* * *
В этот раз ведьмачья ночь задержалась, и Кали совсем извелся. Уже и последний Морозец-внучек убежал вслед за дедушкой, и паводок сошел, и травка, как оглашенная, поперла из земли. Отощавшая за зиму скотина, обвешанная оберегами, с протяжными стонами поплелась на пастбище.
Скотным духам в этот год жертв не приносили - боялись островных магов. Сами-то волшебники пока близ Шелама не показывались, зачем им лезть в такое захолустье? Но Солнце и так все видит. Да и донести на соседа - милое дело. Поэтому плошки с пивом по коровникам не ставили, под деревьями коровьи фигурки (детишкам лесным поиграть) не закапывали, белую лошадь для водяника в омуте не топили.
Вместо этого поставили пастуху не один раз, как прежде, а раза три. И он, осоловев от такого счастья, обещал, что все будет лучше некуда и ежели какая нечисть к коровенкам сунется - он ее враз кнутом между глаз угостит.
Через пару дней, протрезвев окончательно, пастух кинулся к Кали и скупил у него все талисманы, не торгуясь. Сам бочонок браги прикатил, не пожалел. Кали за всю зиму столько не заработал, как в тот день. Однако и это его не радовало. Пастух ведь не на его обереги надеялся, а на Гласову силу. Все помнили, какой прежде дед был колдун. Пастухов деверь его на свадьбе не уважил, так он весь свадебный поезд в собак превратил.
После того как Кали стал жечь по ночам меченые свечки, Глас притих, не кричал больше, не метался, только вздыхал тяжело. Да еще ходить стал под себя. Как Кали за ним ни следил, а вонь в избе стояла изрядная. Кали подозревал, что дед над ним потихоньку издевается. Думал уже, не поморить ли голодом лихого старичка, да что толку? Пока дед по доброй воле Силу не отдаст, все равно не помрет, а начнешь его по-родственному уговаривать, так он еще какую-нибудь пакость выдумает.
Но свершилось наконец. Сидел Кали как-то вечером на крылечке, думал - не повыть ли на луну, раз уж жизнь совсем собачья пошла. И вдруг увидел над лесом долгожданный хвостатый огонек. Долго размышлять не стал: все уже было передумано, и не раз. Припер понадежнее дверь, чтобы дедушка куда-нибудь не улизнул, и - в лес.
* * *
Ухоронка была за скрипучим старым кустом рябины в трех шагах от древней дороги. Кали загодя накидал на дно елового лапника, только без толку: хвоя сухая коленки колола, а земля все равно обжигала каленым холодом. Не нравилось ей, видно, что сын ее не сидит смирнехонько дома, а прибежал выслуживаться перед нежитью, что приходит в наш мир из-за острой грани Меча Шелама. Сколько Кали ни бранил мысленно Прародительницу, сколько ни уговаривал ее льстивым шепотом, а ноги будто ледяные крысы грызли. И покуда дышал на кулаки и стучал зубами, едва не пропустил главное.
Где-то вдали, за поворотом дороги, затренькали вдруг копытца. Тихонечко так, будто дождь стучал по камням. А потом над самой землей поплыл волчий вой. Стая басила беззлобно, уверенно, ясно было: гонят зверя, не торопясь. И лишь один звонкий голосок скулил, плакал-захлебывался, будто потерявшийся щенок звал мамку. Кали в комок сжался, рот себе ладонью заткнул, но все равно подполз поближе, чтоб лучше видно было. Такое редко дважды в жизни увидеть удается.
Из-за поворота, едва касаясь копытами земли, вылетел белый олень. Над кончиками его рогов плясали язычки темного пламени. След в след неслись огромными прыжками шестеро рыжих волков. И замыкал эту вереницу молодой серый волк. На бегу он прихрамывал, оступался и повизгивал, тогда один из рыжих, не останавливаясь, клацал зубами и глухо рычал. Дикая Охота пронеслась мимо старых дубов, мимо ухоронки молодого колдуна и исчезла за поворотом. Кали перевел дух, но чудеса в эту ночь еще не кончились.
Ожили дубы. В сплетениях ветвей зашевелились темные фигуры, и Кали, в первое мгновенье оцепенев от ужаса, подумал: "Звезды! Погасшие звезды!", но потом разглядел - люди. Просто оказались поумнее его и, чем мерзнуть на земле, забрались на дерево. Они спрыгнули на землю, и Кали смог разглядеть их получше. Всего ночных бродяг было четверо, из них одна баба - Кали услышал, как хлопнула юбка, и увидел белые икры, когда она сигала с дерева. Все четверо встряхнулись и молча повернули в лес. Кали понял: шеламцы, лесные колдуны, больше некому. Выждал немного и заторопился следом, стараясь ступать без шума. Впрочем, это было нетрудно: колдуны пока шли по тропке. Последней шагала баба, белый ворот ее рубашки выбился из-под кофты и служил для Кали хорошим ориентиром.
Все так же в молчании добрались до маленькой поляны, наломали сушняка, споро развели костер. Кали пристроился за молодой елочкой и весь превратился в слух. Наконец один из шеламцев заговорил:
- Мне вот что любопытственно, кто же из Хардингов к Дикой Охоте присоединился, хоть их из столицы турнули?
- Я так думаю, Густ, из девок кто-нибудь. - Второй голос был молодой, звонкий. - Цельный год ждала, вот и не утерпела. Бес под юбкой защекотал.
- Тьфу на тебя, Кир! Ты про другое что-нибудь думать можешь?
- Где уж мне, горемыке! Только, помяни мое слово, девка это была - некому больше.
- А я помню, Клайм говорил, что молодой король от колдовства сильно обжегся. А волк-то серый нынче хромал!
- Закатай губу! Сидит твой король сейчас у магов на острове, в темном подвале, цепями железными прикованный.
- Да нельзя ему в железных цепях! Жжет оно его, железо-то!
- А уж это его беда. Льзя, нельзя - знай сиди!
- Хватит языками-то молоть! - прикрикнул третий - судя по голосу, самый старший. - Говорили вчера: кольцо нужно рвать. Так рвать будем или лясы тут до рассвета точить?
- Рвать, вестимо, Гис, рвать надо, - поспешно заговорил младший. - После указа королевского нам по крепостям жить нельзя, друзей опять же своих под топор подвести можно. Нельзя нам более кольцом стоять. Уходить надо. Взять каждому по куску Силы да и разбежаться.
- Как осенью дивы придут, крепостям без нашего кольца не выстоять будет, - возразил Гис.
- А им так и так не выстоять, - буркнул Густ. - Сам видел небось, как дивы белого оленя у Хардинга отбили. Не будет Королевству удачи нынешней осенью. А как из войны выпутываться, это пусть у Рагнара да у пердунов с Острова голова болит. Сами нам огненной смертью грозят, а мы их от дивов спасай?!
- Так ты тоже думаешь: рвать? - уточнил Гис.
- Рвать, ясное дело.
- А ты, Десс?
Женщина молча пожала плечами.
- Ладно, начнем, благословясь.
Шеламцы сели вокруг костра, вытянули перед собой раскрытые ладони и негромко запели. Кали подался вперед, чтобы уловить слова заклятия, но его ждало разочарование: это была всего лишь старая колыбельная, какую знала всякая баба в деревне:
Все лисицы спят, и куницы спят.
Все ласточки спят, и касаточки спят.
И соколы спят, и соболи спят.
Песня накатывалась ровно, как морской прибой, укачивала, затягивала, и на ладонях колдунов затеплилось, а потом стало разгораться, темнеть, наливаться силой кольцо бурого огня.
По норочкам спят ласточки,
По гнездышкам - касаточки,
На дереве спят соколы,
Под деревом спят соболи.
Потом песня переменилась, и языки пламени послушно вытянулись, заиграли в полную силу.
Говорит куна куне:
- Это кто там во гнезде?
Это кто там во гнезде,
Во глубоком во дупле?
- Во глубоком во дупле
Сидит семеро птенцов.
Сидит семеро птенцов,
Серых семеро совят.
Уж как трех-то мы съедим,
Трех-то детям отдадим,
У седьмого, у последнего,
Только крылья объедим!
То не семеро совят -
Семеро бесенят.
Семеро бесенят,
Они тоже есть хотят.
Они кун-то подождут
Да на части разорвут!
На последних словах шеламцы разом хлопнули в ладоши, огненное кольцо разорвалось на четыре части, зашипели, извиваясь, последние языки пламени и пропали в рукавах колдунов.
- Вот и поделили Силу-то, - сказал довольный Кир. - Ты где хорониться надумал, Гис, ежели не тайна?
- Да какая там тайна? Я и не думал толком. Неловко как-то. Будто на похоронах за вдовой ухлестывать. Можно к выкупным маркграфам податься. Они на своей земле хозяева, королевская воля им не указ. Опять же, не первый год с дивами воюют, знают, как шеламца приветить.
- За… Забудь ты про маркграфов! Король им не указ, но против островных магов и они не попрут. Мы вот с Густом надумали за Шелам уйти.
- Наскрозь? - не без ехидства поинтересовалась женщина.
- А, бодай тебя! - огрызнулся Кир. - Закрайком, как все добрые люди. В Зашеламье небось королевствов-то много. А колдуны везде нужны.
- Да помолчи ты, огрызок шеламский! - бросил Густ сердито. - Шуршит навроде что-то в кустах!
Кали замер, но, когда два колдуна, разводя руками подлесок, стали приближаться к нему, понял, что обнаружен, и бросился в бега.
Не тут-то было! Они в момент догнали его, скрутили и потащили назад к костру.
- Пацаненок какой-то подглядывал за нами! - закричал Кир.
- Пацаненок, говоришь? - Гис усмехнулся. - Да у него, верно, у самого пацанята по двору бегают. Нет, таких гостей к нам еще не жаловало. Небось сидел в кустах да прикидывал, сколько за наши четыре головы солдаты дадут.
- За шеламцев? Ты что сдурел, Гис?
- Это не я, это время сдурело. Королевский указ забыл? Что только делать с ним теперь? Лица наши он видел.
- А то их без него мало народу видело? - спокойно возразила женщина. - Вот только метку ему на память о нынешней ночи оставлю.
Она размахнулась и ударила Кали по лицу. Он взвыл по-звериному. На его щеке ясно отпечатались четыре точеных пальчика - будто раскаленным железом приложило.
- Отпустите его, ребята, - велел Гис, поморщившись. - Он ведь сейчас весь Шелам перебудит.
Шеламцы разжали руки, и Кали с воем, не разбирая дороги, бросился в ночную темноту.
- Зря ты так, Десс, - сказал Густ. - Теперь о нас еще хуже думать будут.
- А тебе что за разница? - возразил Гис. - Худо, хорошо ли, а нынче тебя всякий ловить будет. Ты теперь - верный доход, кусок хлеба для детишек.
- В Зашеламье уходить надо, - повторил Кир.
- Уходите, - тихо и зло сказала женщина. - Пусть будет так. У кого ничего здесь нет - уходите. А я останусь с Клаймом. И если кто-нибудь хоть горсть земли с его могилы возьмет… - Она отвернулась от людей, прижалась лицом к стволу дерева и заплакала.
- Неладно получилось, - пробормотал Густ. - Ну да всяко уходить надо, рассветет скоро. Прощай, Гис. Прощай, Десс.
- Прощай, Гис, - повторил Кир.
Они растаяли в темноте.
Гис положил руки на плечи женщины и тихо стал ее уговаривать:
- Полно, Десси, полно, не убивайся. Осень придет, горе водой унесет.
- Осень… - Женщина шмыгнула носом, высморкалась в пальцы. - Осенью, верно, у каждого тут горе будет. Не меньше, чем мое…
Часть первая
БЕЛЫЙ ЗАМОК
Лето
Ты скажешь: "Ладно, они берут числом, у них толстые стены, пушки, солидные запасы стрел, что ни говори - они сильнее. Ну, пусть. Я боюсь, порядком боюсь! Так! Ладно! А теперь, кода я отбоялся как следует, вперед!" А те так удивятся, что ты не боишься, что сами сразу начнут бояться, и ты одержишь верх! Потому одержишь, что ты умнее, у тебя больше воображения, потому что ты свое уже отбоялся заранее. Вот и весь секрет.
Жанна д’Арк - Карлу VII
(по свидетельству Жана Ануя)
Глава 1
Радка навалилась на тугую дверь, уперлась плечом и задиком, выставила на крыльцо подойник и ведерко с нагретой водой, выскользнула сама. Зажмурилась, поймав на лицо косые лучи утреннего солнца, зевнула, протерла глаза и ойкнула. Ступенькой ниже сидела и дремала, обняв колени, незнакомая женщина. Вернее, как раз от Радкиной возни и ойканья она и проснулась, протерла глаза, отбросила за спину бледно-рыжую косу.
- Что, не узнаешь? Подурнела сильно? - спросила она, усмехаясь.
И тут Радка ее узнала. Лицо ночной гостьи было ужас как похоже на лицо Радкиной матери, разве что немного моложе, смуглее и суше.
- Тетя Дионисия… - прошептала девочка.
- Так-таки тетя? А может, кто другой? Кто я тебе, Радушка? Тетка?
- Сестрица… - протянула Радка с опаской.
Сестрица не сестрица, еще посмотреть надо, а что лесная девица - это ясно. А из Шелама мало ли что прийти может!
Но женщина уже ласково притянула Радку к себе, чмокнула в висок, обдала запахами солнца, травы и немытых волос.
- Помнишь, - сказала она тихо. - Большая уже стала, а помнишь. Хорошо!
Радка помнила.
Сестрица Десси приходила к ним в гости лет шесть или семь назад, принесла матери шерстяную, в красную и черную клетку дивно-мягкую юбку, а Радке деревянного конька, который умел топать ногами и качать головой.
Если уж совсем честно, то сильней всего запомнился Радке этот самый конек, да еще как мать вдруг спросила:
- А отец-то как?
И Десси ответила:
- Отец тебя забыть не может.
Радка потом много недоумевала, отец тогда и впрямь дня на три уезжал в город, только с чего ему мать-то забывать?
Вернувшись и услыхав от соседей, что Десси была в гостях, он побелел и сказал тихо и страшно:
- Чтоб я больше имени этой твари в своем доме не слышал.
Конька Радка от греха подальше утащила за баню, построила ему конюшню из щепочек и там оставила. Мать дареную юбку тоже ни разу не надевала.
Потому-то Радка и не хотела сразу признаваться сестре, чуяла, что ввязывается в не шибко приятную историю. Она решила поскорее чмокнуть Десси и сбежать, но Десси вдруг сама отпустила ее, насторожилась, прислушалась к чему-то, словно кошка, не ушами, а всем телом.
Радка ухватилась за подойник. Не иначе, отец решил узнать, с чего это дочка устроилась мух половить на крыльце. Точно! Заскрипели в сенях половицы, растворилась дверь. Радка соскочила наземь, но отец ее даже не заметил. Он уставился на сестрицу Десси.
- Ты тут еще откуда взялась? - Голос его не предвещал ничего хорошего.
- Я на постой пришла проситься.
- Что ж, больше некуда было?
- Некуда, - подтвердила Десси. - Если б было куда еще, разве стала б я тебя тревожить?
- Коли просить пришла, так не держи себя, как последняя…
Радка ошарашенно вертела головой. Она чуяла, что отец боится, а сестре весело, хотя должно быть наоборот.
- Март, - из-за плеча отца выглянула мать и осторожно погладила его по руке, - Март, света ради. Не при людях.
Дверь захлопнулась, но Радка услышала, как мать в сенях торопливо говорит:
- Марти, она же все-таки дочь мне…
- Дочь, говоришь? А что она десять лет была солдатской подстилкой, про это забыть прикажешь?
- Марти, ей же вправду больше идти некуда! Что о нас люди говорить будут, если мы ее прогоним?
- А что будут люди говорить, если я начну всякую шелупонь с улицы пускать?
Десси улыбнулась.
- Вот я и дома, - сказала она. - А ты к козам пойдешь?
- Угу.
- Ну так я с тобой. Все лучше, чем эти песни слушать.
* * *
С козами они управились на удивление быстро. Десси обнимала каждую за шею, почесывала ей лобик и промеж рогов, приговаривала что-то ласковое, и рогатые бандитки тут же вытягивались в струнку, не сводя с лесной девицы влюбленных янтарно-желтых глаз. Ни одна ногой не дернула.
На пороге дома сестер поджидал Март. Радка с полным подойником сразу шмыгнула на кухню, а Десси кивнула мужу матери, будто старому приятелю, и сказала:
- Так я в зимней избе поживу пока.
И, не дожидаясь ответа, побрела на нежилую половину.
Март не сдвинулся с места, лишь посмотрел ей вслед и выговорил с ненавистью:
- Рожачка!
Десси остановилась, обернулась, держась за дверную ручку. (Только сейчас Радка увидела, что сестра еле стоит на ногах от усталости.)
Десси ответила отчиму тихо, без угрозы, будто совет давала:
- А ты поостерегись. В спину ведь говоришь - не в лицо…
Глава 2
Десси проснулась за полдень и, не открывая еще глаз, потянулась по старой привычке проверить - тут ли еще Клайм или улизнул потихоньку. Уперлась ладонью в доски и вспомнила наконец, где она и что она.
Обругала себя дурищей несусветной, велела себе не реветь, перевернулась на спину и стала слушать незнакомые звуки. По-иному, не так, как в крепости, хлопали двери, по-иному скрипел ворот колодца. На летней половине шебуршала кочерга, и это тоже было чудно. Чудно, что не она, Десси, стоит сейчас у печного устья и выгребает золу.
Впрочем, если подумать как следует, так это ее, Дессин, единственный прибыток с самой весны. Больше не придется вскакивать ни свет ни заря, чтоб накормить дюжину, а то и больше прожорливых мужиков. Караульщики обожали завалиться поутру всей командой в десятников дом и потребовать у десятниковой дочки угощения. Знаки внимания оказывали, понимаешь ли, прорвы ненасытные! А то им было невдомек, что как насмотришься на их грязные лапы да жующие челюсти, целоваться уже вовек не захочется.
По закрытому ставню что-то снаружи застучало, заскребло. Десси выскользнула из-под одеяла (раздеться она с утра поленилась), распахнула ставни и отшатнулась. В окно нахально - будто к себе домой возвращался - влетел огромный аспидно-черный ворон. Уселся на матицу и искоса глянул на шеламку.
- Ты к добру или к худу? - спросила она.
Ворон не шелохнулся. Сердце Десси подпрыгнуло к самому горлу.
- Клайм, это ты?
Опять тишина.
"Ладно. Значит, просто ворон. Чокнутый ворон, что тут такого?"
Десси порылась в карманах юбки - думала найти монетку, но обрела лишь кусок сухаря, который положила на окошко:
- Вот, откушай, не взыщи. Чем богаты, тем и рады.
Ворон презрительно взъерошил перья и, не удостоив сухарик взглядом, мягко спланировал с матицы на подоконник, а оттуда - назад, в синее небо.
Десси выглянула в окно. Отчим с матерью, как назло, трудились на огороде. Увидев Дессиного гостя, отчим потянулся было за комом земли, но потом раздумал и просто проводил птицу взглядом. Ну все. Теперь разговоров на три дня хватит.
Десси повытряхнула из волос и одежды сено, поспешно спустилась вниз и, кивнув матери, углубилась в заросли сорняков на морковной грядке. Отчим таскал воду из дождевых бочек и, проходя мимо падчерицы, не упускал случая поворчать:
- Ворон-то на дворе - к несчастью, мне дед еще говорил… Приютили ее, гулену, будто путную, так она всю нечисть шеламскую за собой притащила… Скоро небось водяницы в бочках поселятся, в баньке кикимора париться будет… Ну что смотришь, рожачка бесстыжая, не терпится ночью во дворе с нежитью всякой голышом поскакать?..
"Чрево шеламское, да он тоже свихнулся! - подумала Десси, трудясь над грядкой с вдохновением дождевого червя. - Уже всех добрых хозяев помянул да половину из них в гости зазвал. Любому из наших и вдесятеро меньшее не простилось бы. А здешних Шелам, видать, и за людей не считает - оттого они и могут что угодно говорить".
Поймала предостерегающий взгляд матери и кивнула.
"Смолчу, смолчу. Меня здесь вовсе нет - видимость одна. Твой муж, твой дом, делай что хочешь. Одного не могу в толк взять - зачем тебе понадобился этот хмырь? Каково тебе с таким жить - это после отца-то?!"