Римьерос, сидевший по левую руку от градоправителя - от Моу Па он уже знал, что это самое почетное место за столом, - довольно быстро привык к несколько странной речи переводчика. Произнося свою несуразицу, юноша был невероятно серьезен. Для него это был настоящий труд - строить фразы так, чтобы они казались зингарцу забавными и неправильными. С каким бы облегчением перешел он с ломаного языка на настоящий! Но он утешал себя тем, что витиеватые фразы Римьероса, который, разумеется, и не подумал упростить свою речь ради плохого переводчика, звучали в его изложении не менее красиво, чем по-аквилонски.
Сэй Тхикон Фэн расспрашивал принца о том, хорошо ли прошло путешествие, много ли человек погибло в пути и можно ли добраться до Зингары морем; Римьерос отвечал сдержанно, боясь сказать лишнее. Когда речь зашла о разбойниках, часто тревожащих караваны, он, улыбаясь, ответил, что вряд ли сыщется разбойник, - или даже шайка - который отважится напасть на отряд в триста человек.
- Король Зингары, посылая меня к вашем повелителю, предусмотрел возможность нападения, - заметил он. - Мы проходили по очень опасным местам. Но доставили дар короля в целости и сохранности.
На это градоправитель со вздохом заметил, что бывают разбойники не столько сильные, сколько ловкие. Вот, к примеру, не далее как вчера кто-то забрался в городскую сокровищницу и вынес оттуда все, что счел ценным. Причем разбойник, как видно, был из-за гор, поскольку действительно ценных вещей - двадцати свитков живописи, предназначенных в дар Императрице на грядущем Празднике Весенней Луны - не тронул, забрав только золотые безделушка Заинтересованный, Римьерос начал расспрашивать, но ему мало что могли рассказать. Известно лишь, что этот вор очень ловок и обладает поистине чудовищной силой, пожаловался градоправитель. Ибо прутья клетки, ограждавшей сокровищницу, были отогнуты, а тигр, охранявший ее, - пойман удавкой и привязан к прутьям, едва ли не задушенный.
Римьерос прикусил губу, вспомнив чудовищные бугры мышц киммерийца, и спросил:
- А не видали вы здесь человека с запада, синеглазого, черноволосого и очень высокого? Он, быть может, странствует не один, но с такими же чужестранцами, как и он. Не думаете ли вы, что это - его рук дело? У меня на родине он известен как самый отпетый разбойник и вор.
Да, последовал ответ, два или три дня назад здесь проходило четверо чужестранцек трое мужчин и одна женщина И один из мужчин действительно был синеглаз и черноволос. Неизвестно, с запада он или с севера, но и синеглазый, и его девушка неплохо говорят по-кхитайски, так что вероятнее всего они не издалека. К тому же, они не задержались здесь и дня, проследовав дальше к столице, а кража совершена этой ночью. Так что это никак не могут быть те четверо. Ведь тогда им пришлось бы возвращаться и ночевать в джунглях, а ни один человек, воин он или землепашец, не может отважиться на такой шаг.
Римьерос только головой покачал на подобную наивность.
Глава четвертая
Дворец Ста Десяти Красных Крыш
Голубь Тридцать Четвертый:
"Высокородный принц Римьерос, герцог Лара - своему брату, Кратиосу Третьему, королю Зиигари и правителю Каррских островов.
Милостью милосердного Митры мы наконец завершили то, ради чего отправились в столь далекий путь.
Сегодня утром наше высокое посольство было милостиво принято Императором Тысячи Городов, как именуют здешнего владыку. Еще его именуют Божественным, Дваждырожденным - ибо, как я узнал, со вступлением на престол Император теряет имя и как бы рождается заново. Прежнее его имя запрещено вспоминать, новое - если только оно существует - не знает никто. Таким образом, ни один маг не может причинить вреда Повелителю Звезд, ибо, не зная имени, не можешь навести ни порчу, ни сглаз.
Ты видишь, брат, я стал весьма просвещен в местных обычаях. Это - всецело заслуга нашего Моу Па, существа невероятно смешного и терпеливого. Его приставили к нам потому, что он, кажется, единственный во всей столице, кто говорит по-аквилонски. Впрочем, нет, есть еще один человек, - Верховный Саккей, как здесь называют главного советника короля. Его имя Ян Шанъ, он был весьма любезен с нами при встрече, и что интересно, манеры его скорее напоминают зингарские. В нем нет и тени этой постоянной угодливости, которая начинает так раздражать в остальных узкоглазых. Но саккей - чрезвычайно занятой человек, как нам объяснили. Так что у него, конечно, нет времени сопровождать нас повсюду, уродуя аквилонский язык, как это делает наш добрейший Моу Па.
Всемилостивый Митра, если бы ты слышал, как он говорит! - Моу Па, кому посвящен вон тот высокий храм? - Мала-мала Бо Си Растакому-то (язык можно сломать, пытаясь выговорить имена их богов), осинь грозни бога ести. Она насылает мора, чума и болесня на бедны кхитайцы. - Мы не поняли, Моу Па, это бог или богиня? - Эта бога ести. Осинь грозни бога. Она носить ожерелю ис че-лепов миотвых. От нее тьи тысси лет насат принсесса Такая-то понес сына, и та сына стала перва Ипрератора Кхитая ести.
Ты не выдержал бы с ним и дня, я выдерживаю все это уже не менее пяти дней - с последнего моего письма тебе из города на реке, не помню, как они его мне называли.
Но бедный малый старается, как может, у него вечно мученически-напряженное выражение лица. Наш язык дается ему с трудом, я же так и не могу понять по-кхитайски ни слова, даже само название страны они произносят как-то иначе.
Но оставим пока в стороне восторги путешественника. Голуби дохнут один за другим, у меня осталось их всего трое, и одного я сейчас пошлю к тебе. Вернемся к моему визиту во дворец. Кратиос, если тебе кто-нибудь еще начнет рассказывать про чудеса и богатства Кхитая, отошли его прочь. Ни один язык не в силах описать великолепия и пышности императорского дворца. По секрету скажу тебе, что наш дворец в Кордаве рядом с ним - просто лачуга. Хорошо, что немногие хайборийцы бывали в Кхитае - короли разорили бы свои народы, пытаясь выстроить себе с их слов что-либо подобное.
Прежде всего: дворец этот огромен. Его называют Дворцом Ста Десяти Красных Крыш - брат мой, это не преувеличение. Он находится не совсем в городе, а как бы в своем государстве - на островах посреди реки, на которой стоит столица. Это действительно больше сотни домов, один другого краше. Здесь живет сам император, его семья, его слуги и некоторые сановники. Во дворце же находится и множество государственных служб, как-то: суды, торговая палата и прочее. От дома к дому через острова тянутся бесконечные мостики и галереи, выкрашенные в яркие цвета, а иногда сделанные из ценных пород дерева. Арки ворот этих мостиков высечены из глыб нефрита, бирюзы и яшмы, и всюду - драконы. Этот город недаром называют Городом Тысячи Драконов. Как друиды пиктов верят, что каждое дерево имеет душу, так здесь жрецы Падды каждой живой твари дарят дракона-покровителя. Есть драконы огня, земли, воздуха и воды, каждая из этих разновидностей делится еще на сотни. Во всяком случае, я уже сталкивался с Драконами Травы и Драконами Облаков.
Драконом, кстати, называют здесь и моего нового знакомца, Конана. Он прибыл в столицу чуть раньше меня, и теперь только и слышно, что о Сияющем Полуночном Драконе, чья шайка уже совершила несколько ограблений, немыслимых по дерзости и изобретательности. Представь себе только, что он сделал, чтобы обокрасть дом Верховного Жреца: как ни мало у меня осталось голубей, я все же расскажу тебе об этом. Дело в том, что они тут все весной просто сходят с ума - что ни день, то у них по весне какой-нибудь праздник. Праздник Первой Травы, праздник Урожайной Луны, праздник Солнцестояния. Есть среди этого и праздник, посвященный прилету птиц. Первые соловьи появляются в Кхитае рано, гораздо раньше, чем у нас. Сейчас здесь цветут миндаль и вишня, город удивительно наряден в этом уборе. Я и представить себе раньше не мог, что можно объединить город и плодовый сад, ведь у нас города - один лишь камень, а здесь все просто утопает в зелени. И вот где-то на ближайшие десять дней приходится праздник Птичьего Прилета - если я правильно понял Моу Па. Так вот Конан со своей шайкой выбрался за город, наловил три десятка соловьев и выпустил в саду Верховного Жреца.
И вся прислуга, все домочадцы, весь дом от мала до велика вылез в сад и ночь напролет восхищенно внимал их свисту и чириканью. А знаменитый Амра тем временем преспокойно вынес из дома все, что смог унести.
Я чуть не умер от хохота, когда наш смешной Моу Па, скорчив постную мину, рассказывал мне об этом. Надо же было додуматься до такого, да еще иметь терпение изловить столько птиц! Право же, я начинаю восхищаться этим человеком. Но еще удивительнее показалось мне то, что Верховный Жрец, узнав об ограблении, будто бы пожал плечами и сказал: "Что с того, зато какая это была ночь!" По-моему, это уже легенда, но если это - правда, тогда он либо величайший мудрец, либо величайший болван. Я, кстати, постоянно сталкиваюсь здесь с тем, что не знаю, как воспринимать слова и поступки этих людей - как слова и поступки небожителей, уже почти не принадлежащих нашему суетному миру, или как детский лепет. Право же, любой бы на моем месте растерялся…"
Римьерос отложил перо и принялся перечитывать написанное. Затем скомкал лист и бросил в угол. Отправлять брату подобное письмо означало вызвать его в лучшем случае недоумение, а в худшем - настоящий гнев. Вовсе не за цветущими вишнями и городскими сплетнями посылал он в Кхитай младшего брата. Он ждал рассказа о том, как встретили дар, как восприняли появление зингарского посольства.
Но при всем желании не смог бы Римьерос рассказать ему об этом. Странное чувство раздвоенности, поселившееся в нем с той ночи, когда он смотрел в хрустальный шар и видел в нем опрокинутые в бездонность неба звезды, не оставляло его теперь ни на миг.
Сам прием прошел великолепно. Три дня дороги Моу Па без умолку болтал на своем жутком аквилонском, рассказывая о Кхитае, столице, обычаях и нравах отдельных провинций и прочем. Большая часть сведений о торговле, армии, городах и прочем была выужена именно из этих его рассказов. Но иногда Римьерос задавал себе вопрос: а есть ли хоть слово правды во всех его историях? И в то же время все жесты и слова переводчика были так искренни и даже немного наивны…
Как видно, он и впрямь был в милости у Императора, потому что, сопровождая Римьероса, как отметил барон Марко, был "вхож решительно повсюду". И это тоже ни с чем не вязалось, пока зингарец не узнал наконец, кто такие эти юноши в одеждах цвета первой зелени. Личная охрана, послы и слуги Императора, дети знатнейших семей, воины и поэты. Узнав об этом, Римьерос как следует пригляделся к переводчику - и окончательно уверился в том, что тот далеко не так прост, как хочет казаться.
В который раз повторял себе принц, что миссия его исполнена блестяще, что большего почета, вероятно, не был удостоен никто из чужестранцев: его и барона Марко поселили непосредственно во дворце Императора, вернее, одном из его дворцов. Им отвели роскошные покои, светлые, с огромными окнами, в которые лезли цветущими ветвями персики и вишни. Их слуги расположились здесь же, на втором этаже; вместе с ними, в отдельной маленькой каморке под самой крышей, поселился Моу Па - чтобы быть всегда под рукой. Остальных зингарцев разместили немного скромнее, но тоже на Островах.
В столицу они вступили под вечер второго дня пути, и следующий день ушел на то, чтобы отмыться и привести себя в порядок перед посещением Императора. Наутро он проснулся необычайно рано и уже не мог уснуть, маясь бездельем до самого полудня, пока не явились чиновники и царедворцы - сопровождать послов во дворец.
Обойдя накануне в сопровождении Моу Па небольшую часть острова, Римьерос уже был несколько подготовлен к тому, что он увидит в парадных залах. И все же он был уничтожен, сражен и раздавлен, хотя по словам да Ровно держался великолепно. Принц не знал, как это выглядело со стороны, но он постоянно одергивал себя, стараясь не крутить головой в тщетной попытке разглядеть все разом. Дворец Приемов более всего походил на немыслимо увеличенную драгоценную игрушку какой-нибудь принцессы: сказочный домик, искусное творение ювелиров. Повсюду здесь было золото, слоновая кость и яшма. В самом тронном зале наборной мозаикой был выложен пол, рисунок изображал все тех же драконов, но синим цветом служила здесь бирюза, желтым - золото, а белым - слоновая кость. Глаза извивающихся в вечном танце немыслимых тварей были сделаны из крупных рубинов и изумрудов, и по всему этому ходили люди, ходили каждый день, и не в мягких кожаных туфлях, а в деревянных или плетеных сандалиях. А в тот день, день приема послов с другого края света, из далекой Зингары, мозаичный рисунок лишь угадывался, на две трети скрытый длинными подолами расшитых накидок чиновников и придворных всех рангов и возрастов.
Оставалось только одно: принять скучающий вид и идти прямо по этим плиткам, словно дома он только тем и занимался, что топтал драгоценности.
Римьерос, вспомнив, что он сын и брат королей, выпрямил спину, закинул назад голову и весь прием сохранял на лице надменно-спокойное выражение, хотя Митра свидетель, давалось это ему с трудом. Он как раз с беспокойством думал, сможет ли удержаться от улыбки при каком-нибудь очередном особенно удачном выражении Моу Па, как в зал вошел сам Император и под звон большого гонга воссел на нефритовый трон.
Римьерос сдержанно поклонился.
- Король Зингары в знак дружбы и доброго расположения посылает великому императору Кхитая дар, который, я надеюсь, будет в глазах владыки ценнее золота и сверкающих камней, - он еще раз склонил голову и махнул рукой четверым слугам, тащившим за ним ларец.
Те поставили его перед тронным возвышением и поспешно удалились. Римьерос, в окружении десяти своих рыцарей, ждал ответа.
Император молча поднялся с трона и подошел к ларцу. Подбежали двое слуг и откинули крышку. Римьерос с замирающим сердцем следил за выражением лица Повелителя Звезд, но оно было непроницаемо, как восковая маска. Человек, стоявший слева от трона владыки, издал какое-то восклицание и тоже подошел к ларцу.
- Ян Шань, саккей Императора и великий маг, - прошептал принцу в самое ухо Моу Па.
Император наконец оторвался от созерцания привезенного сокровища и заговорил.
Римьерос вопросительно обернулся к переводчику, но тот только молча указал взглядом на Ян Шаня, уже доставшего из ларца один из свитков, словно ему нетер-пелось рассмотреть их поближе.
- Дваждырожденный благодарит вас, взявших на себя труд вернуть нам давно потерянное сокровище, - чистым и звучным голосом возвестил Ян Шань на превосходном аквилонском языке, и по его горящим глазам было видно, что о потере этого сокровища он сокрушался больше, чем сам император. - И тем ценнее этот дар в наших глазах, что ради него вы проделали долгий путь с самого края Мира. Поистине далеко должны видеть глаза короля, который так внимателен к вещи, для него, вероятно, не имеющей никакой ценности. Мы благодарны вам за тот долг, который вы на нас таким образом наложили, ибо долг вежливости и дружеского отношения всегда приятен. Отдыхайте теперь после тягот и трудов пути. Император выражает надежду, что вы побудете нашими гостями - хотя бы недолгое время.
На этом прием был окончен. Римьерос чувствовал себя немного отомщенным. От короля Зингары явно не ожидали такого дара. Кратиос был прав - ни камнями, ни золотом невозможно было удивить этих людей. Но древняя кхитайская рукопись, один лишь Митра знает как попавшая в обширные подвалы Старого замка и пролежавшая там по меньшей мере сотню лет, могла заинтересовать их - если не ценностью и редкостью, то хотя бы необычностью и широтой жеста.
Они поразили его, он поразил их.
Позже Моу Па с улыбкой пояснил ему, что большой тронный зал делался специально для того, чтобы поражать. Дворец Приемов строился не один десяток лет, а на то, чтобы достойно украсить его залы, ушла жизнь не одного поколения мастеров. Сами же жилые покои императора выглядели точь-в-точь так же, как те комнаты, в которых поселили принца - ничего лишнего, раздвижные окна и двери, пестрые циновки и шелка на стенах.
Римьерос выглянул в окно. Царил жаркий весенний день, даже, пожалуй, слишком жаркий для этого времени года. Острова словно плыли в золотистой ароматной дымке. Где-то там, за густой ее завесой, было такое же раскрытое настежь окно, и в него сейчас, быть может, тоже кто-то смотрел на сад и неспешно текущие воды реки.
Ян Шань поспешно отвернулся. Он слишком хорошо знал это чувство - словно наползающая тяжкая туча, накатывало оно на него с того дня, как зингарец пересек границу Кхитая. Что-то было связано с этим человеком, какие-то силы плели вокруг него свою сеть, и в этой сети Ян Шань мог оказаться как пауком, так и мухой. Не случайно же он который раз сталкивается мысленным взором с этим юношей, наивно полагающем, что это он движет событиями, а не события им. Но дело могло обернуться и так, что события эти подхватят и увлекут не только зингарца, но и самого Ян Шаня, а этого допускать было ни в коем случае нельзя.
- Раз уж ты здесь, Моу Па, разотри мне палочку туши, - обратился Император к юноше, пришедшему доложить том, что поделывают гости. - Я редко тебя теперь вижу, но ты ведь все-таки еще мой хайбэй, не так ли?
Моу Па низко склонил голову.
- Я буду счастлив избавиться от этих людей и снова служить Повелителю Звезд, - сказал он тихо, находя на привычном месте шкатулку с кистями и тушью. - Не прошло и пяти дней, как я хожу среди них, и с того времени у меня такое чувство, что я живу в душном и плохом сне.
Ян Шань посмотрел искоса на склонившегося над лаковым столиком юношей. "Этот мальчик недаром любимец Императора, - подумал он. - Вот сейчас он дал название тому, что я ощущаю уже с новолуния, но никак не могу верно определить". Он спрятал зябнущие руки в рукавах халата и повторил свой вопрос:
- Так как же все-таки хочет Император наградить послов?
Император, полуприкрыв веки, следил за тем, как Моу Па старательно растирает тушь.
- Эти свитки и в самом деле представляют такую ценность? - негромко спросил он.
- О да, - с жаром ответил Ян Шань. - Даже если не все в них принадлежит великой кисти Кан Фу Ци, то, что я успел разобрать, совершенно бесценно. Но наши знатоки рукописей осмотрят эти свитки и скажут точно. Хотел бы я знать, как этот ларец попал в Зингару?
- К чему гадать? - отозвался Император. - Главное, что он теперь здесь. Вы оба, побывавшие на западе, скажите мне, что столь же ценно в глазах человека того мира?
- Золото, - криво усмехнувшись, ответил Ян Шань и глубже засунул руки в рукава. - Как-то мне нынче зябко" Золото и драгоценные камни.
Моу Па подождал еще немного, желая удостовериться, что старший закончил свою мысль, и только после этого кивнул: