды кочевников из северных степей, в отчаянье призвал на помощь отвратительного демона.
Страну он спас, но скончался на третий день после великой победы, едва успев передать сыну дар предвидения.
Собственная смерть не казалась Тай Юэню слишком высокой ценой за свободу своей страны, он готов был пойти и на это, поскольку сын его хоть и был еще мал, но уже вполне мог принять от отца Последний Дар и продолжить род. Но сейчас его сил недостало бы и на то, чтобы остановить полет стрелы.
Поэтому появление Конана - внезапное и совершенно неожиданное - он воспринял как знак свыше. Он видел, как сближались армия зингарцев и маленький отряд, видел встречу Конана и принца у ночного костра. Эти двое были двумя полюсами.
Один был прирожденный воин, второй - гранд и рыцарь, никогда не державший в руках оружия тяжелее гибкой рапиры. Один был уроженец севера и глухомани, второй - юга и цивилизации. Один, познавший божественное пламя в ладонях, был уже мудр, хотя, вероятно, посмеялся бы над тем, кто сказал бы ему об этом.
Второй, поминавший имя бога чаще, чем следовало, был еще глуп, но вцепился бы в глотку всякому, кто посмел бы уличить его в глупости.
Эти двое сходились все ближе, взаимно притягиваясь, как два разных магнитных камня. А между ними был Тай Цзон.
Поэтому Тай Юань сделал все, чтобы Конан оказался в его княжестве прежде зингарца - большего не мог сделать никто, да это и не требовалось. "Пути Митры неисповедимы, но, если вдруг удается увидеть малую толику задуманного Пресветлым, дивишься лишь, как это не ясно всем и каждому с той же отчетливостью, что и тебе", - вспомнил Юэнь слова Учителя и, успокоившись, стал ждать развязки.
Развязка последовала быстро. Тай Чанра, столица княжества, стояла на древней земле, хранимой древними богами, такими древними, что их имен не помнил даже сам Митра Жизнеподатель. Они смеялись, отпустив зингарца из живого мрака своего храма, и многие годы спустя принц Римьерос не раз просыпался в холодном поту, услышав во сне их тихий смех. Их вмешательства да еще нескольких вылазок Конана оказалось пришельцам вполне довольно, чтобы поспешить убраться восвояси.
Но Конана к тому времени уже заботило не это. Вызванный из столицы письмом "какого-то кайбона", он обещал своей шайке награду за помощь незнакомцу, рассчитывая на эту награду и сам. Узнав же в кайбоне старого друга и увидев овечьи повадки его кроткого трудолюбивого народца, киммериец начал подумывать о том, как бы ему убедить своих спутников отказаться от посуленных им золота и камней.
Когда же Тай Юань помянул Учителя, живущего в чудесном саду среди пустыни и гор, Конан, опомнившись от изумления, просто сказал ему: "Брат мой, я не уеду отсюда, пока не увижу, что ты здоров", - и зингарец с его рыцарями был забыт им прежде, чем скрылась в джунглях последняя повозка их обоза.