Фантастика 80-х по-прежнему актуальна, несмотря на то, что для этой литературы десятилетия - уже история. И все же ее надо читать, хотя бы для того, чтобы лучше понять себя вчерашних. Об этом повести А. Щербакова "Сдвиг", С. Снегова "Право на поиск", С. Гансовского "…И медные трубы", рассказы Б. Штерна "Чья планета?", М. Веллера "Кошелек", словом все, что представлено в издании.
Содержание:
Правдивая фантастика 1
Сергей Другаль - ВАСИЛИСК - Повесть 2
Север Гансовский - … И МЕДНЫЕ ТРУБЫ - Повесть 14
Георгий Шах - БЕРЕГИСЬ, HАВАРРА! - Повесть 28
Александр Щербаков - СДВИГ - Повесть 36
Вадим Шефнер - РАЙ НА ВЗРЫВЧАТКЕ - Повесть 58
Георгий Гуревич - ТАЛАНТЫ ПО ТРЕБОВАНИЮ - Повесть 68
Сергей Снегов - ПРАВО НА ПОИСК - Повесть 78
Олег Лукьянов - ПРИНЦИП НЕОПРЕДЕЛЕННОСТИ - Повесть 98
РАССКАЗЫ 108
Примечания 127
Библиотека Фантастики 08/2
СОВЕТСКАЯ ФАНТАСТИКА
80-х годов
Правдивая фантастика
На все написанное за послеоктябрьские десятилетия мы смотрим сегодня с другого берега той бездны, что отделяет нас нынешних от нас же вчерашних. Изменилась жизнь, но еще больше - ее восприятие и понимание. Подобные переломы приводят к крайностям во взглядах и оценках. И вот уже приходится слышать и читать, что литературы у нас и вовсе не было, а если и была, то благополучно опочила и не заслуживает ни доброго слова, ни памяти. Ну, а уж коли не было и не заслуживает, то не к чему даже и заикаться о каком-то отборе, каких-то переизданиях. И об этой вот книге, разумеется.
Чушь, по-моему. По такой логике получается, что у нас и истории не было. Вообще ничего. И все мы не от матерей, а, как у Твардовского, от теток родились.
На самом деле все было. И мы знаем, из какого сора, как сказано у поэта, растут стихи. Сора - выше головы. Но и стихи есть. Немало. И проза есть. Фантастическая в том числе.
Другое дело - что у читателя этого тома угол восприятия нашей фантастики всех семи десятилетий, а значит и прошлого и позапрошлого, безусловно изменился. И, наверное, замечать и выделять в представленных здесь произведениях он будет уже не то, что десять или даже пять лет тому назад.
Ведь и в восьмидесятые годы мы вроде бы еще видели. в тумане грядущего все те же величественные контуры светлого здания, и если спорили, то лишь о том, какая дорога короче, по какой быстрее подвозить стройматериалы. Получилось же в точности так, как с московским Дворцом Советов: и проект был утвержден, и площадку расчистили, убрав с нее лишний, как мнилось, храм Божий (помню, как еще до войны, в третьем, что ли, классе я клеил из бумаги макет этого сооружения по данной, уж не помню в каком журнале, выкройке), - а на практике строительство пошло в противоположном направлении, не ввысь, а вниз, и вместо дворца получился бассейн, вещь не столь престижная, но куда более полезная. Но и в восьмидесятых ведь еще казалось многим, что мы не в воде по уши, а где-то на подступах к решительному и крутому взлету. И наша, по российской традиции, политизированная и социализированная литература (выполнявшая у нас функции народного представительства за отсутствием сколько-нибудь серьезного парламента), включая фантастику, и в восьмидесятые годы оставалась вроде бы литературой прежней ориентации. И в фантастике тех лет какие-то умолчания, недоговоренности, намеки - все было в порядке вещей, а горячность в доказывании каких-то истин, ставших сейчас не только очевидными, но просто-таки естественно необходимыми, казалась (да и была, наверное) едва ли не подвигом. Но сегодня, когда на горизонте маячат совсем иные архитектурные конструкции, уже совсем не это будет искать и требовать читатель, но совсем другого уровня зоркости и смелости.
Вот с такими порой противоречивыми мыслями начал я перечитывать сборник, заранее готовый признать и сегодняшнюю неактуальность произведений, робость, и все прочие недостатки и требовать от читателя снисхождения, поскольку времена были не совсем легкие для пера.
Однако чем дальше читал я, стараясь применять всю строгость сегодняшних оценок, тем с большим удивлением понимал, что ни в каком облегченном подходе фантастика лучшая, разумеется, семидесятых и восьмидесятых годов просто-напросто не нуждается.
И если прежде я намеревался, признав сегодняшнюю недостаточность вчерашней фантастики, ограничиться разговором о ней, как о явлении чисто литературном - поглядеть, например, на различия в проблематике, в стилистике, в характерах героев произведений, написанных авторами старшего и младшего поколений, представленных в антологии примерно поровну (по числу, а не по объему вещей), то, дочитав, понял, что фантастика эта и сегодня актуальна, злободневна, местами - остра, одним словом что и сегодня она нужна не менее, чем вчера. И еще: сегодня она помогает нам лучше понять самих себя - вчерашних, чем мы смогли бы это сделать без ее помощи.
Ну вот взять хотя бы повесть ленинградца, а теперь уже петербуржца Александра Щербакова "Сдвиг".
Не стану пересказывать ее содержание: одни из вас ее уже прочли, другим это предстоит. Но не могу не сказать о неожиданном ощущении совершенной ее сегодняшности, хотя повесть написана пятнадцать лет назад.
Нет, конечно, сказывается время написания. Хотя бы в том, что действие "Сдвига" развертывается в некоей англоязычной стране, персонажи носят на редкость нерусские имена, а местности - названия. По канонам тех десятилетий, крупные неприятности, тем более с жертвами, могли происходить где угодно, только не в нашей благословенной и кругом себя счастливой стране. Да, это - дань времени. Я мысленно подставил наши собственные имена и названия - и повесть ничуть не потеряла в силе и убедительности, скорее даже наоборот.
Помню, когда - несколько лет тому назад - я читал повесть впервые, меня удивило, как "легла" она на тогдашние землетрясения в Армении. Почти как репортаж с места происшествия.
А когда перечитывал ее сейчас, перед глазами было уже другое: Катаклизм не природный, а социальный: Белый дом, что не на Потомаке, а на Москве-реке, и люди, пришедшие туда, чтобы спасти все, что можно было спасти.
Позавчерашняя вещь оказалась сегодняшней.
Или как совершенно по-другому зазвучала повесть Сергея Снегова "Право на поиск". Написанная, казалось бы, в чисто фантастических традициях и трактующая о проблемах сугубо Научных, она, оказывается, намного шире. Это неудивительно, если вспомнить, что право на риск-одно из тех прав, которых все мы на протяжении десятилетий были, по сути дела, лишены в своей деятельности: централизация и план - тут не риск требовался, а исполнительность; риск же всегда выходит за пределы инструкций. И когда настало время рисковать, слишком многие оказались к этому не готовыми, да и из готовых иные не в состоянии были, потому что и рисковать надо уметь, а не прыгать очертя голову. И Снегова, всегда восхищавшего меня остротой и глубиной именно фантастического мышления, я увидел вдруг в ином ракурсе, как писателя социального (а что он человек социальный, я знаю давным-давно). А проблема соотношения деятельности человека с его моралью и совестью сейчас, когда слова эти вышли из загона, стала одной из самых острых, "горячих" - и потому сегодняшнее прочтение повести Сергея Снегова оказывается более глубоким и объемным, чем раньше.
Совсем иначе читается и повесть ныне, увы, покойного Севера Гансовского "…И медные трубы". Раньше главным ее достоинством мне казалось само направление этой фантастики - не в будущее, а в минувшее, в историю, но историю фантастическую, как у Марка Твена в "Янках из Коннектикута при дворе короля Артура". Главным виделся тот интерес к родной истории, который она неизбежно будила. Однако в дни ее написания интерес этот у большинства еще не сопровождался пониманием того, что мы своей истории вовсе и не знаем, не то чтобы какие-то детали от нас ускользали, нет, мы вообще этой истории не знали, нам лишь то было ведомо, что проходило через мощные светофильтры господствовавшей догмы. И, перечитывая повесть Гансовского, я уже как естественную воспринимаю неизбежную мысль о том, что в нашей подлинной истории наверняка таятся и не такие еще события и чудеса…
Подобное же можно сказать о любой из помещенных в антологию вещей. Однако вряд ли нужно злоупотреблять и временем, и местом, Тем более что читатель сам это прочтет и поймет. Но перед тем, как закончить, я хочу обратить ваше внимание еще на одно обстоятельство. Во всяком произведении литературы важно ведь не только то, что остается нужным сегодня; не менее важно: в нем и то, что сегодня уже не нужно, что не лежит в русле истины, но вызвано к жизни чисто конъюнктурными соображениями, тактикой проникновения через всякого рода цензурные рубежи. И вот меня радует, что в нашей лучшей фантастике семидесятых и восьмидесятых таких вещей практически нет. В их литературном пространстве не носятся люди с красными флагами, на улицах не висят лозунги и не стоят на площадях и перекрестках памятники то ли с простертой, то ли с заложенной за борт шинели рукой. Назвать это протестом, может быть, было бы слишком сильно, но это во всяком случае - неприятие. Осознанное или интуитивное, но - неприятие, нежелание транслировать и пропагандировать ложные истины. При оценке фантастики восьмидесятых, думается, это должно сыграть роль: свой "кавалер Золотой звезды" в нашей фантастике так и не появился.
Сказанное представляется мне особенно важным сегодня. Именно сейчас, когда отвергается многое из того, что мы (во всяком случае формально) признавали и чему поклонялись, важно, чтобы у читателя, и прежде всего молодого, - ведь фантастика любимая литература миллионов подростков - не возникало повода разувериться в фантастике, в ее честности и правдивости.
Может показаться странным такое словосочетание: правдивая фантастика. Не так ли?
И тем не менее фантастика обязана быть правдивой. Не в фактах (этого от нее никто не ждет), но в исходной позиции, в направлении мышления и деятельности, к которым она вольно или невольно призывает, как космическая фантастика прошлого звала людей в межпланетное пространство.
Лучшая наша фантастика именно такова. И мне представляется, что настоящий сборник тому одно из доказательств.
ВЛАДИМИР МИХАЙЛОВ
26 августа 1991 года
Москва
Сергей Другаль
ВАСИЛИСК
Повесть
- Значит, так, сказка будет вот о чем, - Нури оглядел слушателей, поправил панамку на чьей-то голове, вытряхнул песок из чьей-то - Значит так, сказка будет вот о чем, - Нури оглядел слушателей, поправил панамку на чьей-то голове, вытряхнул песок из чьей-то сандалии
"Не очень далеко, но и не совсем близко, не очень давно, но и не сказать, что вчера, жил-был пес Кузя, а по соседству через дырку в заборе тоже жил-был кролик Капусткин. Иногда они обменивались мнениями. И как-то пес Кузя сказал:
- Посмотри, Капусткин. Мне хозяин новый ошейник подарил. Правда ведь красиво, а?
Кролик осмотрел обновку через выпавший сучок.
- Да, ошейник тебе к лицу, ответил он. - И цепь, которой ты привязан, тебе тоже идет. Но больше всего мне нравится, когда ты еще и в наморднике.
Капусткин так говорил потому, что он был зайцем, а притворялся домашним кроликом, чтобы в него не стреляли.
Тут и сказке конец".
Нури закинул руки за голову, шевельнул бицепсами. Самым трудным в деле воспитателя он считал необходимость сочинять сказки и сейчас гордился удачей. Акселерат и вундеркинд Алешка, случайно затесавшийся в группу малышей, одобрительно хмыкнул и сказал:
- Обрати внимание на реакцию слушателей, воспитатель Нури. Никто не усомнился в способности пса и кролика говорить. А почему? Ты не знаешь, а я знаю, потому что я ребенок и помню: во всех сказках звери говорят. Ведь сначала все были братья - и люди и звери. И понимали друг друга. А потом люди стали плохо себя вести, звери обиделись, ушли в леса, пустыни и тундру. Белый медведь - тот вообще на льдину сбежал. А те, кто остался по доброте, например собаки, или из лени - кошки, или из слабохарактерности - коровы там и прочие жвачные, - те замкнулись, постепенно поглупели и вообще говорить разучились. Но память о временах, когда все были в родстве, когда люди понимали зверей, в звериной душе осталась. И в человеческой тоже…
Слушатели разбежались. Нури и Алешка расставили шахматы и быстро разыграли дебют. Детская площадка, одна из многих, расположенных на окраине жилого массива океанского центра Института реставрации природы (ИРП), звенела голосами: детвора впитывала солнце и наливалась жизненными соками. Пахло скошенной травой и соснами, радостно лаял щенок.
- Чего я понять не могу, так это свойств памяти. - Акселерат и вундеркинд Алешка сделал коварный ход конем и индифферентно отвернулся.
На стол спланировал говорящий институтский Ворон, перебрал в ящике сбитые пешки и осмотрел доску взглядом знатока. Алешка подергал его за хвост, и Ворон предостерегающе раскрыл клюв.
- Знаю, что взрослый начисто забывает о детстве. Но почему? И когда? Вот она, - Алешка поправил бант на косичке пробегавшей мимо девчушки. - Она может силой воображения и даже не напрягаясь одушевить свою куклу. Я тоже раньше мог, а теперь вот не могу. Не знаю, как ты, а я ощущаю это как потерю.
Нури сделал рокировку, привычно оглядел площадку и убедился, что все в порядке, все заняты важнейшим в жизни делом - игрой.
- Одушевляет, - согласился он. - Я тоже думал об этом. Но до какого предела, вот вопрос.
- Полагаю, пределов нет. Ведь нет пределов воображению и фантазии.
И тут из зарослей орешника, что на краю площадки, вышел человек. Не бородатый волхв, работник службы экопрогнозов, и не дровосек-дендролог, и вообще не похожий ни на кого из сотрудников ИРП. И потому его появление было сразу замечено: на площадке стало тихо. Нури смешал фигуры, отодвинул доску и подпер голову кулаком. Гость был в домотканых портках в синюю полоску, чистых онучах и новых лыковых лаптях. Домотканая же рубаха без ворота была подпоясана пеньковой веревкой, а светлые волосы, стриженные под горшок, топорщились. От всего этого Нури пришел в состояние тихого умиления, а малыши забыли про игры, разглядывая гостя.
Человек держал в руке лукошко.
- Вот как, значит! - Он поставил лукошко на стол и слегка поклонился. - Вывелся, выходит… Я бы сказал, возник…
Он откинул тряпицу с лукошка, и оттуда выглянули две головы, светло-коричневые, с черными ноздрятыми носами и стоячими ушками, похожие на детенышей лани, но поменьше.
Ребятишки обступили стол, тянулись на цыпочках, пытаясь разглядеть зверенышей. Гость сделал козу, головы поймали пальцы, зачмокали.
- Сосет, - сладким голосом сказал гость.
- Сосут, - машинально поправил Нури.
- Вот… это самое, не можем мы. Убедились: недостойны. Потому - грехи! Я бы сказал - эгоизьм И опасаемся, как бы чего… А он единственный. Ему безопасность нужна, ему настоящее молоко надоть. Мы не против, берите, а?
Вот так, вплотную, жителя Заколдованного Леса Нури видел впервые. Конечно, он был оттуда: никто из сотрудников ИРП не носил подобной спецодежды и не говорил столь косноязычно.
Гость сощурил васильковые глаза, обтер тряпицей пальцы.
- Так я пойду, значит. А ему б это, как его, дет-, ское питание. Я бы сказал, натуральное, а?.. До свиданьица..
- Вы еще придете?
- Придете вы, мастер Нури. Туда. - Гость показал большим пальцем через плечо.
- И не думал, с чего бы?
- Вам на роду написано… прийти.
- Ну, если на роду, тогда конечно…
- Дядя, - перебил кто-то из малышей, - а как вас зовут?
- Иванушкой меня кличут.
- Э… - сказал Нури.
- А чего?
- Да нет пожалуйста… Только вот детенышей из леса выносить не стоило, погибнут они без матери.
- Нет у него матери!
С этими словами Иванушка перевернул лукошко. И все ахнули. Желтенький, в темных пятнах, на столе лежал теленок тянитолкая.
На следующий день вундеркинд и акселерат Алешка воспользовался отсутствием Нури, чтобы внести свою, не предусмотренную программой, лепту в дело экологического воспитания молодого поколения. Ему трепетно внимали пятилетние подопечные.
- Я вам скажу, товарищи, что, увидев тянитолкая, дедушка Сатон сначала было сомлел, но быстро взял себя в руки и собрал весь цвет нашего ИРП. Пришли самые широкие специалисты - этологи, биологи и генетики; очень широкие - ботаники и фаунисты; просто широкие - позвоночники и беспозвоночники; широкие, но поуже - жвачники, хищнисты, грызуноведы и прес-мыкатели; узкие - волковеды, коровяки, козловеды, медвежатники, кинологи и котисты; самые узкие - овчарочники, болонеры, беспородники, кис-кисники, бело- и, отдельно, серомышатники и многие другие причастные к реставрации природы. И не зря собрались, ибо сломать всегда легче, чем построить. Пиф-паф - и вот уже нет красного волка. Трах-бах - и конец стеллеровой корове. Еще трах, еще бах, и ты! убил! последнего на Земле камышового кота. Небольшой такой, изящный и без хвоста… Ты скажешь: что мне камышовый кот, я и без него могу. Говори за себя, а не за всю планету. Земля без камышового кота не может! Для Земли камышовый кот такое же неповторимое дитя, как и ты, человек!.. Воссоздать утраченный вид так трудно, что удача становится праздником для всего человечества. А тут - тянитолкай…
Эмоциональная речь, украшенная добротными паузами, проникала в сердца слушателей. Алешка не так уж далеко отошел от истины. В общем, почти так оно и было. На чрезвычайном совещании в кабинете директора ИРП известные специалисты столпились вокруг лукошка, разглядывая сонного детеныша.
- Подумать только! - сказал директор.
- Н-да. - Ведущий специалист по зоогенетике откровенно чесал затылок. - Как правильно заметил доктор Сатон, - подумать только.