– Мать растак, – пробурчал Суворов и, оттолкнув Синего, первым полез в пролом в заборе. За ним потянулись остальные.
Петров, вяло пошатываясь, брел по аллее к выходу изпарка. Он почти поравнялся с милицейским патрулем, который глядел на него, явно прикидывая, задерживать его или не заморочиваться. К Петрову вовремя подскочила оперативница, взяла его под руку и стала громко нести какую-то чушь про "поедем домой" и про "последний стакан был лишним". Милиционеры переглянулись и двинулись дальше. Все вместе собрались уже за воротами парка, у входа на мост через Москву-реку.
– Что с тобой случилось, Слава? – спросил Струев.
– Голова закружилась, – заплетающимся языком проговорил Петров, – я, по-моему, даже упал. То ли пить не надо было, то ли солнечный удар…
– Где вы все были?! – строго спросил у оперативников Киреев.
– Кто где, Александр Юрьевич, – ответил старший прикрытия, – кто-то отвлекал, кто-то с вами пошел…
– А кто-то ворон считал, – оборвал оперативника Киреев, – получите еще у меня, разгильдяи! Все, расходимся и разъезжаемся. На сегодня более чем хватит. Иван, возьми Славу с собой в убежище, пусть его врач посмотрит.
– Сам как-нибудь догадаюсь, – отозвался Струев и вдруг лукаво прищурился, – слушай, Саша, а ведь ты у нас красавец, даже педерастам нравишься!..
– Доцент! – одернул Струева Суворов.
– А что я такого сказал? – спросил Струев. – Это я так, может быть, просто из зависти. Я вон даже женщинам не нравлюсь…
– Мне ты тоже не нравишься, – сквозь зубы проговорил Киреев.
– Это тебе придется перетерпеть, – отозвался Струев.
– Хватит! – оборвал пикировку Суворов. – И так настроение испоганили. Все, уходим. Праздник кончился, настали суровые будни.
В убежище врач поставит Петрову диагноз микроинсульт и спишет на него странную выборочную амнезию. Петров будет серьезно болеть еще полгода, порываясь работать, но все время страдая от временных провалов в памяти. Он окончательно оклемается в ноябре, так же неожиданно, как заболел, именно в тот момент, когда особенно будет нужен: когда все дело повиснет на волоске.
* * *
Южный Таджикистан. 10 км к востоку от г. Дусти.
Вторник, 6 апреля 2010 г. 8:02.
Пыльная дорога словно высасывала силы и, как ядовитая змея, грозила смертью каждым свои изгибом. Несмотря на близость Амударьи, дышать было практически нечем. Но сходить с дороги в обманчиво привлекательную и еще сочную в это время года траву было бы еще большим безумием. Будь на месте полувзвода "детей" обычные люди, даже хорошо физически подготовленные, они давно бы уже упали в желто-серую взвесь дорожной пыли и задохнулись. Лейтенант, командующий полувзводом, десять раз пожалел, что решил срезать путь, а не идти с места выполнения миссии по шоссе Пяндж-Дусти-Курган-Тюбе. Там был шанс остановить машину и уже давно оказаться в Дусти. Несмотря на это, настроение у лейтенанта было хорошее: вверенное ему подразделение выполнило задание, отделавшись двумя легкоранеными, которые уверенно шли вместе со всеми. Они сровняли с землей хорошо подготовленную военную базу на афганской территории, уничтожили почти две сотни солдат противника и несчетное количество взрывчатки и стрелкового оружия, которые уже через неделю могли оказаться в любой точке России, без происшествий форсировали Амударью, доложили о выполнении задания и главное: все они были живы. На то они и "дети", чтобы на них возлагали самые трудные миссии, чтобы они могли выжить в самых трудных и невероятных условиях, чтобы появление даже десятка солдат в русской униформе вызывало панику в любой точке Евразии. Скоро, очень скоро, во всяком случае, так обещали на политинформациях, заработает вдоль южных границ России, присоединившихся к ней и еще раздумывающих азиатских государств оборонная автоматика, и тогда только самоубийца захочет попробовать подобраться к России с юга. А пока оборонными автоматами были они, специально выращенные и воспитанные бойцы, которых на Западе очень часто называли "машинами Петровича" с дурацким англо-саксонским ударением на первый слог второго слова. Спецбойцов продолжали называть так, хотя Петр Петрович Жук уже давно оставил проект "Дети" и командовал экспедиционным корпусом. Поговаривали, что три полка "детей" скоро расформируют и откомандируют личный состав по различным боевым частям, но мало ли что поговаривают – когда до солдат и офицеров доведут приказ, тогда это будет фактом, а пока "дети" действовали только вместе и только самостоятельно. Вот и сейчас семнадцать живых и смертельно усталых спецбойцов двигались по направлению к Дусти, к месту сбора. Задание было выполнено, и казалось, что осталось преодолеть только себя и десять километров изматывающего пути.
Когда слева один из бойцов почуял опасность, он успел коротко свистнуть, и взвод залег на дороге. Над головами бойцов пронеслось не менее пяти десятков стрел.
– Что еще за черт?! – прохрипел лейтенант, отплевывая пыль.
Один из бойцов два раза коротко стукнул по раструбу огнемета, который нес, и вопросительно посмотрел на командира. Тот кивнул и стал искать глазами связиста. Связист лежал, распластавшись на дороге, накрыв собой ранец со спутниковым устройством связи. На приведение огнемета в боевое положение ушло не более пяти секунд, и струи огня устремились в толщу травы. Трава моментально высыхала, вяла и загоралась. Через несколько мгновений по одну сторону дороги уже вздымалась стена огня. А на дороге уже стояли в боевом положении два миномета, а двое бойцов изготовились к стрельбе из гранатометов.
– Пулеметы – север, программа поражения – юг, – скомандовал лейтенант.
Минометы, гранатометы и семь автоматов стали обрабатывать горящую степь, а два тяжелых пулемета начали косить траву по другую сторону дороги. Один боец лежал рядом с лейтенантом, двое других спереди и сзади полувзвода, не принимая участия в обстреле. Двадцать мин, шестнадцать гранат и четырнадцать боекомплектов автоматов "Шквал" ушли к югу от дороги, а пулеметы, словно бензокосилки, уложили траву в радиусе пятидесяти метров к северу. Когда стандартная программа контратакующего поражения была выполнена, и полувзвод защелкал автоматами и пулеметами, меняя магазины и вставляя новые ленты, стали слышны крики и стоны к югу от дороги. С другой стороны было тихо.
– Двое – разведка! – крикнул лейтенант, и два бойца бросились в обработанную пулеметами степь, одним рывком преодолев освобожденный пулеметами от растительности участок и углубившись в траву.
Командир перевел дыхание. Любое бандформирование, даже в сотню штыков после такого массированного ответа должно было понести весьма ощутимые потери, быть деморализовано и залечь, прекратив наступление. Мысли лейтенанта потекли плавней, и он понял, почему при первом нападении были использованы стрелы: нападавшие откуда-то знали, что по дороге идут "дети", и любой щелчок предохранителя, скрип курка да и первый же выстрел заставят всех бойцов немедленно среагировать, и прежде, чем пули достигнут полувзвода, все окажутся на земле – слух и реакции "детей" тренировались специально, спецбойцов русской армии было весьма затруднительно убить. Нападавшие все же просчитались: один из "детей" то ли услышал что-то подозрительное, то ли шестым чувством учуял засаду, и поэтому вывести из строя шестнадцать солдат, сержанта и лейтенанта им не удалось, теперь нападавшие сами подсчитывали потери. И все-таки у лейтенанта нарастало какое-то смутное беспокойство. Зачем устраивать засаду на полувзвод "детей"? Месть? Задание с целью уничтожить именно спецбойцов? Но таких попыток было множество, и "дети" гибли, они были суперменами, но богами не были, другое дело, что за каждого убитого спецбойца противнику приходилось расплачиваться несколькими десятками, а то и сотней хорошо обученных солдат. Рота же "детей", не говоря уже о полке, становилась просто ночным кошмаром любого европейского правительства или южного царька. Так зачем дергать медведя за усы? Что за глупость испытывать судьбу в прямом боестолкновении? Что-то тут было не так. Лейтенант как раз вспоминал склад новеньких автоматов, по которому они раскладывали взрывчатку, и в его голове начинала складываться какая-то картина, когда из-за далеко продвинувшейся на юг стены огня последовал массированный огонь, снова вжавший полувзвод в пыль дороги.
– Связь! – заорал лейтенант, перекрикивая шум стрельбы. – Минометы!
Связист и двое минометчиков отползли с дороги, скатились в неглубокую ложбинку у ее северной границы и стали готовить каждый свое по-своему смертоносное оружие к работе. Тарелочка спутниковой антенны выдвинулась вверх, только каким-то чудом оставаясь целой под шквальным огнем. Минометчики изготовили оружие к бою, но не могли высунуться, чтобы заправить мины в жерло минометов. И вдруг огонь противника разом стих. Сразу стал слышен свист бойцов, ушедших на разведку: путь на юг был чист.
– Отставить огонь! – крикнул лейтенант, подчиняясь какому-то еще не сформировавшемуся ощущению, но было поздно: минометчики уже кинули в стволы минометов заряды, и минометы выплюнули мины в сторону противника. Одновременно с этим с севера последовал залп такой плотности, что ни у спутниковой антенны, ни у падающих на землю минометчиков не осталось ни шанса.
Требования к офицерам "детей" были более чем серьезными. Стать лейтенантом было очень непросто: требовались не только прекрасные боевые и тактические навыки, но и знания, обостренные чувства и способность к молниеносной оценке ситуации. Командир полувзвода понял, что по ним открыли огонь, снова заставив прижаться к земле, не менее шести сотен стволов. Вкупе с отсутствием противника к северу от дороги это могло означать только одно: это не засада, это вторжение, массированность которого можно было оценить только с воздуха. Теперь огонь был такой плотности, что пули стали уже грызть грунт дороги, и прежде чем в огне противника образовалась очередная пауза, полувзвод потерял еще одного бойца, который лежал ближе всего к южному краю дороги. Как только огонь снова стих, командир просвистел отход, и бойцы поползли на север прочь с дороги.
– Левый фланг! – крикнул один из бойцов.
– Правый фланг! – почти одновременно крикнул другой.
Бойцы быстро, словно ящерицы, ползли к высокой траве. Командир задержался в ложбинке и оставил рядом собой пулеметчика и гранатометчика. Минометчики лежали, изрешеченные пулями. Связист был смертельно ранен по глупой и нелепой случайности, но так и бывает на войне: кусок спутниковой тарелочки вошел ему в голову за ухом, а фрагмент штатива проткнул грудь. Он был еще жив и, как его учили, сосредоточился на том, чтобы продолжать ровно дышать.
– Ты успел?! – закричал ему в лицо лейтенант.
Связист медленно моргнул глазами и, собрав последние силы, просипел:
– Курган.
Лейтенант кивнул и стал складывать на связиста и вокруг него гранаты, выдергивая из них чеки. К нему присоединились два остальных бойца. Одну гранату лейтенант вложил в руку бойца, проверив ладонь на твердость: она была еще крепка и уверенно приняла в себя смертоносный цилиндр. Палец бойца нащупал скобу гранаты и замер. Командир указал бойцам влево и вправо от себя. Он оставлял этих двоих умирать, прикрывая отход уцелевших. Он не выбирал, кому умирать, он просто назначал последовательность. К такому дню "дети" были готовы всегда. Сегодня был день погибнуть: никакая помощь не успеет сегодня спасти ни одного спецбойца. Забрав подсумок связиста, лейтенант быстро пополз вслед за уцелевшими бойцами в степь. В высокой траве он встал на ноги и, пригнувшись, побежал. Он догнал бойцов очень быстро. Они изготовились к бою в небольшом овражке, встретившемся им на пути.
– Отставить! – закричал командир. – Отступление. Бегом! Марш-бросок!
Сзади уже снова творился кромешный ад. Какое-то время были слышны уханья гранатомета и следовавшие за ним взрывы и хищный вой пулемета, потом они стихли. Затем прогремел взрыв. Под началом лейтенанта осталось одиннадцать бойцов. Полувзвод уходил на пределе своей скорости, оставляя позади себя девяносто два убитых и двадцать семь раненых врагов. В какой-то момент командиру даже показалось, что чудо все же случится, и они оторвутся от волны вторжения, которая явно передвигалась медленнее их. Им оставалось не больше трех километров до шоссе на Дусти, а дальше… Дальше пока думать смысла не было. Если это вторжение, то он не знал общей обстановки, поэтому оставалось только направление на север. Командир стал уже анализировать свои действия и упрекать себя в том, что слишком понадеялся на разведданные и таджиков-пограничников, а надо было вести полувзвод, словно по вражеской территории, с высылкой дозоров и, как говорил их полковник, "со всеми прочими причитающимися пирогами, которые вас Родина научила печь для басурманов". Он даже начал уже настраиваться на свою новую боевую задачу: привести в место сбора столько живых бойцов, сколько удастся. Он действительно не знал общей обстановки, не знал, что под Дусти их полк вместе с таджикским гарнизоном уже держит оборону, держит с трудом, а в Пяндже уже идут уличные бои. Полученная от его полувзвода информация совсем озадачила командование: третий клин вторжения шел по непонятным причинам с опозданием от первых двух, и его нечем было остановить. Авиация вылетела с аэродрома в Алма-Аты и только была на подлете. Ни лейтенант, ни командование не могли и предположить, что причиной запаздывания третьего клина был этот самый полувзвод "детей", сначала уничтоживший склад оружия и боеприпасов, которые пришлось восполнять, а затем смертельно напугавший солдат сил вторжения: поначалу "детей" приняли за часть роты спецбойцов, высланной в контратаку. Полевому командиру повезло, что в составе его дивизии были смертники, которые сначала выпустили по полувзводу стрелы, а затем открыли огонь, иначе он бы еще долго пытался поднять своих солдат в атаку. Теперь силы вторжения почувствовали вкус крови, и, когда воины видели трупы "детей", безумный страх трансформировался в безумную жажду еще большей крови.
Скоротечный бой и двадцать минут бега с полной выкладкой по степной траве окончательно вымотали спецбойцов. Они не спали двое суток, а все, что они ели за это время, – по два витаминизированных шоколадных батончика на каждого. При подходе к шоссе скорость взвода совсем упала, огнеметчик и гранатометчик, имевшие максимальную нагрузку, стали отставать. Лейтенант просвистел привал, и взвод рухнул в траву. Двух бойцов затошнило. Их выворачивало наизнанку, но желудки были пусты, и их рты заполнялись только зловонной слизью, которую они вперемешку с едкой пылью едва успевали отплевывать. Лейтенант кивнул сержанту, тот отстегнул с пояса фляжку и влил в каждого из них граммов по сто водки. Рвотные позывы перешли в кашель, затем в хрип, потом бойцы успокоились и отключились, забывшись коротким полуобморочным сном. Лейтенант поднял руку и сделал указательным пальцем круговое движение. Сержант оглядел бойцов и отослал двух наиболее крепких на запад и на восток со словами "восемьсот метров", а сам направился на север. Лейтенант нетерпеливо защелкал пальцами. Четверо бойцов отползли от остальных в разные стороны на двадцать метров и, встав на одно колено, приступили к боевому охранению.
Вернулся сержант.
– Шоссе занято душманами, – сказал он, – к западу, на удалении примерно в два километра, идет бой.
– Поэтому по нам до сих пор не применили артиллерии, – сказал лейтенант.
Сержант пожал плечами и уселся по-турецки рядом с лейтенантом. Бегом вернулся боец, отправленный на разведку на восток. Добежав, он упал на колени, и его тоже начало рвать. Сержант напоил его водкой, но заснуть не дал и, встряхнув, коротко спросил:
– Ну?
Солдат зашелся кашлем и сплюнул на траву кровавую слизь.
– Что с нами происходит?! – просипел он.
– Пыльца, – ответил лейтенант, – какая-то чертова новая мутировавшая пыльца. Если полковник не врет, то пуля смертельнее. Что на востоке, боец?
– На расстоянии четырехсот метров старый бетонный ДОТ, – хрипя и откашливаясь, стал докладывать солдат, – он занят душманами, их всего около тридцати. Правда, на крышу они поставили станковый пулемет… Дальше в радиусе метров триста вокруг ДОТа никого…
– А скорее всего, и больше, – заключил лейтенант.
– Зачем им чертов ДОТ? – спросил сержант.
– Это и правда странно, – отозвался лейтенант, – давайте попробуем порассуждать, как говорит замполит. Это не могут быть те, от кого мы уходили, и шоссе удерживают тоже не те. Мы натолкнулись на один из клиньев вторжения. Другие клинья уже давно продвинулись в глубь территории Таджикистана, так что мы в окружении. Даже если Дусти еще наш, идти туда нет смысла. У наступающих наверняка есть связь… С другой стороны, они не знают, сколько нас. Тогда очевидно, что ДОТ занят противником исключительно из-за нас. Они не хотят иметь ни в тылу, ни перед третьим клином опасного противника и надеются, что мы наткнемся на ДОТ и все поляжем под пулеметным огнем. Или… Нет, не так! Они провоцируют нас занять ДОТ, тогда они будут определенно знать, сколько нас и где мы. Точно!
– Какова боевая задача, лейтенант? – спросил сержант.
– Кто нам мешает, тот нам и поможет, как говорит наш полковник, – ответил командир. – Наша боевая задача взять ДОТ максимально быстро с минимальными потерями и удерживать его, продавая свои жизни подороже. Если наша авиация поднимется и начнет плотно утюжить душманов хотя бы часа через два, у уцелевших будет шанс выйти из окружения. Сержант, буди бойцов. Где боец, ушедший на запад?
Словно ответ на вопрос с запада послышались выстрелы. Среди звуков стрельбы ясно слышались короткие и жесткие очереди "Шквала".
– Все, уходим! – скомандовал лейтенант. – Направление северо-восток. Веди, боец. Наша задача подойти к ДОТу со стороны шоссе. Без команды огонь не открывать.
Полувзвод снялся с места и быстрым шагом направился на северо-восток. Последними на месте привала оставались бойцы, прикрывавшие полувзвод с юга и востока. Когда южный боец охранения встал и закинул автомат за спину, на место привала влетели и взорвались сразу две гранаты, и он был убит взрывом на месте. Боец, прикрывавший полувзвод с востока, получил тяжелые осколочные ранения.
– Не отвечать! – закричал лейтенант, останавливаясь. – Продолжать движение. Марш!
Лейтенант подбежал к убитому бойцу, забрал у него подсумок и перекинул раненому. Тот собрался с силами, снял с предохранителя автомат и, пробормотав: "Боже, как бездарно…", отвернулся от командира, встал на одно колено и изготовился к огню.
– Живи как можно дольше, боец, – бросил ему в спину лейтенант, развернулся и побежал нагонять остатки полувзвода.
– Есть как можно дольше, лейтенант, – прошептал солдат.