Зеленые луны освещали выложенную камнями прямую широкую улицу, обрамленную невысокими деревьями с густой листвой. Издалека доносился плеск воды. По обеим сторонам улицы стояли двух– и трехэтажные домики с покатыми крышами и балконами, окруженные кустарником и цветами. Воздух был прозрачным и неподвижным, в нем витали слабые незнакомые ароматы цветов. Цветов, а не асфальта, и не бензина и пыли. Таким чистым воздухом мне, пожалуй, еще не доводилось дышать. Разве что в детстве, в далекой деревне среди лесов и полей. Кое-где из окон на мостовую падал неяркий свет. Город был тихим и казался безлюдным, город свернулся клубком под звездным небом, и высокая черная стена, со всех сторон закрывавшая горизонт, надежно защищала его от всех неурядиц внешнего мира. Хранители создали для себя очень уютный уголок.
– Сейчас разберемся, – повторила девушка, развернув исчерченный линиями лист бумаги. – Вот ворота, а мы находимся примерно вот здесь. – Она постучала ногтем по одной из линий на плане. – Я считала повороты. А храм – вот он. – Палец скользнул по бумаге. – Не так уж и далеко, за прудом. Пойдем под деревьями, рядом. Думаю, они ничего не заподозрят, они же считают себя неуязвимыми.
– Девушка усмехнулась.
– А если все-таки заподозрят?
Донге сжала мою руку. Пальцы ее были холодными и крепкими. Такими пальцами можно было задушить кого угодно.
– Если кто-то что-нибудь и заподозрит – его подозрения умрут вместе с ним. Мы должны сделать дело, Легис! И мы его сделаем.
Она убрала план в суму и вытащила плащ. Вывернула его мехом наружу, накинула на плечи себе и мне, обхватила меня рукой, и я оказался прижатым к ее гибкому сильному телу. Не в храм бы нам сейчас пробираться, не за зловещими Плодами Смерти, а куда-нибудь на травку у пруда, под деревья, в душистые цветы…
– Вот так и пойдем, словно опьяненные ночью. – Девушка тихо засмеялась, но тут же оборвала смех. – Опьяняться будем потом, Легис. На обратном пути.
Ее уверенности, силы и отваги хватило бы на целую десантную бригаду. Она нравилась мне все больше, хотя я не представлял себе, как мог бы жить с ней под одной крышей. А попади она в очередь в нашем гастрономе? А утренние троллейбусы, всем пассажирам которых надо ежедневно выдавать медали "За участие в штурме троллейбуса"… Она же там такого натворит… Да и привыкнет ли она к ежевечерней ругани соседей снизу, к плюющемуся с балкона дяде Коле, к одуряющему, высасывающему все соки дурману телевизора, к загаженным собаками и прочей живностью вытоптанным газонам, к заплеванному подъезду, пьяным песням на улице по ночам, круговороту рабочих дней с вкраплениями бесплодных и бессмысленных выходных? Донге на моей кухне. Донге стирающая. Нет, нам все-таки лучше находиться в разных мирах. И потом, эта постоянная готовность к любым мерам ради достижения цели, эта заряженность на убийство…
– Откуда у тебя план города? – спросил я. – Значит, не все попытки были совсем уж неудачными?
– Воздушный шар. Надис поднялся на воздушном шаре и кое-что успел набросать. – Донге помолчала и ее рука буквально впилась в мой бок. – Они его сбили, но он не переставал чертить, пока падал. До самого конца. Сколько нам потом пришлось его искать… Ладно, надо торопиться.
– Ты знаешь, где искать в храме Плоды Смерти?
Девушка повернула голову ко мне и я почувствовал на своей щеке ее теплое дыхание.
– Это знаешь ты, Легис. Тебе ведь рассказал твой бедж. – Это прозвучало как утверждение. – Наше зеркало было туманным, Рерг не был уверен, что там именно ты, но теперь-то я убедилась – он не ошибся. Зеркало показывало именно тебя. И хватит разговоров, пора действовать.
Что-то она уже раньше говорила о зеркале; кажется, во время нашей остановки на пути к Тола-Уо, только я тогда ничего не понял. Я и сейчас, в общем-то, понимал не больше. Где-то было какое-то удивительное зеркало, какое-то просто сказочное зеркало, показавшее именно меня в качестве специалиста по изъятию Плодов Смерти. Что это за зеркало?.. Впрочем, действительно пора было приниматься за дело, пока не рассеялась темнота. Где-то ведь нужно было и пересидеть (в случае успеха, конечно) до наступления следующей ночи. Главное – чтобы Рерг не ошибся в том, что зеркало показало ему именно меня, а не кого-то другого. И чтобы не ошиблось само зеркало…
Мы медленно и осторожно пошли по тихой улице, переходя от дерева к дереву, вслушиваясь в ночь и вглядываясь в вереницу домов. Мы видели за окнами комнаты, в которых светились на стенах узоры, выложенные из круглых камней. (Я вспомнил, что в знании, данном мне Сю, присутствовали эти светящиеся камни, привезенные в город откуда-то издалека). В комнатах находились люди, самые обычные люди, мужчины и женщины в разноцветной одежде, вызвавшей в моей памяти какие-то ассоциации то ли с картинками в детских книгах сказок, то ли со средневековьем. Люди что-то ели и пили, люди читали книги, о чем-то беседовали, играли в какие-то игры – карты? кубики? шахматы? – люди смеялись и ходили по комнатам, люди жестикулировали и расчесывали волосы, люди просто жили неведомой мне жизнью, вполне, вероятно, довольные своим существованием в горном городе хранителей Тола-Уо. Впрочем, таких освещенных окон было немного, и пока мы с Донге шли к храму, их становилось все меньше и меньше; тускнели узоры на стенах и комнаты погружались в темноту – это связка зеленых лун, забравшихся высоко в небо и повисших там, насылала на всех сон.
Город процветал благодаря Плодам Смерти.
Мы миновали несколько кварталов, обогнули небольшую площадь, в центре которой журчали окруженные деревьями фонтаны; под деревьями раздавались негромкие голоса и смех. Кажется, нас не заметили, а если и заметили, то не обратили внимания – вряд ли кому-нибудь могла прийти в голову мысль о том, что по городу расхаживают посторонние; город был открыт только сверху и только для птиц, потому что любой воздушный шар или дирижабль был бы без труда обнаружен охраной, расположенной по верхнему краю каменного кольца, в котором укрывался Тола-Уо. Какой-то шанс на успех мог дать разве что управляемый парашют, хотя ночной спуск вслепую с большой высоты в каменный лабиринт представлялся все-таки делом практически безнадежным. Возможно, такие попытки уже предпринимались, если только, конечно, в этом мире существовали управляемые парашюты.
Свернув в сторону, мы прошли по темной аллее, которая привела нас к мостику над прудом. В черной воде отражались зеленые луны, у берега застыли лодки. Мне вдруг остро захотелось забраться в одну из них, выплыть на середину пруда и разлечься на скамье, опустив руки в воду и глядя в распростершее свои звездные крылья ночное небо. Время от времени появлялось у меня такое желание, но ни разу еще я не воплотил его, разве что в снах. Но если верить создателю психоанализа, сновидение – это и есть воплощенное желание… С годами все реже и реже возникало оно у меня… впрочем, вряд ли стоит стремиться к осуществлению всех желаний; хоть что-то должно же оставаться на потом, пусть даже этого "потом" так и не будет никогда.
Я не стал делиться своим желанием с Донге, потому что девушка напоминала сейчас кусок железа, притягиваемый магнитом; она шла все быстрее и молчала, сосредоточенная на своей задаче, и, по-моему, вообще не замечала ночную красоту. Тем не менее, она ничего не упускала из виду. Я убедился в этом, когда пруд остался позади и мы вновь вышли на улицу. Донге вдруг остановилась так резко, что я по инерции сделал еще несколько шагов, стянув с нее плащ. Она тут же подскочила ко мне, вцепилась в мою руку и прошипела, глядя в одно из редких освещенных окон:
– Олдан! Клянусь Хараммом, это Олдан!
Она потащила меня к этому окну, прямо по цветам, встала сбоку, у стены, и с ненавистью сказала:
– Предатель!
Я осторожно заглянул в окно. Комната изобиловала высокими массивными вазами, стоящими на устилающем пол ковре. В вазах всеми красками пестрели цветы, делая комнату похожей на сад. В низком кресле под светящимся на стене узором сидел молодой светловолосый мужчина в лиловом халате и, покусывая ноготь, читал толстую книгу. Его широкое лицо с крупным носом и глубоко посаженными глазами было сосредоточенным и немного отрешенным; мужчина был всецело поглощен своим занятием. Даже в халате, скрывающем его комплекцию, он казался боксером-тяжеловесом, успешно отработавшим свои пятнадцать или двадцать раундов.
– Предатель! – повторила Донге дрожащим от рвущегося наружу гнева голосом. – Подумать только – читает среди цветочков! Олдан читает книгу на сон грядущий. Проломить ему голову этими вазами!
Я собрался было удержать ее, но она сама справилась с этим порывом; ее исказившееся лицо и закушенная губа ясно говорили о том, каких усилий это ей стоило. Вновь накинув на плечи плащ, она подтолкнула меня, словно вымещая на мне свое негодование по поводу предательства Олдана, и мы направились дальше.
– Но на обратном пути я с ним разделаюсь, – пообещала Донге, оборачиваясь к окну. Это было сказано так, что я почувствовал себя в обществе разъяренной змеи. – Этот мерзавец книжки почитывает! Как в какой-нибудь библиотеке американского Конгресса.
От этих неожиданных слов я споткнулся и, наверное, упал бы, если бы не крепкая рука Донге. Лишь несколько секунд спустя я решился задать ей вопрос:
– А что такое библиотека американского Конгресса? Откуда ты об этом знаешь?
– Знаю, значит – знаю, – раздраженно ответила девушка, занятая мыслями о предателе Олдане. – Выражение такое есть, Рерг так говорил, а ему, наверное, зеркало нашептало. Оно много всякого непонятного шепчет. Ах, мерзавец…
Интересное зеркало было у Рерга. Что-то вроде окошка в наш мир. Увидеть бы это зеркало, послушать бы его шепот. И меня вот разглядели они в своем зеркале. Чудеса… Сказка о мертвой царевне и семи богатырях. Свет мой, зеркальце, скажи…
– Если бы ты знал, сколько мы его готовили, – с горечью сказала Донге. – Он мог на сутки задерживать дыхание, мог выскользнуть из любых веревок, из любых цепей… Ладонью пробивал стену! Мы закупорили его в бочку с вином, в повозке была сотня таких бочек. Рассчитывали, что каждую они у ворот проверять не будут. Долго надеялись, ждали, потом поняли, что не вернется… Думали, что схватили его уже в храме, думали, что погиб… А он устроился себе тут, книги читает. Все предал в обмен на жизнь свою поганую!
Донге буквально клокотала от злости, но сразу же замолчала, когда за поворотом открылось обширное пространство, поросшее цветами. Над цветами возвышалась темная громада храма. По обеим сторонам его двускатной крыши с шарообразным утолщением на вершине застыли две луны.
7
Было время, когда чуть ли не каждую ночь снился мне один и тот же сон: я стою у высокой черной двери и никак не решаюсь ее открыть; кто-то невидимый настойчиво предлагает, требует сделать это, но я не в силах поднять руку, рука не слушается меня; я делаю неимоверное усилие во сне, протягиваю руку к двери – и просыпаюсь от этого усилия, в самое последнее мгновение перед пробуждением успев заметить там, за дверью, что-то манящее и вместе с тем запретное, отталкивающее… Куда влекло меня подсознание, к чему так тянулся я, и чего так боялся? Зачем я принуждал себя сделать это и почему потом прекратились такие сны?.. Может быть, открой я тогда ту дверь, тогда, много лет назад, – и ушел бы без возврата в совсем иной мир, в мир не лучше и не хуже моего, а просто – иной? Но слишком крепки, вероятно, были тогда узы земного…
И вот я вновь стоял перед высокой черной дверью, словно воплощенной из моих снов, только на этот раз я знал, что все-таки открою ее, потому что дверь была не сном, а явью. Хотя что считать сном, а что – явью? Может быть, именно в жизни мы снимся себе, и именно во сне живем по-настоящему? Все слишком зыбко, слишком текуче, слишком эфемерно, и не подскажут ничего наши ощущения, потому что, возможно, только снятся нам, и практика не есть критерий истины, потому что истина тоже может оказаться очередным сном.
Я поднял руку, приоткрыл дверь – она подалась тяжело и бесшумно – и бок о бок с затаившей дыхание Донге проскользнул внутрь храма Уо. Девушка прикрыла дверь и мы замерли, напряженно вслушиваясь в тишину. В полумраке, более глубоком, чем наружный полумрак, угадывался гулкий простор большого зала. Тускло светились какие-то пятна у далеких стен; бледные пунктирные линии, ничуть не рассеивающие темноту, пересекали потолок, сменивший звездное небо. Мы стояли неподвижно, выжидая, когда глаза привыкнут к темноте.
– Давай, Легис, действуй, – выдохнула девушка, ободряюще пожав мне руку.
Она выскользнула из-под плаща, стянула его с меня и бросила на пол. Я машинально нащупал в кармане свой треугольный камешек, погладил его почти уже ритуальным движением (совершенно бессмысленным и бесполезным?) – и направился вперед, к слабым пятнам света, лежащим на полу и похожим на отражения лун в мраморной плите. Донге шла рядом, я буквально чувствовал, как она напряжена – сжатая до предела пружина, готовая в любой момент стремительно распрямиться и дать отпор опасности. Еле слышный шорох нашей одежды словно множился, дробился под высоким потолком и, казалось, усиливался, заполняя все пространство. Я крался вперед, невольно втянув голову в плечи; меня не оставляла мысль о том, что вот-вот сверху обрушится на нас многотонный молот и расплющит о пол, разбрызжет клочьями кровавого мяса наши тела, и мгновенный коллапс свернет пространство и остановит время наших внутренних Вселенных, и разлетятся в стороны угасшие осколки наших миров. И даже если каждый из нас только снится другому – молот безжалостно и неумолимо раздробит и сон.
Прошла бесконечность, прежде чем мы добрались до этих бледных пятен на гладком, чуть скользком полу. Бедж не обманул – там действительно были изображены какие-то линии и фигуры, подобные древнеегипетским письменам. Я разглядывал пол, похожий на слабо освещенные изнутри, уложенные в ряд дорожные знаки; летишь в автомобиле сквозь ночь, темнота пролилась на поля и засосала их, придавила своим необъятным брюхом, и две стены деревьев как стороны гигантского треугольника стремительно мчатся от далекого острия, и маячит над горизонтом красный стоп-сигнал Марса, и бьется, бьется в ветровое стекло ночная мошкара, и безмолвными призраками-хранителями ночи встают из темноты круглые пятна дорожных знаков. Перечеркнутый крест-накрест квадрат… Спираль, ввинчивающаяся в черную каплю… Нечто двухголовое, с острыми углами, подавившееся двумя многоконечными звездами… Стрела, пронзающая круг… Стрела!
– Вот… Она!..
Мой прерывистый шепот расколол тишину. Донге стремительно присела на корточки, нависла над рисунком, и мне показалось, что она готова зубами прогрызть плиту, чтобы немедленно добраться до Плодов Смерти, скрытых где-то там, в глубине.
– Что дальше, Легис?
Я обвел взглядом бледные пятна у далеких стен.
– Где-то здесь должна быть статуя с таким же символом: стрела, пронзающая круг.
Донге вскочила и потянула меня за собой. Мы пересекли зал, скользя по полу, как по льду, и остановились у стены. Мне показалось, что вокруг немного посветлело, словно близился рассвет и из подземелья должно было вскоре выплыть солнце храма Уо – но это, наверное, просто приспособились мои глаза. Образ падающего молота растворился в сознании, оставив только смутную тревогу, и я вместе с девушкой приступил к осмотру статуй.
Каменные фигуры возвышались над нами, это были изваяния людей и животных, и каких-то чудовищ; тускло светились глаза и оскаленные пасти, вздымались и простирались руки, и казалось, эти исполины сейчас набросятся на нас, незваных пришельцев, и загрызут, растопчут, задушат своими каменными пальцами. Мы медленно передвигались вдоль заворачивающейся в круг стены, вглядываясь в неведомые символы хранителей, начертанные на боках, ногах и задранных в немом крике мордах, и Донге первая увидела стрелу и круг на ноге каменного исполина, опустившего десяток своих рук, сжатых в кулаки, на развевающиеся складки плаща. Но до этих рук еще надо было добраться.
– Если поднять его руку, плита должна открыться, – прошептал я. – Но какую из них?
Донге не мешкала ни секунды.
– Присядь, я заберусь к тебе на плечи, – скомандовала она и тут же вспрыгнула на меня, словно кошка. Я с трудом поднялся, поддерживая ее за бедра.
"Чуть вперед… Шаг вправо… Еще вправо", – шептала Донге и я послушно исполнял ее приказы, а она что-то делала там, в темноте. Неожиданно она оттолкнулась ногами, подалась вверх – прозвучал звонкий щелчок, оглушительным эхом отозвавшись по всему залу, – и я едва успел подхватить ее, не удержался на ногах и упал, прижав к себе навалившееся на меня крепкое и гибкое тело девушки.
Несколько секунд я лежал, не шевелясь, не отпуская ее от себя и со страхом ожидая, что сейчас взвоют сирены, раздастся автоматная стрельба или вспыхнет яркий свет и превратит зал храма в сверкающую белизной льда хоккейную площадку, на которой лежали я и Донге – нарушители правил, проштрафившиеся игроки, подлежащие выведению из игры и наказанию. Но мгновения вприпрыжку мчались, стараясь догнать друг друга, а в зале все оставалось по-прежнему.
– Может ты меня все-таки отпустишь? – прошептала девушка прямо мне в ухо и легонько укусила за шею. Совсем как зверь, ласковый, но опасный. – Ну и хватка у тебя… необученный…
Я разжал руки. Девушка откатилась в сторону, за статую, но не спешила вставать, оглядывала зал, готовая прыгать и драться. Я тоже отполз к статуе.
– Подождем, – шепнула Донге.
Эхо давно стихло и под сводами вновь прочно обосновалась тишина.
– Вперед! – приказала девушка, и мы, зачем-то пригибаясь, чуть ли не бегом бросились к светящимся плитам. И увидели, что символ разрушения исчез и на его месте зияет дыра.
Донге села, опустила ногу в провал и шепотом воскликнула:
– Там лестница! Легис, за мной!
Если бы я замешкался хоть на мгновение, она исчезла бы в черноте потайного хода. Но я не замешкался. Я успел схватить ее за плечи и удержать.
– Так не годится, Донге. Первым пойду я.
Ход, ведущий в подземелья храма Уо, вполне мог оказаться для нас могилой. Достаточно было вспомнить ловушки для грабителей, придуманные проектировщиками фараоновых усыпальниц. Правда, Сю ничего не говорил о возможных опасностях, но Сю мог просто оценивать степень опасности с точки зрения беджа, а не человека; ну что, действительно, для беджа падение на голову пятипудового камня? Ровным счетом ничего. А вот для людей и камешки полегче случались роковыми.
Я не старался быть героем. Я и не был героем. У меня просто не было выбора. И не было моего пистолета.
Однажды, опять же в молодые студенческие годы, поздним вечером я провожал до общежития Ту, в Которую был влюблен так, как можно влюбляться только в юности. Навстречу нам по темной осенней улице шли четверо парней, и один из них, поравнявшись с нами, умышленно грубо толкнул Ту, в Которую я был влюблен. "Придурок", – негромко сказала Та, в Которую я был влюблен, а парни, похохатывая, пошли себе дальше. Мог ли я как ни в чем не бывало продолжать идти с Той, в Которую был влюблен? Мне очень не хотелось догонять эту четверку, я не терпел драк, да, пожалуй, и не умел драться, я понимал, что получу сполна, даже, возможно, и ножом или кастетом (была тогда такая интересная мода у молодежи – ходить с ножами и кастетами), – но у меня не было выбора. И я догнал эту стайку, и первым ударил обидчика Той, в Которую был влюблен…
… Потом она пришла ко мне в больницу, поцеловала прохладными от осеннего ветра губами и сказала, погладив мои бинты: "Дурачок ты… Стоило связываться!"