Я привык, что Евгений Николаевич то и дело вспоминал строки любимого Маяковского, иногда перефразируя их, но сейчас простые и знакомые слова встряхнули меня, я вновь почувствовал себя человеком, землянином, и пугающее, принижающее влияние космоса ослабело.
Отныне всякий раз, поднимаясь на палубу, я неотрывно всматривался вдаль (вблизи было Великое Ничто!), будто окунаясь в неизмеримую, неизвестную дотоле Тишину.
2
- А теперь, - сказал Шелест, когда мы собрались в кабине управления, - начнем определять место ракеты.
Определить место звездолета… Это не то, что определить место самолета даже в полете в облаках. Там кто-то из экипажа непрерывно наблюдал за полетом - здесь мы все дружно проспали пять лет! Там уйма приводных радиостанций, пеленгаторов и локаторов, есть полетная карта, измеренная и проверенная тысячи раз, - здесь карта Галактики лишь приблизительная, никаких диспетчеров, помогающих тебе со стороны, а ксаны разбросаны друг от друга на миллиарды километров.
Первым делом мы проверили галактический курс - Кибернетика успокоила нас: за все прошедшие пять лет не было ни одного существенного - и неисправленного! - отклонения.
Затем - скорость, так сказать, по прибору.
И наконец - время. Обычное в земном исчислении, хорошо знакомом нам. Его мы "везли" с собой в бронированном контейнере: самонастраивающиеся часы - целый кибернетический комплекс.
Осталось найти пройденное расстояние по расчетному месту нашего пребывания в космосе, и тогда истинная путевая скорость также будет определена.
Недельки две спустя расчеты готовы: учтены все поправки автоматики в движении корабля за пять лет.
- Неплохо, - сказал Евгений Николаевич. - Недурственно. Арифметика оказалась на должной высоте и в космосе: нам лететь еще немногим более ста четырнадцати лет… Так-с… Приступим теперь к новому определению места ракеты, но уже только по небесным светилам, сиречь звездам.
- Звезды - основной капитал Вселенной, - подхватил Боб. - Их здесь чертова уйма, и я готов вам помочь, если…
- Благодарю вас, милейший Хоутон, - церемонно раскланялся Глебов. - Из этой чертовой уймы мы отберем десяток (для первого раза!). Но вы что-то хотели сказать… Если?..
- Если, любезнейший Евгений Николаевич, я смогу справиться.
- Вы забываете о нашем гениальном друге… - Глебов лукаво посмотрел в мою сторону. - Пересчитывать колючки - его страсть, а числа есть числа!
Это уже был намек. Дело в том, что на Земле я оставил весьма приличную коллекцию изумительных по красоте кактусов, этих подлинных шедевров земной природы!
- Мы будем с тобой дублировать их наблюдения и вычисления, - примирительно произнес Шелест, положив руку на мое плечо. - Так точнее будет.
- Слушаюсь, командир, - ответил я, приступая к настройке своего телескопа.
Некоторое время спустя Глебов раздал нам задания, и началась скучная утомительная работа - испытание нашей выдержки, наблюдательности и сообразительности.
3
Более месяца я не прикасался к рукописи. Расчеты, проверка, огорчений, снова расчеты, - в общем, было не до дневника. Определение места ракеты (уже действительного, а не расчетного!) привело нас к такому неожиданному результату, что у всех опустились руки. Получилось, будто мы так далеко умчались от своей Земли, что до Гаяны оставался всего год полета, вместо ста четырнадцати лет!!!
- Но ведь это же нелепо, - устало сказал Хоу-тон. - Как быть? Я спрашиваю: как быть?
- Не терять равновесия, - недовольно ответил Шелест.
- Прости, командир! - кипятился Хоутон. - Я хладнокровен, как тысяча лягушек! Но согласись, что даже на самом идеальном спокойствии невозможно залететь так далеко в какие-то жалкие пять лет… Разве это не так?
- Я попросил бы приберечь слово "невозможно" для более удобного случая, - невозмутимо вставил Глебов.
- Позвольте, Евгений Николаевич, - не унимался Боб, - мы делали все по вашей программе, но… Как это говорится по-русски? Ага!.. Воз и ныне там!
- Будем справедливы: "воз" как раз не там, где ему положено быть по времени его движения, - спокойно заметил Шелест.
- А может быть, - предположил я, - наши часы вышли из строя и кибернетика разбудила нас не через пять, а через сто с хвостиком?..
- Мой бог! - воскликнул Хоутон. - Затеряться в космосе без хронометра?!.
Атом беспокойства заметался во мне: шутка сказать, занесло нас черт знает куда, мы не имеем не только детальной, но даже общей ориентировки, да еще не уверены в бортовых часах, без которых немыслим точный расчет никакого полета!
Шелест понимает наше состояние - ему труднее: он командир.
- И все же, - рассудительно говорит он, - расчеты для меня убедительнее эмоций. Мы можем внутренне верить им или не верить - это условно. Прошу… Как бы сказал Маяковский в данном случае, Евгений Николаевич?
- "Стать на горло собственной песне", - мгновенно подсказал Глебов.
- Верно. Так и поступим. Если расчеты правильны, то дней через восемь Мы войдем в Зону гаянской ксаны номер тридцать три. Вот тогда и запеленгуемся точнее.
- Превосходная идея, командир! - воспрял духом Боб.
- А пока, в порядке подготовки к встрече с нашими собратьями, Боб займется уроками гаянского языка: мы рассчитывали на большее время, теперь же - кто знает! - возможно, придется сокращать программу.
- Слушаюсь, командир! - обрадовался Хоутон, человек дела.
Кибернетика приняла первые робкие радиосигналы не через восемь, а через два дня. Шелест и Глебов настраиваются вручную, проверяя автоматику. Мы с Хоутоном сидим на диване и наблюдаем, изредка переговариваясь шепотом.
Лица наших друзей возбуждены. Мы не выдерживаем и подходим к ним.
- Это… действительно позывные ксаны номер тридцать три, - глухо говорит Евгений Николаевич. - Расчеты верны: до Гаяны - несколько месяцев полета…
- Значит, либо часы неисправны… - размышляю я вслух.
- Часы исправны, - уверен Глебов.
- Но тогда выходит, что мы летели со скоростью…
- Четверть миллиона километров в секунду, - заканчивает Глебов. - Приборы скорости у нас тоже не врут!
- Невозможно! - горячусь теперь я. - Невозможно, летя со скоростью меньшей, чем скорость света, пройти расстояние в десять-двадцать раз большее, чем сумел бы пройти сам фотон за это же время.
- Это парадокс! - воскликнул Боб.
- Парадокс Глебова, - сардонически подхватываю я, не подозревая, что уже окрестил новое для нас явление природы, одно из самых грандиознейших во Вселенной.
- Спокойнее, друзья мои, спокойнее, - почему-то смеется командир. - Я преклоняюсь перед темпераментом, но истина…
- Я успокаиваюсь, - покорно произнес Хоутон и, разведя руками, подчеркнуто лениво уселся на диван. - Я даже делаю вид, что считаю веселье командира уместным…
- Старина Боб! - Шелест с силой бьет Хоутона по плечу. - Сохранилась ли в тебе хоть толика воображения?
- Моего запаса хватит надолго, - ворчит Хоутон.
- Так почему ты не воспользуешься им? - удивляется Шелест. - Нельзя же просто игнорировать какое-нибудь явление только оттого, что оно тебе раньше не было известно и никем не описано.
- Ты хочешь, командир, попытаться найти этому парадоксу объяснение?
- А почему бы и нет?
- Но ведь старик Эйнштейн… - хочу напомнить я.
- Эйнштейну принадлежат и такие слова, - прерывает Глебов: - "Я считаю вероятным, что принцип постоянства скорости света в его обычном понимании действителен лишь для пространства с постоянным гравитационным потенциалом".
- Значит, возможно…
- Ну почему бы и нет?! - снова повторяет Шелест.
- Что ж, - скачал Хоутон, - допустим, пространство имеет кое-где свойство сжиматься в гармошку, и тогда мы, летя с одной и той же скоростью, пронижем больше "морщин"… А?
- Браво, Боб! - восхитился Евгений Николаевич. - Я вижу работу смелой, хотя и наивной мысли. Такой строй воображения вполне приличествует даже физику, то есть тому, кто украшает род человеческий…
- Выкладывайте-ка лучше свою точку зрения, - предложил я, причисляющий себя скорее к лирикам, нежели к физикам. - Вас ведь так и подмывает высказаться, Евгений Николаевич. Будто нам незаметно…
- Не скрою, - согласился Глебов. - Как нам известно, мы летим с собственной, приборной скоростью, не превышающей скорости света. Так что старик Эйнштейн не может обижаться на нас. Но вместе с тем среда, то есть окружающее нас пространство… Гм, как бы это выразиться сочнее, Боб?
- Черт его знает, почему… - вежливо помог Хоутон.
- Благодарю, я не ошибся в вас. Так вот, пространство тоже несется со страшной силой и в ту же сторону, что и мы. Понятно?
- Подобно тому как самолет в попутном струйном течении высоких слоев атмосферы летит по отношению к Земле со скоростью, намного превышающей его собственную, воздушную скорость? - подхватил я.
- Вот, вот. Вероятно, и мы попали в какое-то необыкновенное по размаху и силе, но уже космическое струйное течение! - согласился Глебов. - Мы столкнулись с загадкой космоса.
- Туго же придется на обратном пути, - задумался Хоутон. - Сейчас оно помогает. Но когда мы полетим домой, оно станет встречным. Не скоро мы доберемся до Земли.
- А что помешает нам возвращаться другим маршрутом? - возразил Шелест. - Ведь когда гаянцы летели к нам, они не встречались с этим явлением! Если оно, как предполагает Глебов, узкое течение пространства, то мы можем возвращаться обходным путем, не попадая в него!
Разговор закончился на палубе звездолета: нам захотелось еще раз встретиться с космосом, будто он мог подсказать разгадку тайны нашей скорости.
Шелест и Хоутон сидели в креслах, думая каждый о своем, а я наблюдал за Глебовым.
Евгений Николаевич стоял на носу звездолета, скрестив руки на груди, и сосредоточенно всматривался в чрево Галактики.
"Почему мое мышление, - подумал я, - не выходит из круга аксиом, не отрывается от уже изученного и открытого другими, а он устремляется в первобытный лес фактов, прокладывает свои тропинки?"
Почему?
Таким вот - стоящим на носу звездолета, с руками, скрещенными на груди, смело смотрящим в лицо Вселенной - я запомнил Евгения Николаевича Глебова на всю жизнь…
Глава четвертая
ГАЯНА!
1
Мы приближаемся к планетной системе звезды № 13 созвездия Ориона, которую сами гаянцы называют Фело. Вокруг нее вращается Гаяна.
Связь установлена…
Мне трудно описать эффект, вызванный нашим появлением в космосе. Читатель, наделенный даже сотой долей хоутоновского воображения, как-то сможет представить себе, что творилось на планете, когда гаянские радиостанции космического наблюдения поймали наши позывные и первые слова гостей с неизвестной им планеты… говоривших на чистейшем гаянском языке!
- Все равно, - уверял Боб, - что познакомиться с осьминогом, сочиняющим трактат о теории относительности на японском языке!
Поскольку в нашем экипаже лучше всех освоил гаянский язык Боб Хоутон, прирожденный полиглот, командир поручил ему вести связь с планетой, пока дело не коснется вопросов космонавтики.
Боб взялся горячо: он успевал рассказывать о Земле и печальном исходе гаянской экспедиции, достигшей острова Пито-Као, о нашем полете и каждом из нас.
Сильнейшее впечатление и на гаянцев и… на нас (как это ни удивительно!) произвела весть о космических струйных течениях. На них - понятно почему; оказывается, космические струйные течения совсем недавно были предсказаны кем-то из ученых Гаяны! А вот то, что и мы взволновались, требует пояснения.
Таким образом, не успели мы еще долететь до места, как уже началось взаимодействие опыта и науки наших двух планет!
Гаянцы временно запретили межпланетные полеты, чтобы не помешать нам, и запросили подробные сведения о звездолете "Юрий Гагарин". К микрофону все чаще подходил Шелест.
Сперва они хотели сами завести нас на свой центральный космодром на Уэле, острове на Торо, - так назывался один из гаянских океанов, - но Шелест решил иначе.
- Мы выведем наш звездолет на орбиту, пересядем сами в шеер (маленький реактивный разведчик, самолетного типа), - объяснил он, - и войдем в вашу атмосферу аэродром вы нам укажете. А после вы заведете звездолет на Уэл, но уже без нас.
Гаянцы согласились: так меньше риска.
Шелест наладил телевизионную связь, и на центральном телеэкране появилось изображение молодой женщины…
Здесь я стану писать несколько медленнее, с большей тщательностью подбирая слова. Напомню, что Гаяна очень походит на нашу Землю. И обликом, и своим климатом, и магнитным полем, но главное - там такие же люди.
Мы увидели на экране подвижную, веселую женщину с удлиненным лицом, медноволосую и белокожую. Высокий гладкий лоб. Густые брови изломлены посередине и будто удивленно приподняты к вискам. Золотистые глаза - таких я никогда не видел на Земле! - искрящиеся и умные. Тонкий ровный нос. Уши у нее раза вполтора длиннее, чем у землян, но общего приятного впечатления не портят.
Она понравилась нам с первого взгляда.
Наш бедный штурман, добровольно променявший любовь на звезды и ранее умудрявшийся с увлечением рассказывать о свойствах материи и возникновении миров первым красавицам Москвы, сейчас, на подходе к Гаяне, был, что называется, сражен волшебным видением, ионизирован, как, без сомнения, он охарактеризовал бы сам свое состояние, если бы мог глянуть на себя со стороны и сохранить объективность.
- Меня зовут Юль, - мягко произнесла женщина. - Мне поручено руководить приземлением шеера и посадкой звездолета. Давайте знакомиться…
Шелест включил телевизионный передатчик и представился, получив в награду серьезный, изучающий взгляд Юль.
Рыжая шевелюра Хоутона и его задорное, веснушчатое лицо воспринялись Юль как нечто весьма прозаическое.
Увидев мои почтенные седины, Юль сделала мне комплимент, заметив, что приятно видеть долгожителя в возрасте за 400–500 лет, запросто путешествующего в космосе.
Когда же я объяснил, что мне, по крайней мере, раз в десять меньше, Юль пробормотала извинение.
Потом мы объединенными усилиями подтащили к объективу телевизионного передатчика нашего штурмана.
- Это наш Звездолюб, - скороговоркой отрекомендовал командир, - штурман корабля Евгений Николаевич Глебов…
- Звездолюб? - отчетливо повторила Юль. - Красивое прозвище… Так это ты открыл "парадокс Глебова"?
Евгений Николаевич виновато кивнул.
- Поздравляю, - продолжала Юль, почему-то улыбаясь. - А кто ты по профессии?
- Астрофизик, - вынужден был ответить за товарища Боб.
- О, я тоже, - обрадовалась Юль. - Мы будем с тобой дружить… Я предсказала возможность космических струйных течений, а ты, ани, открыл их. Я верно сказала?
- Даже очень! - торопливо ответил Боб.
- Принимай условия посадки, Звездолюб, - сказала Юль.
- Разреши, Юль, мне самому заняться сейчас делом, - решительно произнес Шелест, выступив вперед.
- Хорошо, - одобрила Юль, видимо, оценив состояние штурмана. - Командир, ты будешь садиться на аэродроме Тиунэлы. Вот как он выглядит…
2
Выстреленный катапультой, наш шеер отделился от корпуса звездолета и под углом градусов пятьдесят устремился к Гаяне. Шелест сидел на левом пилотском кресле, я - на правом.
Над нами уже голубел космос с яркими звездами и жгучим солнцем, а внизу сквозь вуаль атмосферы и дырявое и пухлое одеяло облаков виднелась поверхность планеты.
Постепенно гася скорость, мы с Шелестом уменьшили угол планирования и стали погружаться в атмосферу Гаяны. Раскаленный трением воздух казался светящимся, особенно на ночной, теневой стороне планеты. На высоте двадцать километров мы сбавили скорость всего до тысячи километров в час и, в точности выполняя команды, подаваемые Юль, направились к главному аэродрому Тиунэлы…
Шеер вел себя послушно в незнакомом воздухе, как бы сразу привыкнув к нему. В районе, где находилась столица планеты - Тиунэла, нас встретил грозовой фронт.
Мы прошли его верхом, а когда до аэропорта осталось не более двухсот километров и нам разрешили снижение до тысячи метров - такова высота малого круга для скоростных самолетов на всех аэродромах Гаяны, мы пробились сквозь 6-7-балльную кучевую облачность и испытали болтанку, какую не раз встречали летом в районе Ставрополя, Астрахани или на участке Актюбинск-Джусалы-Ташкент, у нас на Земле.
Над самим же аэродромом - ясно. На овальном летном поле ярко светятся голубая посадочная полоса и стрела с левой ее стороны.
По мере нашего приближения яркость свечения полосы едва заметно убывала (потом мы узнали, что также бывало и при ночных полетах!). Шелест кивнул, и я включил "автомат-шасси", то есть аппаратуру, которая направила часть воздушной струи от двигателя вниз, тем самым создавая необходимую для посадки и руления воздушную подушку, заменяющую шееру колеса.
После посадки в толще полосы, на самой ее оси, вспыхнула еще одна яркая красная стрелка. Она как бы скользила перед нами, указывая направление дальнейшего руления, и вывела нас на перрон у длинного здания аэровокзала с подобием минаретов по углам.
Вдоль фасада и на плоской крыше аэровокзала - множество пестро одетых гаянцев. Они весело машут руками.
Первым на планету шагнул командир, за ним - мы.
Вдруг почти половина неба многоцветно вспыхнула и преобразилась. Мы увидели берег моря, песочный пляж, причудливые кактусы с мясистыми, колеблющимися листьями, перистые пальмы. На берегу - стройная фигурка девочки в легком развевающемся платье. Девочка кружится в танце. Ее руки-крылья устремлены к солнцу Вот она, кружась, наклоняется к кустам, быстро срывает четыре больших цветка с белыми острыми лепестками.
Гигантская живая картина уменьшается, толпа людей у аэровокзала расступается, и девочка как бы сходит с неба на землю. Мы не замечаем, а только понимаем, что в какую-то долю секунды изображение подменено настоящей девочкой, и вот уже она бежит к нам, чтобы первой приветствовать посланцев далекой планеты…
- Это самая юная танцовщица Гаяны, - доносится к нам из невидимых репродукторов голос Юль.
И тут меня осенило! Я вбегаю в кабину шеера, вожусь в нем минуту - и над аэродромом звучит итальянская песня "О мое солнце!" - это поет Робертино Лоретти!
Его волшебный голос покорил гаянцев. Они замерли, точно боясь спугнуть очарование.
- Это голос самого юного певца нашей Земли, - объясняем мы.
Так прошел наш "митинг". Снова в толпе встречающих образовался проход, и мы увидели Юль, живую, настоящую. В открытом, коротком белом одеянии, она шла к нам с поднятой левой рукой.
- Здравствуйте, люди! - громко произнесла она. - Вы первые жители другой планеты, посетившие Гаяну… Мы принимаем вас, как друзей В истории наших планет это самое радостное событие. Вас видит и слышит сейчас вся Гаяна, все мои сопланетники…
И тут жители двух планет, разделенные до этого колоссальным таинственным пространством, обнялись и расцеловались, смеясь и плача.
У каждого народа есть свои традиции и привычки, но Любовь и Дружба, Мир и Человечность ценимы везде, где есть свободные и равноправные Разумные Жители Вселенной!