Кольнуло в сердце. Я опустил руку в карман, достал радиометр, включил. Стрелка заплясала по всей шкале.
- Возвращаемся! - скомандовал я.
- Не успеем.
Ресницы опустились, из-под них пробивался зеленый блеск: впервые он не выполнил моей команды.
За несколько секунд я подсчитал, что в данном случае он прав. Спуститься в долину до землетрясения мы не успеем, а быть им застигнутым на голом карнизе не пожелаешь даже врагу. Словно в подтверждение моим мыслям издали, все усиливаясь, донесся грозный гул. Почва под ногами задрожала.
Стажер понял или скорее уловил мое состояние и пошел в сторону ущелья, как будто я уже отменил свою команду. Он был уверен - и не ошибся, - что я последую за ним.
Подземные толчки становились все сильнее, с грохотом срывались с гор лавины, скакали по уступам камни, разрастались облака мелкой крошки…
Вскоре мы увидели входы в какие-то пещеры. Сергей сверился с картой и быстро направился к одному из них, включил нашлемный прожектор. Мрак расступился, вспыхивая серебряными искрами. По мере того, как мы углублялись в пещеру, шум стихал, подземные толчки ощущались слабее. Запахло сыростью, плесенью. Впереди журчала и плескалась вода.
Мы вышли к подземной реке, пошли по узкому берегу, то и дело пригибаясь, чтобы не стукнуться о стену пещеры. Часто приходилось перепрыгивать с камня на камень. Сергей изредка смотрел на карту.
Луч его прожектора выхватил из тьмы, осеребрил огромные сверкающие столбы. Скульптуры? Диковинные формы еще более причудливые, чем те, что мы видели в горах. Длинные каменные рыбы, вставшие на хвосты, острые пики, двугорбые спины верблюдов, чудовища с разинутыми пастями… Сталактиты и сталагмиты тянулись навстречу друг другу, почти нигде не смыкаясь. "Там, где скалы растут вершинами вниз, там, где скалы растут вершинами вверх…" - продекламировал Сергей.
Пещеры становились все обширнее. Нас окружила тишина. Лишь шлепались капли в лужицы. Подземные толчки здесь не ощущались вовсе. Я было подумал, что землетрясение закончилось, но, взглянув на радиометр, убедился, что это не так. "Сергей остановился, затем устало опустился на камень.
- Передохнем? - спросил я.
- Пересидим, - улыбнулся он.
- Пещеры Синдбада. Не хватает только сокровищ.
- Есть и сокровища…
- Красивые пещеры. Сюда бы туристов водить, - словно не расслышав его последней фразы, произнес я.
Он понял недосказанное, спросил:
- Разве жизнь не самое большое сокровище?
"Там, где скалы растут вершинами вниз, там, где скалы растут вершинами вверх, спасение вы найдете", - вспомнил я. Как он мог догадаться, что скрывается за этими символами? Интуиция? Этим словом часто прикрывают незнание, неумение рассчитать, определить. Почему он понял то, чего не поняли аборигены, которым стихи предназначались?
Я внимательно смотрел на высоченного, здоровенного детину с большими ручищами и круглым добродушным лицом. Типичный акселерат. Ничего особенного. Таких стажеров мне неоднократно подсовывали в управлении. Да, он плохо умел ориентироваться в незнакомой ситуации, вычислять, определять, быстро принимать решения. Он только учился всему этому у меня. Как же он сумел разгадать головоломные стихи, составленные неведомыми пришельцами?
Стажер слегка смутился под моим пристальным взглядом, вытащил радиометр и защелкал тумблерами. Выражение его лица изменилось.
- Можем возвращаться? - спросил я.
- Кажется. Посмотри сам, - он протянул мне прибор.
Когда мы выбрались из пещер, я включил приемник связи с телезондом. На экране возникли развалины подсобных башен. Около них валялись искореженные роботы.
- Аварийная программа не помогла, - резко сказал я, не понимая, на кого злюсь. Программа была составлена безукоризненно. Но землетрясение оказалось слишком сильным. Я представил, как когда-то рушились от толчков на этой планете дома и храмы, как взлетали, падая затем на селения, каменные ядра, раскалывалась почва, открывая зияющие трещины и поглощая все, что попадало туда. Огненными реками растекалась лава, застывая в виде дворцов и храмов, людей и животных, - словно бы возводя памятники погибшим. Выбегали из своих домов аборигены, пытались спасти - кто детей, а кто - нажитое, накопленное, и среди вещей, возможно, были украденные из дворца сокровища - статуи, покрывала, приборы, которых не умели применять. Но ничего спасти не удалось - молясь и проклиная, погибали мужчины, женщины, дети…
А дворец бесстрастно стоял на голом плато, и молча лежала в нем оставленная - за ненадобностью - книга со странными стихами…
Я связался с кораблем, и Сергей спросил:
- Вызовешь "челнок" с новыми роботами?
Я оценил его усилие "быть скромным" и высказал то, чего не решился он:
- Теперь-то мы знаем место, где следует строить станцию наблюдения.
Сумрачная тень от облака легла на лицо стажера, сделав его на миг угловатой и значительней. Но облако проплыло, тень слиняла - и снова передо мной был "Патефон" с пухлыми щеками. Он раскрыл карту, а я начал передавать запрос на корабль…
ФАНТАСТИКА
За открытым окном качались ветки сирени. Узоры двигались по занавесу, и мальчику казалось, что за окном ходит его мать. "Белая сирень" - ее любимые духи.
- Папа, мама вернулась.
Мужчина оторвал взгляд от газеты. Он не прислушался к шагам, не подошел к окну - только мельком взглянул на часы.
- Тебе показалось, сынок. До конца смены еще полчаса. И двадцать минут на троллейбус…
Он удобней улегся на тахте и снова уткнулся в газету.
Прошло несколько минут. Отчетливо слышался стук часов, и это было необычным в комнате, где находился бодрствующий восьмилетний мальчик. Взрослый повернул к нему голову, увидел, что сын рассматривает картинки в книжке, и успокоился.
- Папа, в газете написано про Францию?
Удивленная улыбка появилась на лице мужчины:
- Почему тебя заинтересовала Франция?
- Нипочему. О Гавроше там ничего нет?
"Вот оно что. Он прочел книгу о Гавроше", - подумал взрослый, удовлетворенный собственной проницательностью.
- В газете пишут, в основном, о последних новостях, о том, что делается в мире сейчас. А Гаврош жил во времена Французской революции. К тому же, это лицо не настоящее, а вымышленное - из книги Виктора Гюго.
Заложив пальцем прочитанную страницу, мальчик закрыл книгу и взглянул на обложку.
- Ну и что же, что Гюго. Гаврош все равно жил.
Взрослый приподнялся, опираясь на локоть. На его щеке краснел, как шрам, отпечаток рубца подушки.
- Не совсем жил, сынок. Как бы это тебе объяснить… Были, конечно, такие мальчишки. Но Гаврош, каким он показан в книге, жил лишь в воображении писателя. Гюго его придумал.
Он умолк, считая объяснение исчерпывающим.
- Видишь, как ты сам запутался, папа, - с досадой проговорил мальчик. - "Жил, но не совсем". Просто ты, слабо разбираешься в некоторых вещах.
"Он повторяет Зоины слова", - подумал мужчина и с некоторым раздражением произнес:
- Конечно, я ничего не смыслю в истории и книгах. Я никогда не был мальчишкой и совсем забыл, что яйца должны учить курицу.
- Ты просто забыл, как был мальчишкой, - слова звучали примирительно. Маленький человек решил, как видно, быть терпеливым и снисходительным, вспомнив, что его завтра могут не пустить в кино. - А Гаврош жил во Франции. Там есть еще такой город Париж…
- Столица, - подсказал взрослый.
Мальчик внимательно посмотрел на пол, будто там он мог проверить слова отца.
- Пусть будет столица, - согласился он. - Но это неважно. Важно, что там была Коммуна.
Его глаза сузились, напряженно вглядываясь во что-то. Взрослый посмотрел туда же, но ничего не заметил.
- Этот Гаврош был вовсе не из книги. Он жил в рабочем предместье. А уже оттуда попал в книгу. Он любил бродить по берегу реки…
- Сены, - подсказал мужчина, но мальчик не слышал его слов.
- Там была каменная лестница, по ней он спускался к самой реке. Его встречал рыбак с длинными усами и в шляпе, похожей на старую кастрюлю без ручек…
"Фантазирует, - улыбаясь, думал взрослый. - Но откуда такие подробности: каменная лестница, старая шляпа с заплатами…"
- По реке плыли груженые суда, - продолжал мальчик, время от времени поглядывая на одному ему видимую карту с лесом и парками, отчетливо выделенными узором ковра; с прохладными озерами, притаившимися в выщербинах паркета. Тень от письменного стола, которая обычно определяла границы большой, темной и угрюмой страны, сейчас была главной буржуйской площадью. Тень от ножки торшера обозначала реку.
Это была особая карта, где город в один миг мог превратиться в государство или в океан, озеро - в дом, река - в улицу или одновременно быть и рекой и улицей.
- От усатого рыбака Гаврош узнал, что завтра будет бой с главным буржуйским полком. Гаврош должен был взять свой барабан и просигналить по кварталам предместья сбор…
"Он все смешал воедино - Гавроша, Парижскую коммуну и маленького барабанщика", - подумал взрослый, с любопытством прислушиваясь к рассказу сына.
- И знаешь, папа, он сигналил особо. Его понимали только наши, а враги ничего не могли разобрать. Кроме одного врага, который притворился нашим. У него было два глаза - один настоящий, а другой - стеклянный, и два сердца. Поэтому никто и не мог догадаться.
"Вот кусочек из какой-то сказки", - подумал взрослый.
- Этот шпион предупредил буржуйский полк, и на рассвете начался бой. Наши построили баррикаду из булыжников, столов и перевернутых карет. Приготовили много камней. Те, кто был послабее, стреляли из ружей, а силачи бросали камни. Мальчишки тоже не сидели без дела. Тот, кому не досталось винтовки, стрелял из рогатки. Но у рогаток была такая резина, что камень летел, как пуля.
- Подумать только! - не удержался взрослый.
- Буржуйский генерал приказал подвезти пушки. А у защитников баррикады кончились и патроны, и камни. Что делать? Гаврош, конечно, решил помочь своим. Он взял сумку и пополз к убитым, чтобы собрать патроны. В него стреляли, а он не боялся. Даже песню пел. Вот так…
И звонким, прерывающимся голосом мальчик запел:
…Вперед пробивались отряды
Спартаковцев - смелых бойцов…
- А пули свистели рядом. Одна ранила Гавроша…
- Да, да, жалко его. Погиб, как герой, - сказал взрослый.
Зная о впечатлительности сына, он хотел по возможности сократить печальное место его рассказа.
- Он не тогда погиб, папа, - откликнулся мальчик. - Это в книжке написано, что погиб, когда собирал патроны. А Гаврош был только ранен. Он все-таки дотащил сумку до своих, и они дрались еще целых шесть часов. Баррикада была почти разрушена, в живых остались только командир и Гаврош. А враги были уже совсем близко. Командир свернул знамя и сказал Гаврошу: "Возьми его и убегай. А я задержу их. Знамя надо спасти". Тогда из-за развалин баррикады поднялся шпион с разными глазами. Все думали, что он мертвый, но пуля пробила у него только одно сердце, и он притворился неживым. И вот он взял свой пистолет и выстрелил в спину командиру. А потом бросился за Гаврошем. Гаврош бегал быстрее, но его окружили солдаты. А если тебя окружили, то не убежишь. Гаврош выстрелил в шпиона, но он не знал, куда целить, в какое сердце. И попал не в то. Шпион продолжал бежать. Гаврош снова выстрелил и снова попал не в то сердце. А враги уже рядом. Они окружают его со всех сторон, хотят отнять знамя. Сейчас он погибнет…
Глаза мальчика округлились от ужаса, губы дергались, будто он сейчас заплачет.
Взрослый встал с тахты и положил руку ему на плечо:
- Ну, не надо так переживать, малыш. В конце концов, это только книжка, и в ней описаны очень давние события.
Мальчик вдруг сбросил руку отца с плеча и, всматриваясь вдаль, закричал:
- Давай мне знамя, Гаврош, давай знамя, я спрячу!
Взрослый прижал его к себе, гладил по волосам, что-то бормотал успокоительное.
В этот миг в открытое окно влетел какой-то сверток, упал на пол. Мужчина быстро подошел к окну, отодвинул занавес и выглянул. Никого не было.
Когда он обернулся, мальчик прижимал к груди сверток.
- Ну что там такое? - недоуменно спросил мужчина.
- Он успел! - торжествующе воскликнул мальчик и развернул сверток.
Это было пробитое пулями красное знамя…
НАВЕСТИТЬ СЫНА…
"Надо было бы еще навестить сына, - думает Павел Юрьевич. Судя по чересчур бодрому письму, у него что-то не ладится. Полчаса полета до космодрома, а там еще часок - и я буду на искусственном спутнике "у Володи. Что же у него не ладится? На работе или дома? Скорее всего - дома. Вера - очень капризная женщина, а у него не хватает чуткости. Если мне станет легче, обязательно полечу, что бы там ни говорил врач. "Зайцем" проберусь на ракету…"
Он знает, что ему не станет легче. Хоть кибер-диагност не сообщает пациентам результаты исследований, Павел Юрьевич по невозмутимому лицу врача понял все. Его дни, а может быть, часы сочтены.
Прежде всего Павел Юрьевич составил список дел, которые надо обязательно закончить. Конечно, он боялся смерти, но со своим страхом сжился настолько, что со стороны казалось, будто он и вовсе не боится. Так спокойно и деловито готовились в последний путь его прадеды - русские крестьяне.
Дела, которые надлежало закончить, были все личные и сугубо личные. То, что касалось его геологических работ, будет продолжать двойник-сигом - существо, синтезированное из пластбелков. В нем как бы смоделирован мозг Павла Юрьевича. Они проработали бок о бок с двойником более двадцати лет. За это время сигом усвоил все, что знал Павел Юрьевич. Иногда ученому казалось, что сигом усвоил и его манеру держаться, его походку, его улыбку. Это немного раздражало. Павел Юрьевич был человеком двадцать первого века и не думал о сигомах, как о машинах. И все же он не мог представить, что его двойник и он сам - это два существа, но почти одна и та же личность.
Сейчас сигом на Марсе проверяет его теорию залегания пластов. Он уже знает о состоянии своего двойника: Павел Юрьевич вчера попрощался с ним по визору.
"Это я успел. А вот съездить к Володе… Заморочился с Ольгой да Зиной, а ему, кажется, был нужней… Только бы врач не сообщил им. Но Ольга, пожалуй, догадывается. Того и гляди, нагрянет…"
Будто вызванный этой его мыслью, вспыхнул сигнал - фиолетовый глазок: "Разрешите войти". Павел Юрьевич даже головой помотал, проверяя, не чудится ли ему. Нет, и в самом деле светится.
Он бросил взгляд на часы - пять утра. Врачу еще рано, друзья в такое время не приходят. Значит, и вправду - Ольга. Мысленно приказал двери: "Впусти!" Цвет глазка изменился - дверь-автомат выполнила приказ.
Павел Юрьевич услышал шаги, узнал их. Так не ходил никто из людей.
В комнате появился сигом, сгибаясь, чтобы не развалить потолок.
- Здравствуй, - сказал он голосом Павла Юрьевича.
- Здравствуй. Но разве я вызывал тебя? - ученый насупился. У него появилось какое-то смутное чувство радости и досады.
- Не вызывал. Но я приехал. Извини.
Сигом протянул огромную ручищу, которой мог бы легко поднять не только своего двойника, но и весь дом, и пожал руку Павла Юрьевича. Он смотрел на больного своими сложными глазами, видящими и в инфракрасных, и в рентгеновских, и в мезонных лучах. У него не было оснований не доверять консилиуму врачей, среди которых были и сигомы. Он знал, что ничем нельзя помочь. И все-таки приехал.
- Как дети? - спросил он. - Зина родила?
- Да. Мальчик. Здоровенький. Четыре килограмма, - заулыбался Павел Юрьевич. Ему бы очень хотелось еще разок взглянуть на внука.
- Вызвать по визору? - тотчас предложил сигом, восприняв его желание своими телепатическими органами.
- Не надо, - поспешно сказал Павел Юрьевич. Он уже понял, какое чувство возбудил в нем приход сигома. Было приятно, что двойник прибыл попрощаться, и досадно, что не приехали дочери.
Сигом притворился, будто сразу же забыл о желании двойника.
- А как поживает Володя?
"В самом ли деле ему интересно знать или действует по программе вежливости?" - подумал Павел Юрьевич и подал сигому письмо сына.
- Прочти. Ему предлагают новую работу. А в свободное время они с женой смотрят передачи с Земли и занимаются космоспортом.
Он бы хотел успокоить себя, поверить, получить подтверждение, что все в письме правда.
Сигом читал письмо, думая одновременно о нескольких вещах:
"Володя таких слов никогда не употреблял: "замечательно", "чудесно"… А сколько восклицательных знаков! Неспроста…"
"Чем я могу помочь двойнику, кроме того, что останусь бессмертным? Это и его бессмертие, Но он еще должен поверить в это…"
"Надо будет в первую очередь проверить шестую таблицу пластов. Если ангол залегает в гранитах, то где-то близко находится уран".
- Отличное письмо. Как видно, Володе совсем неплохо живется. Если хочешь, расскажу о работе, - сигом не мог врать долго.
- Расскажи.
- Заканчиваю составление шестой карты. Пять предыдущих ты видел. А потом начнем бурить. Получается в общем-то интересная штука - все предсказания, кроме местонахождения урана, сбываются. Значит, надо искать поправку на икс, старина.
"Он и говорит моими словами. И действует, как я. Тот же подход. Но во много раз быстрее. Ну что же, мощность и надежность системы. Если бы у меня был такой мозг, быстрота мышления и все прочее, я бы, пожалуй, тоже не тратил зря времени". Спросил:
- Интересная работенка?
- Работенка, что надо, - ответил сигом. Видно было, что ему очень приятно говорить о своей работе с понимающим человеком. - А потом я сделаю обобщение для группы планет с обилием песков.
- Да, да, именно так я и хотел бы поступить.
- Но главное не в песках, а в оси вращения планеты и давлении. Вот формулы.
Павел Юрьевич смотрел на формулы, вспыхивающие на стене, и думал: "Да, в нем останется мой метод работы, память, специфика решения проблем. А может быть, и что-то большее. Но что я такое? Вот это немощное, умирающее тело или опыт, записанный в нервных клетках? Когда я лишаюсь сознания, тело живет, но то лишь тело, а не Павел Юрьевич Кадецкий - личность, ученый, человек. Значит, мое "я" исчезает, как только становится невозможным извлечь сведения, записанные в сером веществе мозга. Но их можно записать и в мозгу сигома. Значит ли это перенести в него мое "я"?
Формулы вспыхивали и гасли, понятные им обоим, как буквы родного алфавита. Точно так описывал бы залегание пластов и Павел Юрьевич. Правда, проделать подобную работу он не мог бы и за триста лет.
Ученый разволновался, стало труднее дышать. "Ни в коем случае не волноваться", - приказывал врач. Чепуха! Зачем тогда жить?
Экран погас. Павел Юрьевич смотрел на сигома, на его прекрасное нестареющее лицо: "Чего же я еще жду? Чтобы в нем остался весь я? С моими заботами и огорчениями? Но это невозможно. Да и нужно ли?"
Он приподнялся на локтях, чтобы вдохнуть побольше воздуха, - и не смог.