Хаврошины крики долетели до Хвака и впились ему в уши, в глаза, в жирную грудь... Вроде бы она еще чего-то там кричала... или визжала... Ничего больше не слышно. Хвак захватил в себя дыхания побольше и замер, внимая... Хваку было слышно, как скрипят весла в уключинах, и хотя звуки эти были ему незнакомы, но он слышал, как стихают они, теряются среди плеска волн... Уплыли, стало быть. И гнева больше нет, разве что рот горит и в груди что-то ноет... И пониже, в брюхе... Вот чего Хвак отродясь не умел - так это колдовать, потому что все вокруг, односельчане его, во главе с женой Кыской, говорили, что не для его разума сие, что его заклятиям и наговорам учить - только время терять... Ну, что поделать, такова судьба ему выпала, ну и ладно, и получше Хвака люди безо всякого колдовства живут, подумаешь...Однако было в Хваке странное чутье: вот, например, он твердо понимал, что обидчицы Хавроши нет более в живых, стало быть и гневаться больше не на кого. А Косматый - вон кишки раздавлены, нет больше Косматого. Хвак подошел и пинками погнал окровавленную тушу к краю пристани - бульк! Ого! Там, в воде, оказывается, какие-то твари обитают, да огромные! Лучше здесь не поскальзываться... Хвак поспешно отбежал вглубь пристани... Надо бы и остальных в воду, все лучше, чем на досках сгниют... Шапку! Вот правильно люди говорят про него - дурак! На Косматом шапка - ох, красивая сидела, с зеленым верхом! Все, была да сплыла, назад уж не выловишь! Хвак начал осторожно обходить поле битвы, в почти полной темноте, скупо подсвеченной ущербною луной. Есть какая-то... На ощупь - сухая. И сапоги. Да, да, точно, сапоги! У Хвака никогда в жизни не было обуви красивее зимних чуней, из соломы связанных, а он так мечтал о сапогах! Чтобы с отворотами, да по бокам красивые кисточки!.. Как у тиунова сына... Эх, не вовремя Косматого сбросил! Верно говорят, что дурак - а все равно обидно. Хвак сызнова взялся тела ворочать, сапоги с каждого снимать... Набралось четыре пары, остальные, вместе с владельцами, в воду попадали. Захватил Хвак под мышку все добытое, отнес на берег и - примерять! Да только не улыбнулась ему удача, все четыре пары малы ему оказались! Ах, вот ведь жалко! А шапка - ничего, впору ему пришлась... уши только натирает.
И опять Хвак спохватился, когда уже поздно было сожалеть о содеянном: сначала он все тела и все вещи в воду побросал, а потом уже смекнул, что следовало обыскать мешки, пояса и карманы! Придется немного погодить с мечтой о сапогах, но зато он теперь знает, чего ему хочется. Хвак потрогал десницею грудь, почесал пониже. Как-то так нехорошо ему... Он эдак не хочет... Что-то неправильное в нем, от чего надобно избавиться безо всякого промедления. Поморщился Хвак, вновь взялся растирать брюхо и грудь. В животе громко заурчало... А-а! Хвак шлепнул себя ладонью в живот и покаянно вздохнул: все понятно, ведь он уже скоро третьи сутки натощак живет! Есть хочется, почти как после пахотного дня! Что ж, надо идти куда-нибудь, на пропитание добывать. И на сапоги, и на кушак, а лучше на пояс! И станет тогда Хваку сытно и хорошо, и начнется счастливая жизнь, не хуже той, что раньше в деревне была.
Г Л А В А 2
Верти не верти - а непонятно!
Хвак хватил себя по лбу шуйцей, стиснутой в потный кулачище, и аж застонал, но не от боли - от обиды горькой, от негодования на собственную глупость: он денежку себе нашел, крупную, белого железа, то есть - серебряную но, вот, сколько в ней силы - не знает!
На серебряной монете четкими рунами выбито: кругель!.. Да только неграмотен Хвак, и до сего дня столь внушительных денег руками не щупывал.
"Вернее всего - кругель", - подумал Хвак и аж задохнулся от столь дерзкого предположения! Он знал про злато и серебро, даже видел... Злато собственными глазами наблюдал, когда Хавроша в кошель кругляши укладывала. При свете факелов трудно было различить, чем злато от серебра и меди отличается, вроде - потемнее того и другого, но он слышал, как они там ругались на пристани, подозревая друг друга в фальши и подменах... Золото обсуждали. Этот кругляш - явно серебряный, серебро Хвак встречал, и не раз: та же и Кыска в приданом сережки серебряные имела, когда замуж за него пошла... Вот бы это был кругель! У них в деревне на кругель что хочешь можно купить. Сам-то Хвак не участвовал в столь высокой торговле, но любил слушать байки да сказки, в которых постоянно речь шла о злате, о серебре, о каменьях волшебных и каменьях самоцветных... А в сплетнях - Кыска большая была охотница до деревенских сплетен - о злате и серебре... Чаще о серебре.
Видимо кто-то, во время лихих событий на пристани, сию монету обронил, а Хвак, вот, ее нашел...
-- Эх, - в который уже раз подумал Хвак, - надо было сперва обыскать все пояса и карманы, не только сапоги с шапками смотреть, а потом уже в воду сбрасывать! Деньги - это такая штука, что лучше любых шапок, за деньги все что угодно купить можно - все люди так говорят, и Кыска, и соседка Туфа, и тиун, и этот... - Хваку вспомнился кузнец Клещ и он с досады так притопнул пяткой в землю, что ушибся - по камню попал... Ну не хочет он его помнить, а мысли сами... Хватит ли кругеля в этих краях, чтобы купить сапоги? Наверное хватит, в деревне бы точно хватило, да и не на одну пару... и еще осталось бы... А поесть? Парочку бы сушеных ящериц... хлеба побольше... похлебку... овсяную... с жирком чтобы...
Хвак улыбнулся своим мыслям, сглотнул... Кошель, Хаврошин подарок, она же и отняла, а своего у него отродясь не было, в карманах порток ненадежно ценности держать, протерлись карманы... Придется в кулаке. А остатки - за пазуху, в карманец, но это потом. А еще потом - собственный кошель заимеет.
- Сапоги тебе? Гм... - сапожник Шмель острым взглядом обстучал с головы до ног толстяка, вошедшего к нему в лавку... Здоровенный малый, а вроде как чего-то боится, ишь как пыхтит, глазками мургает, смирный... Может, кругель фальшивый?
- Позволь на денежку взглянуть?
Монета правильная, без фальши, без изъянов. Ну, так оно и главное для успешной торговли, а откуда взядена - это большого чужого ума дела, пусть стражи ищут и думают, если им надобно, это им по службе положено.
- Тебе одну пару?
- Угу.
- Или две, все-таки?
- Одну. - Лоб и затылок Хвака покрылись счастливым потом, он стал озираться, небрежно шарить взглядом по стенам и полкам, забитым всяческой рухлядью, только чтобы ненароком не выдать охватившей его радости. Выяснилось важное: именно кругель ему достался, и он теперь при деньгах. Одну пару он купит и ее же наденет, а на остальное поест как следует. Опять брюхо заурчало - нечего потерпит, уже недолго.
Тем временем, сапожник отпихнул ногою насиженную за утро табуретку, чтобы не мешала бегать по крохотному пространству избы, очистил верстак от одних предметов и уставил другими. Все это под воркотню, с помощью которой он привык за долгие годы сводить знакомство с новыми заказчиками... Не молча же им сидеть! А так, глядишь - он язык почесал, ему что-то новое поведали... И прибыток, и не скучно.
- Тебе попроще, или как у сударей?
- Чего?
- Ну... выходная обувка, или так, грязь месить?
- Да чтобы по дороге не босиком. Не надо мне никаких этаких, давай, чтобы прочные были и дешевые.
- Понятно. Ладно, твою ногу я видел, и одну, и другую, заготовки у меня есть, шило вот оно, дратва - вот она... и гвоздики на подметки... Голенища помягче, аль поплотнее?
Хвак затруднился с ответом и просто кивнул, в надежде, что сапожник сам поймет кивок лучшим образом.
Тесна была конурка ремесленника, толком и не повернуться. А живет, судя по его словам, почему-то в другом месте, не здесь. Ну так ведь и Хвак не в горнице у себя урожай выращивал...
Пахло мертвыми кожами, почему-то дегтем... Все пространство лавки - она же и мастерская - было сплошь завалено предметами, большинству из которых он, Хвак, и названий-то не ведал. Темновато здесь... и дыханию вроде как тесно. То ли дело у него на пашне: воздух, простор... Нет. Никогда больше не вернется он к пахоте, коли обещал. А кому он этакое обещал? - Да самому себе! И разве есть клятва прочнее!?
- Хорошо. Ты... это... чего столбом стоять? Свет мне застишь. Вон, сядь вон туда, отдохни. Тулка! Воды принеси господину прохожему! И мне заодно... Во-от... На, попей покуда, а я мигом...
Сапожник вздрогнул - аж вода из кувшина выскочила - настолько лютым вдруг стал взгляд у толстяка! А такой простяга с виду! Неужели на татя нарвался? Ох, никогда нельзя бдительности-то терять!
- А-а, пресветлый господин, прощеньица просим! Тулка! Сдачу принеси! Быстрее!..
Хромая припадочная сестра сапожника ни на что не годилась, кроме как на посылках служить, да деньги стеречь... Зато в главном, в денежном сбережении, Тулке можно верить как себе самому - цепкая, памятливая, считает лучше иного жреца! Принесла сдачу и, повинуясь тревожному знаку старшего брата убралась прочь, да не просто так, а с толком...
- ...Вот, господин... Как прикажешь тебя величать?
- Ну... Хвак. А чего?
- Пресветлый господин Хвак! Полукругель, два больших медяка, медяк... и полумедяк, и еще один - вся сдача до пылинки! А уж сапоги выйдут - не сомневайся: год камни топчи - не сносишь!
Странно и тревожно Хваку видеть переменчивость этого сапожного скорняка: то он так обращается, то этак. Совсем, как подлая Хавроша! Небось, затеял что-то против него! Точно! Вон - и кувшин с водой предложил. Ясен день! Но пить и впрямь хочется, а сапожник - хлипких статей и один сидит, без сообщников. Хвак крепко решил про себя: быть начеку, попить необходимую малость, ни в коем случае не спать, а на этого самого Шмеля поглядывать бдительно, чтобы не тово... Как только он почует, что сей Шмель по Хаврошиной тропинке пошел, то сразу его... И бежать со всех ног. Эх, в деревне жизнь была куда как мягче и спокойнее!
Семь потов предсмертного ужаса сошло с бедного сапожника, прежде чем стачал он этому страшенному бродяге обещанные сапоги. И терпит ведь земля этаких разбойников: им - что убить, что воды попить. Неспроста он взбесился, когда с него плату вперед взяли... Ну а теперь-то уж что лютовать: Тулка с кругелем убежала, а если лавку с верстаком грабить - да тут и взять нечего, на малый медяк не наберется. И все равно - томительно! Вот же - прислали боги заказчика! Что там Тулка - уснула, что ли?
Тем временем, на радость сапожнику Шмелю и по навету обеспокоенной Тулки, сунул свой нос в мастерскую местный страж, по прозвищу Орех, поздоровался со Шмелем, бдительно обозрел незнакомого посетителя... Шапка есть, без ошейника, без следов ошейника, голодранец, ноги в пыли, розыскных примет на нем не видно... Зряшная тревога, все здесь по-доброму - эвон какой тюфтяй!.
- А чегой-то ты цепью-то подпоясан, мил-человек? Али кушак да пояс бокам жестковаты кажутся?
Хвака сей вопрос врасплох застал, он стражу кивнул, а как ответить, чтобы правильно было, не знает... Одно хорошо: коли страж здесь - не обманут его, не окрутят порошками да заклятьями.
- Или ты странствующий подвижник, грехи замаливаешь?
И опять Хвак молча кивнул, нужных слов не найдя в ответ. Ох, невежливо со старшими эдак-то...
- Ну-ну. И за нас грешных помолись, не забудь. Это... слышь, Шмелище, зайду завтра, подметка одна в пух и в прах растрепалась, подновишь?
- Да обе подновлю, хоть сегодня, сударь ты мой высокий, светлость ты моя Ореховая! - возликовал сапожник, уразумев, что миновала гроза и теперь он под надежной защитой! И подметки он подновит, и винца Ореху поднесет, и сам приложится, и вместе песни попоют... Ох, хороша жизнь. А этот - тоже - ишь, как в глазенках огонь-то поугас, теперь, небось, не ограбит... - То есть, подкую так, что обпляшешься!
- Я те дам - светлость! Светлости на конях да в каретах, да по замкам, на бархатных скатерках сахаром хрустят, а мы люди простые... Ладно, пойду... Крикнешь, если что.
- Ну, вот и готово, господин Хвак. Меряй, да и того... пора мне лавку закрывать, да по делу кое-куда сходить. А притопни, не стесняйся, пол каменный - что ему сделается?
Притопнул Хвак, сперва осторожно, потом смелее... правым сапогом, левым...
- Ну, что?
- Угу, хорошо. Навроде как мизинцам тесновато, поджимает их...
- Так обомнутся, первую надевку всегда так! И это... Ты бы ноги прополоснул, не то грязь... пыль кожу разъест, волдыри появятся. А разбогатеешь - на портянки раскошелься. Ты думаешь - что, дворяне да купцы с жиру бесятся, коли портянки носят? Нет, господин мой Хвак, это они от ума и с расчету: ногам в портянках удобнее, радостнее. А то - купишь? У меня как раз есть запасец, четыре погонных локтя, ткань - чистый лен, для весны и лета - самое что надо. Сейчас пополам раздерну - ровно две портянки выйдет? А? Я мигом...
- Погоди. - Нахмурился Хвак, глядя в ладонь, на медь с серебром, что от покупки сапог осталась... С одной стороны жалко ему на такую дурь с деньгами расставаться, а с другой стороны... праздник - так праздник!.. - Дороги ли портянки твои?
- Дак... это... полумедяк. Во что обошлось, за то и отдаю, от сердца ведь, не для наживы!
- За обе портянки полумедяк? Или за каждую?..
Уж как хотелось осмелевшему сапожнику сказать сему увальню: "за каждую"! Лихие да бродяжные люди ведь цены деньгам и добру не знают, все одно спускают без толку... Заплатил бы. Но вспомнил Шмель бешенство во взгляде Хваковом и опять обмер, уже по памяти... Пусть подавится, ибо и за сию сегодняшнюю прибыль хвала всем богам. А главное счастье - что жив и невредим остался.
- За обе, мил-друг Хвак, за обе, мы ведь люди хотя и бедные, а до последнего гвоздика честные! Берешь?
- Гм... ну... тогда... - Хвак выковырнул из кучки полумедяк - его-то он знал - и со вздохом протянул сапожнику. - Тогда я в корыте, что во дворе, ноги сначала сполосну, да тогда и надену портянки. Утром в ручье омывался, аж замерз, да пыль дорожная - она ведь от тела не отвяжется, заново пристала. Подождешь малость?
- Подожду, конечно подожду, господин мой Хвак! Обтирку даже дам, а сам полотно пока на ровные половинки разрежу...
Взаимная выгода умиротворила сердца участников сделки, оба уже и не вспоминали о своих подозрениях и страхах, вдобавок и день стоял неплох - теплый, приветливый, с мягким ветерочком... Разойтись быстро не получилось: Хвак, забыв даже про голод, третьи сутки терзавший внутренности, пыхтел и потел - запутался в коротких портянках, ну никак ему, опыта ведь нет! Пришлось сапожнику его учить, показывать на себе, да еще каждую ногу по отдельности: эту справа налево окукливать, а эту наоборот! Наконец, Хвак поймал правильные движения, опять разулся, еще раз лихо навернул обе портянки, притопнул сапогами в землю...
- Ну, я пойду?
- Боги тебе в помощь, пресветлый мой господин Хвак! Истреплешь эти - приходи, вьюнош, сапожник Шмель новые стачает! Да, эх, не скоро ведь придешь: себе в убыток сварганил, износу им не будет! Год проносишь - все будут как новые! Знай только подметки да портянки меняй!
Уж сколько раз за свои жизнь говорил такие слова сапожник Шмель, эти и похожие на них! Сапоги как сапоги, сделаны честно, из доброй кожи ящерной, ну, а если разобьет он их за весну - так Шмель ни при чем: смотри, куда ступаешь, ухаживай как надо - будут как новые! По крайней мере, на год хватит, а то и на два. Шмель в таких случаях любил приводить заказчикам свой заветный пример: де, мол, ящерная корова такую же шкуру всю жизнь не снимая носит, потому что боится ее потерять!.. Да только лень сегодня языком колотить, и так сойдет...
- Ну, я пошел? А, Шмель?
- Доброго пути, милости богов! И помни: там, где вывеска с тургуньей мордой - пропусти, это дурное место, и дерутся часто, и лихих людей полно, а продвинься еще чуток, идешь, все идешь, одесную глядя - там две охотничьих стрелы, одна поперек другой, вот туда смело заходи, у них и уют, и люди смирные. Рубец требуй, похлебку, маринованных ящерок... Вино в той таверне всегда холодное, уж я-то знаю!.. За те же два медяка - обожрешься, вдобавок - вкуснотища!
И Хвак заспешил, напутствуемый соблазнительными советами сапожника Шмеля, есть хотелось - аж искры в глазах. Два больших медяка - это дорого за одну еду! Или Шмель имел в виду два простых медяка?
Хвак с тревогой размышлял о покупательной силе имеющихся у него денег, переходя от надежды к сомнениям: до трех он хорошо умел считать, а вот дальше... Да пусть хоть все заберут - только накормите досыта, демоны!
Харчевня "Усталый охотник" встретила Хвака вывеской, изображавшей две скрещенные стрелы, теплыми и мягкими запахами варева, мясного, с травами... Хлебом пахнет, а во дворе - ящерным навозом. Стало быть, скотину держат в хлеву, мяско домашнее, а не дичь... Народу в харчевне собралось, по местным меркам, не так уж и много, но у Хвака с непривычки и от растерянности аж голова кругом пошла - и как ему тут теперь... Где устроиться, чего спросить?.. В своем-то деревенском трактире он знал, как и что, бывал несколько раз - Кыска соль поручала купить, уксус, а вот тут...
- Господин попить желает, покушать? - Сквозь чад и полумрак пробрался к нему служка, отмахнул привычный поклон, приготовился внимать. В возрасте служка, но быстрый, жилистый.
- Да... Ну... Поесть, одним словом.
- Господин горячее будет? Какое вино подавать?
Вся решимость у Хвака мгновенно испарилась от сложных этих вопросов, но... На самый крайний случай - более чем полкругеля при нем, а у них в деревне за полтора пятака люди в дым напивались.
- Угу. И вина, и ящерок.
- Все в лучшем виде, любое! - Служка опытен: по лицу, по одежке, по оружию - все сразу постигнет, что от кого ждать, а тут... То ли бродяга, то ли паломник, то ли...
- Что за деньги у господина, вот что хочу спросить? Дабы сдачу побыстрее подготовить, если что? Или дабы предложить чего получше?
- Вот! - Хвак ждал этого страшного вопроса и тут же вытянул вперед руку, разжал ладонь, чтобы монеты были видны, чтобы и медь, и серебро... Ишь, как сразу заулыбался и закланялся... Не соврал сапожник, хватит у Хвака денег, чтобы вдоволь насытиться!
- Так какого вина желает господин - господского, кремового, имперского? Есть розовое домашнее, есть хвощевое. "Большой тургун" - и то имеется у нас! Разрешение на него в самом Марубо выправлено - не бывает крепче на свете!
- Это... ну... как у всех. Вон того вон!.. Как эти пьют! И рубца.
- Все сделаем. Кувшинчик имперского, вяленых ящерок, похлебочку... А основным блюдом можно коровкин бочок с кашей вместо рубца, а стоит столько же - коровка лапу сломала, вот и пришлось... Телочка мягонькая, еще не гнездовалась ни разу, пальчики оближешь.
Хвак взглотнул со стоном и яростно кивнул. Потом спохватился:
- Стой. А... куда мне...