"Впрочем, я такой же, - подумал наш герой, торопясь наперерез автобусу. - Только пыжусь, что офицер Империи. А мне ещё столько себя перепахивать, чтобы стать настоящим! Офицер должен служить за честь, а не за почести. А я - хе-хе… - завистливый, люблю, чтобы хвалили меня. Кроме того, я страшно злой, обожаю кого-нибудь ненавидеть. А настоящий имперский офицер уничтожает врага не по злобе, а потому, что больше некому этим заняться - ведь Родина специально воспитала своих офицеров, чтобы искореняли зло".
Как бы поступил настоящий офицер Империи в отношении гада Уроцкого? Он бы непременно подарил гаду последний шанс исправиться.
Ваня ясно вообразил себе: на дворе 1915 год, и вот молодой подпоручик Царицын, поскрипывая ремнями, подходит к либеральному очеркисту Уроцкому. Приподнимает фуражку - и офицерские усики тоже приподнимаются в вежливой улыбке: "Милостивый государь, имел честь прочесть ваши заметки в свежих "Известиях". При всех литературных достоинствах вынужден вступиться за честь покойного генералиссимуса Суворова, коего Вы имели неосторожность оклеветать! Да-с, милостивый государь! Теперь позвольте, я закончу! Покорнейше прошу впредь быть осторожнее, иначе вынужден буду настойчиво помешать. Впрочем же, примите и разрешите откланяться".
И наверное, настоящий офицер будет рад, если Уроцкий и правда раскается, а значит, не придётся учить его плетью. А Ванька наоборот. Ваньке страшно хочется проучить Уроцкого. Если очкастый очеркист внезапно повинится - Ваньке даже досадно станет, что его гениальный карательный план останется неисполненным.
"Вот почему я не лучше других "подземных". Не лучше сигаретной бабки, алкаша и сокола-сержанта. Сержант должен быть бескорыстным представителем власти, а он позволяет себе обирать старушек. Но и кадет Царицын тоже далёк от офицерского идеала!
Ванин автобус тащился медленно, то и дело застревая в пробках. Когда Иванушка добрался до родного училища, ребята ещё были на ужине.
- Беги в сушилку, успеешь поспать полчасика, - милостиво предложил Царицын истомлённому дневальному, переминавшемуся на "тумбочке" с учебником в руках.
Благодарный дневальный сунул Ваньке пакетик сухариков в виде благодарности и мигом ускакал.
Похрустывая ржаной солёной корочкой, Царицын прошёлся к своей кровати. Всё-таки отличная вещь увольнительная! Редкий шанс залезть в "сейф" - никто не увидит.
"Сейфами" кадеты называли крошечные тайнички, обустроенные в полу или стенах казармы. Свой тайник Иван обнаружил случайно, когда искал укатившийся колпачок от авторучки.
"Сейф" был оборудован кем-то из предыдущих поколений суворовцев двадцать или даже сорок лет назад. В тайнике лежала колода побуревших игральных карт (криминал! угроза отчисления!) и три настоящих патрона - видать, прежний хозяин "сейфа" сэкономил на стрельбах. Иван сбегал в сушилку и сжёг игральные карты в печке, а патроны на всякий случай оставил.
Теперь в тайнике за плинтусом хранились величайшие сокровища кадета Царицына. Нет, Ваня не боялся воров - их в училище не было (только однажды, лет десять тому назад завелась гнида, таскавшая у своих же братьев карманные деньги, - негодяя отчислили до захода солнца, чтобы кадеты не устроили "тёмную").
Царицын прятал свои "сокровища" потому, что немного стеснялся. Во-первых, он коллекционировал… солдатиков. Конечно, если выражаться по-взрослому, это были не просто солдатики, а настоящие "военные миниатюры" - оловянные, выполненные по исторически точным эскизам, ни в коем случае не раскрашенные. Но в глазах сверстников это детское увлечение, недостойное зрелого пятнадцатилетнего человека! Поэтому Царицын не рассказывал друзьям, что дома, в Балашихе, у него было этих солдатиков без малого двести штук.
Когда мама продала квартиру, оловянная армия совершила марш-бросок под Рязань, на временные квартиры к бабушке Тоне, Ваня успел выхватить из коробки только трёх. Теперь они отлёживались в "сейфе" - всего трое, но самые любимые.
Глава 7. В болотах под Кенингсхапеном
Сторона моя родимая,
Велики твои страдания,
Но есть мощь неодолимая,
И мы полны упования:
Не сгубят указы царские
Руси силы молодецкие, -
Ни помещики татарские,
Ни чиновники немецкие!
Николай Огарёв
И вот Ивану представилось, что он уже не в тёплой кадетской казарме, а в полутёмной сырой землянке сидит на топчане, сбитом из неструганых досок, негромко перебирает струны гитары, а снаружи налетает порывистый ветер с Балтики. Четвёртые сутки немец бьёт по Кенингсхапену так, что пыль столбом.
Наша оборона - одни ошмётки, каждый второй бунтовщик, с красным бантом в петлице. Вчера комиссары подговаривали солдат сдавать георгиевские кресты - отказываться от царских наград.
А немец лупит весело, со вкусом к жизни. Немец не идёт вперёд только потому, что болота и грязь. Болота, грязь и батарея полковника Нечволодова не дают немцу покончить с нашим фронтом. А на батарее осталось шесть человек, но немец этого не знает. Солдаты ходят брататься к немцу, повсюду водка - хоть залейся. И откуда столько водки в одном городке? И правда поверишь, что кто-то завозит водку на фронт из Петербурга эшелонами, говорили, что видели эшелоны…
Жалуется гитара, а Ваня жалуется гитаре, что время такое - вековой тупик. Сколько всего впереди… страшного. На три поколения вперёд - чума.
Снаружи чавкают сапоги по грязи, визгнула дощатая дверца, обитая тряпками для сохранения тепла - денщик успел обить, прежде чем сбежал: хоть какую-то пользу принёс России.
Ударило холодочком - Ваня поджал ноги.
Вошёл невысокий, гибкий, точно наэлектризованный силой, офицер. В полумраке не разглядишь, но по неким признакам Иван Царицын сразу определил - высокий чин. Однако на штабного не похож. Гвардейский что ли? Пришлось вскочить - всё-таки Ванька всего лишь корнет, а тут… ух ты! И форма-то какая непростая и награды. Есаул 2-й Лейб-гвардии Кубанской сотни Собственного конвоя Его Императорского Величества вошёл в землянку.
- Здравь желаю, господин есаул! - Ванька вытянулся, отбросив застонавшую гитару.
- Вольно, корнет! - проговорил вошедший, садясь напротив. Лицо гостя попало в полосу света от печки, и Ванька сразу узнал. Полосатая георгиевская бахрома, серебряные клыки газырей на груди, кинжал у бедра, быстрый, сильный, точно не было трёх лет болот и грязи, неутомимый есаул Собственного конвоя Императора.
- Корнет, Вы честный слуга Государю? - быстро спросил из-под брови гость - Нужен человек…
Лицо его было прирождённо-дерзким: высокомерная посадка головы, разрез глаз, острая искра во взгляде - всё так пристало бы мусульманскому воину, могучему эмиру. И так странно было видеть, как эти черты становились оправой новому драгоценному содержанию - обнажённому, чуткому взгляду православного человека, мирной и внутренне уравновешенной улыбке.
Странно было Ваньке видеть на лице врага - глаза старшего брата. Такие лица привычно вызывали тревогу: вот он, враг исконный.
Но нет. Восточные черты, которые Ваня так не любил, оказывается… могут быть красивы. Вот они - освещенные особенным светом умного, глубокого взгляда Александра Петровича Риза-Кули Мирзы.
Перед ним азербайджанец. Да ещё какой! Двоюродный брат последнего Персидского шаха! Настоящий принц, его светлость Риза-Кули Мирза, блестящий наездник и искусный стрелок, один из вернейших монархистов и православных воинов в России.
- Господин штабс-ротмистр! Корнет Царицын, из новобранцев. Совершенно к Вашим услугам. Мечтаю умереть за Государя и Отечество!
Позже, улучив минуту, он спросит:
- Господин штабс-ротмистр, скажите, почему Вы служите Империи?
- Послушай меня, дорогой. На Кавказе используют любой повод, чтобы перерезать соседу глотку. Революция, плохая погода, похищенная красавица - всё годится. Понимаешь, вер много, племён ещё больше - и все они сражаются меж собой. Быть независимым народом, отстоять свою независимость - да это нам несложно. У нас все хорошие воины на Кавказе, да! Гораздо сложнее поддержать мир с соседями. И выжить среди таких же хороших воинов. У нас на Кавказе этого не умеют.
Он не пьёт, этот православный горец. Это счастье.
Иначе - Ваня чувствовал, знал - он бы спился до смерти, и пьяный, в исподнем, встречал бы наступавших немцев с холодным револьвером в руке. А если не пить - можно сидеть у огня и просто говорить об ушедшем. О невозвратимом. О России.
- Никто, кроме русских, не умеет приносить мир, - серьёзно продолжает Александр Петрович Риза-Кули Мирза. - Посмотри, как велик был имам Шамиль, он даже смог сделать своё государство, но он никогда не заставит лакцев, и дакийцев, и лезгин, и осетин, и грузин, и турок, и понтийцев жить в мире. А русские могут!
Омерзительный вой налетающей смерти - и вот снаряд плюхает в ближнее болото.
Ваня стряхивает землю с колен, слушает.
- Не русским смиряются племена, а Империи они смиряются. А Империя - это не армия, это дух! Понимаешь, азербайджанцы не будут жертвовать ради армян. Армяне не будут ради персов. А русские жертвуют собой ради тех и других, и десятых - на каждом шагу. Свою Империю они создавали не только силой оружия, но силой христианской любви. Эту любовь горцы-нехристиане воспринимают как глупость, как неумение сразу и навсегда уничтожить врага, как слабость. Но именно "глупая" жертвенность создала русским их Империю. Она делает их сильнее. Только, знаешь, Империя обязательно должна изредка показывать кулаки, чтобы мы, горцы, всё-таки чувствовали, что Россия - это мужчина, а не баба. Доброта, жертвенность, но не женская, а отеческая, понимаешь?
Горланит снаружи пьяная солдатня.
Вчера вошли в землянку пятеро, вели себя развязно. Требовали подписать какие-то прокламации, петиции. Если войдут снова - буду стрелять.
- Я девять лет служил в Собственном конвое Императора. Я тысячу и один раз мог зарубить Государя насмерть, одним ударом. И Наследника мне доверяли носить на руках. А ведь я мог просто расшибить Его оземь. Я тогда ещё не был крещён! Но Государь любил меня русской любовью - глупой, как покажется другим. А тому, кого любят, она кажется великой. Эту любовь нельзя предать.
Корнет Царицын знал, что это правда. С высоты двадцать первого века Ванька видел будущее своего необычного собеседника: один из немногих в Императорском конвое, он сохранит верность Государю Императору, и даже отправится тайно в Екатеринбург, чтобы выкрасть Царскую Семью из дома инженера Ипатова, и даже вступит в контакт с царским камердинером, но не успеет.
Потом он будет одним из вождей Белой Армии на Урале, генерал-губернатором Екатеринбурга. Потом - эмиграция. И весь род сохранит верность Православию.
Ванька бережно поставил на стол оловянную миниатюру - одну из самых редких в его коллекции. На миниатюре не было видно знаков различия, но Ваньке казалось что это и есть обязательно есаул Александр Петрович Риза-Кули Мирза. У Ваньки был его портрет.
Здесь следует рассказать о втором тайном увлечении Ивана. На первый взгляд оно тоже было довольно странным для кадета, почти девчачьим: Царицын собирал открытки. Правда, исключительно дореволюционные. И не каких-нибудь зайчиков, не барышень с собачками, а портреты офицеров в имперской униформе. Причём особую ценность любой карточке придавала надпись на обороте.
На одной открытке, написанной размашисто и вольно, с несгибаемыми твёрдыми знаками и "ятями" (сейчас уж не бывает людей с таким волевым почерком) можно было даже прочитать обрывок стихотворения (жаль, что концовка размыта):
Мой нежный друг, я верю свято В твою молитвенную грусть. Я жив среди болот проклятых И обещаю, что вернусь…
Ваня достал из "сейфа" несколько фотографий. Светлые взгляды обжигали. Высокие смелые лбы, спокойные морщинки у глаз, добрые отеческие губы. Офицеры на старых фотографиях были похожи на воинствующих ангелов. В этом сногсшибательном превосходстве прадедовских ликов над физиономиями потомков была какая-то разгадка. Чудился в этом какой-то исторический урок. Куда подевались красивые русские лица? Почему не видать подобного в московской толпе?
Ванька и самого себя видел немного мультяшным: задранный нос, тощая шея, затравленные глазки… Какие-то идиотские победы на подростковых Олимпиадах, мечты о великом будущем - а зачем, ради чего? Ради мультяшной страны?
Оставался последний офицер со спокойным, немультяшным лицом - Ванин отец. Да и тот теперь в больнице, в коме.
Опять?! Отставить, корнет! Мама велела держаться молодцом.
Завтра день рождения, шестнадцать лет! Вся жизнь впереди. Мы ещё вырастем и всем покажем.
Косая улыбка скифского лучника скользнула по лицу кадета. Сегодня ведь можно развлечься, немного похулиганить! В день рождения сильно не накажут.
Он оглянулся на голую стену над кроватью, скинул ботинки, запрыгнул с ногами и, торопливо сопя, оглядываясь на дверь, начал прикалывать любимые открытки к обоям. Сверху, понятное дело, генерал Дроздов. По правую руку - лейб-гвардии кирасир… Чуть пониже - есаул 2-й Кубанской сотни Александр Петрович Риза-Кули Мирза… Вот та-ак. Многонациональный состав, как и подобает Империи.
Спустился с кровати, глянул: красота, как у настоящего офицера на квартире. Вот только персидского ковра не хватает. И ещё, конечно, надо бы повесить шашку. Ну хотя бы кинжал. Все настоящие офицеры так делали, а потом ещё сочиняли про свои кинжалы задушевные стихотворения.
Царицын замялся на миг. Подумалось про Петрушин кортик - предмет страшнейшей и потаённой Ванькиной зависти.
Кортик подарили Тихогромычу моряки-подводники, когда они вместе шли на "Иоанне Кронштадтском" к острову Лох-Хоррог. Пожалуй, больше всего на свете Ване хотелось иметь такой кортик, настоящий морской. "Ну почему Тихогромову так повезло? - в очередной раз удивился Иван. - Ведь это я развалил Мерлин, я нашёл Асю Рыкову и дал по морде очкастому Гарри".
Ванька знал, что Петруша прячет кортик в подушке. Достать что-ли ненадолго, подержать в руках? Нельзя без спросу! Царицын завис над Петрушиной подушкой, переминаясь, почёсывая ладони.
Шпионская видеокамера, проволочным белым паучком прилипшая к потолку, уставилась в спину кадета. Сарра Цельс, уж около часа неотрывно наблюдавшая за гадким мальчишкой, замерла в кресле перед зеленоватым монитором.
"Ну-ну, скорее! - беззвучно стонала она, покусывая мундштук. - Давай, мальчик, покажи-ка, что ты затеял".
Ведьма чувствовала, что проклятый отморозок терзается, часто оглядывается на дверь. Значит, хочет сделать что-то запретное?
Сарра мысленно перебирала возможные варианты тайной страсти шестнадцатилетнего подростка: онанизм? покурить марихуаны? тайком от товарищей сожрать батон колбасы?"
Пять минут назад, когда мальчишка полез в тайник за кроватью, Сарра уже потирала руки. "Неужели - разгадка?! Обычно прячут самое сокровенное. Что он там скрывает: пачку долларов? фотографию голой кинозвезды?"
Госпожу Цельс ожидало разочарование. Дурацкие чёрно-белые картинки и пара оловянных солдатиков не помогли Сарре разгадать главную загадку: что за скрытая мечта живёт в его сердце, что за чёрная личинка созревает до срока и как её разбудить, эту личинку?
И вот теперь мальчишка явно собирался украсть что-то у своего приятеля. Нагнулся… осторожно запустил руку под чужую подушку… Гм, любопытно.
В руках кадета оказался небольшой кинжал с блестящей рукоятью в чёрных ножнах. Вот это уже интересно.
Зачем ему кинжал? Тайком ночью зарезать кого-нибудь из приятелей?
Поганый отморозок никак не мог налюбоваться маленьким клинком. Потом вложил кинжал в ножны, привесил себе к поясу. Тьфу, детский сад. Расхаживает, точно морской капитан на мостике. Величественным жестом положил руку на рукоять. Поднял голову, будто вглядываясь в штормящую даль.
Больше ничего интересного ведьма не увидела. Она устало откинулась в кресле, досадно скрипнула зубами:
- Ничего-ничего, мой золотой. Ты выдашь мне свою тайную страсть, мальчик. Я тебя расколю.
Глава 8. Снова Дешовки
Не говори: "Забыл он осторожность!
Он будет сам судьбы своей виной!.."
Не хуже нас он видит невозможность
Служить добру, не жертвуя собой.
Н.А.Некрасов. Пророк
К середине ноября Виктор Петрович восстановил крышу, вставил новые окна и поправил мосты, а печника-обманщика пинками пробудил к жизни и заставил-таки исправить печь.
Дешовкинцы поодиночке и группами проходили околицей смотреть на оживший двор дяди Вити. Удивлялись. Приходила и Валентина. Совсем близко не подошла, смотрела издали, но с любопытством.
Дом не простоял и недели. Телегин был в Козельске, когда среди бела дня выломали и растащили окна, выволокли стол с лавками и наконец подожгли дом.
Телегин заметил дым ещё на подъезде к деревне, сразу всё понял и смирился. Правда, когда увидел бегущего по обочине радостного мужика, тащившего на спине немного обуглившуюся телегинскую дверь - новенькую, обшитую железом, - тут уж бывший подполковник не выдержал. Догнал, притормозил и вежливым голосом предложил подвезти. Мужик перечить не стал: уронив дверь, смирно полез в "Рафик" и потом всю ночь трудился на пепелище, отыскивая телегинский крест, купленный у христопродавца Федюхи. Телегин повесил его на гвоздик в обжитом сеннике, рядом с известным ключом, на шею пока не надел: собирался подыскать новую чистую ленточку.
И вот, к удивлению самого Телегина, оловянный крестик нашёлся в тёплой золе, причём совершенно невредимый - конечно, уже без ленточки.
Виктор Петрович оторвал кусок заизолированной тонкой проволоки да наскоро повесил почерневший, ещё тёплый крест на шею - всё, теперь уж будет при мне. А мужику подарил банку тушёнки, дал крепкого пинка под спину и отпустил домой, к началу футбольного матча.
Телегин ночевал в "Рафике", завернувшись в палатку.
В эту самую ночь Дешовки покрыло плотным снежком, которому, скорее всего, предстояло долежаться до весны.
Засыпая, Телегин всё удивлялся про себя, отчего так долго греет крест на груди. Видимо, за время пожара кусочек олова успел прогреться до самой глубины. А утром, ещё и шести не было, к Телегину пришла девчонка Вика, та самая, которую Телегин избавил от пьяного капитана Дрыгайченкова, и попросила сто рублей в долг.
Сонный Телегин уже хотел просунуть через окно "Рафика" сторублёвку, да поинтересовался, зачем она Вике понадобилась. Вика честно ответила: надо ехать в женскую консультацию делать аборт. Пьяный клиент в Калуге сделал Вику беременной, а становиться мамой она не собиралась.
- Ребёнка трогать не смей, - хмуро сказал Телегин, пряча сторублёвку в карман. - Если сделаешь аборт, я тебе ноги выдерну, поняла? Теперь слушай. Придёшь ко мне через четыре месяца и покажешь живот. Я тебе за это дам четыреста долларов. Запомнила?
- Не получится, - улыбнулась Вика. - Мне работать надо, а с животом я кому нужна?
- Если ребёнка убьёшь, можешь четыре месяца не ждать - бери пассатижи и сразу приходи ко мне, - вздохнул Телегин. - Я тебе честно говорю: выдерну ноги и будешь, как Васька, на каталке ездить. Всё, иди пока. В марте за долларами приходи.
- Дядь Вить, - Вика беспокойно облизала лопнувшую губу. - Ну чё Вы, а? Давайте я для Вас очень хорошо поработаю. Всего за сто рублей, дядь Вить! Я обычно тысячу рэ брала. А сейчас срочно нужно, понимаете?