Попугал себя Хвак разными страхами, сам же и успокоил молчаливыми рассуждениями, но уже решил: пора уходить. Вот только знать бы - куда? Ай, да какая разница! По имперской дороге, вон туда. Главное теперь - не забыть важное: три и один - это четыре. Два и два - тоже четыре. Три и два - это пять, больше, чем три и один. Раз! - и полумедяк твой! Или, наоборот, проиграл: у Хвака в третий кидок было четыре и четыре, это... много. А Петля себе выкинул эти... на одной кости два рядка по три, да на другой столько же - "забор" называется. Два забора сразу - высшая удача. Люди называют ее - полная дюжина. А дюжина - это двенадцать! А двенадцать - это пальцы с обеих рук да еще два пальца!
Шагает Хвак по имперской дороге - и весь мир ему улыбается! Сыт он - как следует сыт, хотя и еще можно было бы навернуть чего-нибудь такого... Вино - в голове уже не бултыхается, весь хмель давно выветрился, но сердце все еще помнит эту беззаботную радость, которая расцвела в нем после второго кувшина. Деньги - была одна монета, да добавилось три... Три и одна - четыре. Вот бы еще разузнать, на сколько медяков можно обменять полукругель? И все-таки мир очень уж чудно устроен...
Хвак поозирался во все стороны - один он по дороге идет, никто за ним не подсматривает - хоть нужду прямо на дороге справляй! Но только так делать - негоже, даже с деревенской дороги сойди на обочину, уважь тех, кто тем же путем должен ходить, ты ведь не лошадь и не горуль! Но только в Хваке совсем иная потребность зудит: убедился он, что нет никого поблизости, добыл тряпицу из-за пазухи (в трактире лоскут подобрал), развернул ее и опять на четыре монеты любуется. И все-таки очень уж чудно устроено все на белом свете! Вот, например, денежки лежат на руке, одна серебряная, да три медных. Из медных самая крупная - большой медяк. За нее - Хвак крепче крепкого усвоил - дают две монеты поменьше, два простых медяка. А за простой медяк дают два полумедяка. Два по два - это... четыре. Выходит, что за большой медяк ему могут дать четыре полумедяка... и это будет то же самое! Четыре, да два, да еще один - это будет... много. Ладно, потом постарается поточнее посчитать. А вот с серебром как быть? Если в одном медяке - два полумедяка, то в кругеле - два полукругеля! Ловко! Но знать бы - сколько волшебной силы в этом самом полукругеле? Уж, наверное, поболее, чем в двух... или даже трех... больших медяках!.. А, может, и еще больше!.. Но - почему?
Хвак сначала замедлил ход, а теперь и остановился, позабыв обо всем окружающем мире, расставил сапоги, уперся ими попрочнее в дорожную твердь и принялся размышлять. Он не слышал ни воркования луговых птеров в траве, ни рева ящерных коров из пастбища за лесом, ни громыхания далекой грозы... Хвак думал. Наверное, в медяке потому силы вдвое больше, что он сам больше, чем полумедяк. На весы если положить с разных сторон - так, небось, то на то и выйдет... А вот полукругель... Он же в ширину почти такой же, как и большой медяк, а в толщину - заметно меньше. Так - почему?
- Что, детинушка, столбом стоишь? Молишься, али мошну потерял? Много ли утеряно?
Обернулся Хвак на дребезжание - прохожий со спины подоспел, старенький дедок. На голове шапка, белая с черным, которые паломники носят, в знак уважения к своим богам - Хвак не раз таких видел, через их деревню паломники часто проходили... Паломники - люди праведные, чистые... И путешествуют много, с богами разговоры ведут, стало быть - умные... Обрадовался Хвак: вот кто ему поможет, туман в голове рассеет!
- Доброй тебе дороги, отче! - Хвак поклонился вежливо, со всем уважением к старости святой.
- И тебе того же, внучек. Денюжки считаешь?
- Ды... не без того. Слушай, дедушка, а у тебя есть деньги при себе?
- Че... чего?.
- Ну... монеты! Кругели там, полукругели? Давай посмотрим, какие у тебя?
Так и затряслись у деда коленки, стоит, ртом пустоту подглатывая...
- По... пощади, сынок... нет у меня...
- Как - нет? - Изумился Хвак и на деда взирает вытаращенными глазами, поверить ему не в силах. Как это у него нет, когда кошель к поясной веревке подвязан?.. Был подвязан, а теперь его старик под жреческий балахон засунул? Хвак поозирался - нет никого вокруг! Ни людей, ни зверей, ни демонов - чего он так испугался, паломник этот?
- Кого ты боишься дедушка, чего ты прячешь? Тут ведь нет никого, ни одной живой души поблизости?
Понял дедок, что - да, чистую правду святотатец речет: нет никого в округе, нечего и надеяться на защиту, на спасение... Бряк на колени и дальше бороденкой в пыль валится, слезы туда роняет. Да только пыль зело густа и высока: туда кувшин вылей - тотчас впитается и даже грязи не образует, а немного погодя и до прежнего состояния высохнет...
- Не губи, сынок, возьми все, что есть, только не губи! Не мое это добро, храмовое!
Видит Хвак - дело как-то не в лад поворачивается, умом тронулся старец, не иначе...
- Вставай, дед, ты чего? Может, воды тебе? Я поищу, где-то тут ручей неподалеку, водицею потягивает...
Нет, завывает старик, в пыли перед ним валяется... И осенило вдруг Хвака: старый пень за лихоимца его принял, за татя дорожного, за разбойника!
- Дурак ты, дедушка! Я как лучше хотел - а ты вон что! Ну и жри свою пыль, коли так, а я дальше пойду! Эй, дед! Слышишь? Уйду ведь, ежели не опомнишься?
Была у Хвака надежда, что незнакомец сей попутчиком ему станет, добрым собеседником, что пойдут они себе по дороге и будет он старцевым словам внимать, почтительно и с благодарностью, мудрость человеческую впитывать в себя... Опять же, денежному счету учиться... А он - вон как! Ну, и лежи себе, на доброе здоровье!
Пошел Хвак дальше. Идет, куда прежде шел, а сам нет-нет, да и оглянется: дорога-то прямая, ровная уложена, далеко по ней видно и вперед, и назад! Одним словом, немного времени спустя - дождался Хвак сего мига - богомолец поднялся на ноги и порысил в обратную сторону, пыли с себя не отряхнув.
Эх, досадно Хваку, что такая несуразность вышла с попутчиком, но тут уж ничего не поделаешь, старые мозги не омолодишь!
Был осадочек на душе, да смахнуло его напрочь теплым ветерком и птеровым щебетаньем из окрестных трав. Давно ли снег с полей стаял - а они уж по колено и выше стоят, травы-то! Скоро ведь косить! Ишь, как птеры луговые раскричались! Это уж не щебет... Видит Хвак - мизгач прямо через дорогу шмыгнул, но не на птеровый грай, а наоборот! И без добычи в зубах! Стало быть, кто-то нарушил покой звериный да птеровый, стало быть, обретается кто-то в кустарнике в придорожном... или прячется... Хвак идет, а сам головой крутит: ну чего прятаться, от кого прятаться? До вечера далече, места обжитые, а он, Хвак, мирно идет, никому никаких угроз не выкрикивая! Никогда не думал он и не предполагал, что за пределами его родной деревни столь странные и непонятные люди живут! Нипочем не угадать - что они будут делать и говорить, когда с ними столкнешься! Взять, хотя бы, старика-паломника... чего он там себе удумал?
Хвак все правильно приметил: стоило лишь ему с кустами поравняться, как вышли оттуда трое, вышли и дорогу Хваку заступили. Боги милосердные! Так он их всех знает: посередке рыжий Огонёк, ошую от него - Петля, одесную - этот... Хрустень. А у Петли-то - ох, как рожу разнесло: и синяя она, и красная, и с кровоподтеками. При этом все трое веселы, довольны чем-то...
- Ну, что корова деревенская, - встретились мы с тобой! Небось, не чаял и увидеть? Петля, поздоровайся с благодетелем!
Маленький Петля расхохотался зловеще, одним горлом, стараясь не шевелить разбитым ртом - все одно побежала с губ кровь мелкими капельками, а сам подступает к Хваку, - аж трясется весь от сладкой злобы - медленно приближается, и в руке у Петли небольшая секира, какие в городах носят: в настоящем бою такая почти бесполезна, однако на ночных улицах, противу случайных грабителей - очень даже хороша! И уж искромсать в куски безоружного увальня - вполне пригодна.
Петля надвигается на Хвака, но и двое сообщников его, Огонек с Хрустнем, не отстают: чуть раздвинулись по сторонам, чтобы друг друга случайно не зацепить, не ранить, и - к Хваку! Хрустень с кинжалом, а у Огонька одноручный меч, но он его рукоять в две ладони ухватил, чтобы, в ущерб увертливости, ударить сильнее. И действительно - сражаться-то не с кем, для того, чтобы сего жирнобокого юнца на ломти нарезать - ловкости особой не требуется!
И тут дошло до Хвака, что никакие они ему не друзья, что они все трое с самого начала были заодно, и что... Так вот они какие, морочники!.. Значит, правду в таверне про них угадали!.. На деревенских завалинках односельчане Хвака часто рассказывали былины и небылицы о городской да дорожной жизни, о том как демоны неосторожных путников подстерегают, о том как морочники облапошивают доверчивых... Теперь вот эти - убить его хотят... за то, что он ненароком помешал им обман творить... Но он же не знал... А знал бы - сразу побежал бы прочь во весь дух... благо, что теперь он при сапогах...
И страшно Хваку, что трое убивцев к нему с оружием подходят, и обидно, что душой и сердцем поддался на обман, а они - вон какие оказались... Как же теперь быть? Руками отталкивать - так руки посекут, а потом и его самого... Прощения попросить - но у Хвака даже и язык от волнения отнялся... и высох весь...
И через предсмертный страх такая внезапная чистота и ясность в голову Хвакову вошла, что все вокруг легко постижимым стало, любую мелочь он запросто различает: ранняя стрекозка над травой трепещет, у Огонька из под левого сапога белый камешек выпрыгнул и в лужицу булькнул, на небе мелкие тугие облачка бегут, а высоко над ними - иные, бледные, словно разлохмаченные, на месте стоят... А сердце стучит в грудь и почему-то в виски... Стрекозка вдруг метнулась к Хваку, чуть об пузо не ударилась и исчезла куда-то... И показалось Хваку, что глазки у той стрекозки знакомого ярко-синего цвета... Где же она?.. Хвак ерзнул глазами по животу и груди - нет стрекозки, только цепь на нем вместо кушака...
- А-а-а! Обманывать! Тигут, да!? А сам - морочник!? Морочник, да?
Хвак и сам не понял, как это ему так удалось - одним рывком цепной узел растребушить, чтобы цепь с себя снять и вместо оружия на руку приладить! Но все словно бы само собой вышло: как махнет Хвак цепью - так сразу Петля от него и отлетел на пять локтей, а только вместо лица у него каша кровавая, а сам Петля недвижим лежит.
Среди троих морочников кабацких умнее и опытнее всех был Огонек, их вожак: уж кто-кто а Огонек сразу понял, что после этакого удара Петли больше нет среди живых, помер Петля и помучаться не успел... Это с одного удара! - осторожнее бы надо... Огонек сразу же прыг на полшага назад, Хрустня с кинжалом вперед себя выпустив, а сам меч в левую руку перехватил: левая у него главная рука, с нею будет проще открытую шею подстеречь, а Хрустень пока этого верзилу на себя отвлечет - все одно его кинжалишка тут бесполезен... Верзила с Хрустнем расправится, а он, Огонек, с этим... как его... с Хваком!
Но не суждено было исполниться Огоньковым хитростям, ибо цепь намотана была в один виток на Хвакову ладонь, и свободная ее часть была в два локтя длиною... Да еще и у самого Хвак ручищи едва ли не до колен, а росту Хвак огромного... Свистнула цепь - и полбашки у Огонька словно и не было! Хоть и умен был Огонек - но и его долгожданная смерть добыла, хоть и глуп был Хрустень, соратник и подельник Огонька, но и до Хрустня дошло, что его очередь следующая!
- Выронил Хрустень кинжал, упал коленями в кровь, что из под мертвого Петли выбежать успела, и взмолился, вытянув в сторону Хвака пустые растопыренные ладони!
- Пощади, брат! Прости и пощади... повелитель!
И - диво: услышал его Хвак сквозь кровавую ярость в ушах, задержал руку - а ведь уже взмахнуть ею успел!
- Чего ты? А? Убить меня хотел?
- Нет!!! Нет, я никого в своей жизни не убивал! Это эти... обманом меня вовлекли! Я их отговаривал!
Смотрит Хвак на рыдающего Хрустня, видит, как тот трясется от смертного ужаса... и... ну, что теперь... Не будет же врать человек на пороге жизни! Они ведь и Хвака едва не прельстили обманными речами... И он, Хвак, тоже был готов с этими дружить... разума и опыта у них набираться... Вот и этот бедолага запутался...
- Ну... Ты это... Больше так не делай. А ты не врешь?
- Нет!!! Ни за что, никогда!.. Землю целовать буду... сапоги твои... Пощади!
Хвак отошел на шаг, убрал сапоги от морочника, а сам растерялся. Когда враг - это понятно. А когда вот эдак... Обобрать бы тех двоих... да перед этим стыдновато... Пусть уж...
- Ты... ну... Как тебя - Хрустень?
- Да, Хрустень меня зовут! - и снова ползет Хваковы сапоги целовать.
- Стой!
- Да, повелитель!
- Ты... вот что... похорони их, что ли... а я пошел. Понятно?
- Все сделаю! - Повалился Хрустень лбом в землю, весь без памяти счастлив, что опять жив остался! А лоб-то... ударился во что-то твердое и острое - об рукоять кинжала, который он давеча выронил... Видит Хрустень - не врет этот Хвак, уходит... А спина жирная, широченная... слепой не промахнется... И даже бежать за ним не понадобится, голову подставлять... Хрустень почему кинжалы вместо секир да мечей любил - потому что у Хрустеня способности были превеликие по этой части: фырк с двадцати локтей - а прохожий уже и лежит, не шевелится, подходи спокойно, снимай добычу. Но тут у Хрустня оплошность вышла: пока он кинжал в спину Хваку целил, тот цепь на бока устраивал - дабы подпоясаться ею, руки от ненужной ноши освободить. Вот кинжал провернулся в полете, да и с цепью встретился, в звенышко цепное клюнул, и Хвакова спина лишь слабый удар почуяла - вместо смерти. Обернулся Хвак на ушиб - а Хрустень уж улепетывает вскачь, да не по дороге бежит, а поперек, по ухабам, петляя... Вздохнул Хвак поглубже, не в силах понять этого Хрустеня... И опять гневом в груди полыхнуло, да чего уж тут... не гоняться же...
Хвак подпоясался привычным образом, подобрал кинжал, посопел, подумал, посреди дороги... Нет, негоже добычу лихоимцам и посторонним оставлять... Одежду и прочую сбрую он трогать не станет, а кошели обтрясет, у Огонька точно денежки звенели, он видел...
Г Л А В А 3
Полдюжины дней подряд Хваку жилось не хуже, чем богам в горних чертогах: ел и пил до отвала, по три, а то и по четыре раза в сутки, отсыпался на мягких постелях и спал вволю, ночь и утро напролет... Выбросил цепь, натиравшую спину и бока, а вместо нее купил себе пояс, а на пояс навесил кошель и секиру, взятые на поле брани с убитых морочников. Можно было бы и поясом разжиться, с того же Огонька, да почему-то побрезговал Хвак. Сколько он за это время денег истратил? Уйму! Если посчитать... - Хвак с гордостью подумал про себя, что он умеет теперь считать до дюжины... а может, даже, и дальше!... - Так вот, если посчитать, то за пять дней он истратил... по четыре больших медяка в день... он истратил два полукругеля! Это один кругель - с ума сойти! Да, он истратил большой кругель... и еще три больших медяка... и у него по-прежнему полно денег в кошеле: два кругеля, полукругель, пять больших медяков, пять простых медяков и два полумедяка!
А в одном полукругеле - это Хвак знал очень твердо, не раз и не два проверил на трактирных людях - десять больших медяков! А не три, как ему поначалу мнилось!
Да, все было хорошо в нынешнем житье-бытье, любые желания тотчас же исполняются: хоть ты спи весь день, хоть вино пей, маринованными ящерками заедай... хоть ты что!... Казалось бы, лучше и не бывает, но...
Жена Хвака, Кыска-покойница, обманывала его самым преподлым образом, которым только может обмануть женщина любящего мужа: оказывается, она любила не его, а кузнеца Клеща, в чем Хвак и убедился, однажды вернувшись с пашни домой в неурочное время!.. Увидев и поняв сие, Хвак был вне себя от ярости и горя: Кыску с Клещом он пришиб сгоряча, а сам из дому ушел, чтобы никогда не возвращаться и... Да, да, да: и чтобы никогда в жизни более не жениться и вообще не знаться с коварными этими существами, с вертихвостками, обманщицами, кровопивицами и трещотками!.. Раз они такие... такие... Хвак взмычал и стал мотать головой, словно бык, отгоняющий мух и нетопырей - вроде бы он и не собирался вспоминать Кыску и ее предательство, а мысли сами... как те мухи...
- Господин Хвак еще что-нибудь желает?
- А? Угу. Еше кувшинчик. - Хвак украдкой поглядел на юбку, облегающую пышный зад трактирной прислужницы и густо покраснел. Почтенная, добрая женщина, она ему по возрасту в матери годится, а он - вон о чем думает! Знала бы она про его мысли, так и вообще - хоть со стыда сгори! А она еще и руку ему на руку участливо кладет, и грудью к плечу ненароком прижимается, и улыбается ему, сама ничего не подозревая о дерзостных помыслах его ... Спрашивает - сладко ли ему спалось... Да еще и хихикает при этом... Сладко-то оно, конечно, сладко, но вот только... Как же так??? Ведь он же себе клялся самыми страшными клятвами, что никогда, ни за что, ни на одну из них отныне даже одним глазочком не взглянет!?..
И третий кувшин с вином разделил участь предыдущих, но Хвак не развеселился, разве что брюхо порадовалось недолгому винному огню.
Жениться он точно не собирается, это решение покрепче всех клятв на свете, но...
- Так я не поняла: господин Хвак и на эту ночь у нас остается? Когда прикажешь мне застелить, удалой и добрый молодец?
- Я? Не... Я это... пойду. Скажи, уважаемая тетушка Роса, сколько я тебе должен, да и пойду. Томно мне чегой-то на месте сидеть, так хоть ноги разомну.
- Как будет угодно господину Хваку. А то - ненастье на улице... надвигается... Может, и с дождиком... В самый бы раз переждать, переночевать...
- Да не... Какое-там ненастье! Я только что во двор выходил - облака по окоему бегают, а наверх не забираются. И ветра почти нет: вёдро будет, я приметы знаю.
- Как будет угодно пресветлому господину Хваку. - Посуровела тетушка Роса, даже улыбка выцвела на ее толстом и добром лице...
Ну, так оно и понятно: карману выгоднее постоялец в своем трактире, нежели прохожий на имперской дороге. А чем Хвак виноват, если не сидится ему на месте, если жаркие мысли настолько одолели, что спокойно дышать не позволяют? Ненастья на небе нет, но сегодня как-то так свежо в природе, солнце ближе к вечеру словно забыло про весну и почти не согревает. Так тем оно и лучше: пока Хвак доберется до следующего постоялого двора, авось, жаркая дурь с него и сойдет. Все-таки хорошая эта женщина, тетушка Роса: пояс поправила, пыль с его сапог смахнула... и это... чмокнула в щеку... Ох-х-х!..
Хвак даже и колебаться не стал: к указанной оплате добавил от себя полумедяк, ни за что, просто... вдруг тоже захотелось добрым быть...
- А то останешься?..
Тетушка Роса даже прослезилась, провожая Хвака до ворот... Как знатного сударя какого проводила! Нет, все-таки мир не без добрых людей.