Упав ничком на белый кафельный пол, Андрей уткнулся носом в небольшую тепловатую бурую лужицу. Она неприятно пахла: дешевым мылом и чем-то еще. Пунктир небольших лужиц такого же бурого цвета проходил от двери к рядам с машинками. А в конце красного пунктира (парню не хотелось верить, что бурые точки и полоски - это кровь) стоял крупный пожилой мужчина. На вид ему было около пятидесяти. Он стоял, опираясь руками на корпус машинки, и смотрел, как в барабан набирается вода. Важно ли то, что машинка была с вертикальной загрузкой, а значит, Андрей мог рассмотреть сразу рост, телосложение, одежду человека? Может быть, и не существенны все эти детали. Андрей лишь осознал, что по белому пластиковому боку машинки сбегали вниз черно-красные полоски.
"Значит, план "В"", - мелькнуло в голове у Андрея. От проема до двери офиса не более пяти метров, до выхода на улицу - и того меньше, но надо встать и метнуться к двери как можно быстрее. "Вот я попал!" - Андрей сгруппировался, приготовившись к прыжку назад, как в видеоигре. И рванул назад к двери.
Вроде бы все просто и реально, но вереница простых действий, обычно выполняемых автоматически, вдруг стала необыкновенно длинной и опасной, как ядовитая змея, которую пытаешься схватить за хвост. Будь готов к укусу! Машинка в этот момент молчала - переключалась на другой режим…
Но, перекрыв выход, у двери молча стоял тот самый человек, который только что глубокомысленно разглядывал потоки воды в машинке. У него были красные руки, как у мясника на рынке. Человек в упор посмотрел на Андрея.
- Я тебя иначе представлял, - почти без интонации сказал он и протянул Андрею окровавленную руку. - Проходи, - и двинулся в глубь помещения.
Теперь ясно было видно, что на руках именно кровь. Казалось, она сочилась из пор кожи.
"Хрен тебе", - подумал парень и дернул ручку на двери. Та осталась у него в руках. А затем рассыпалась в серо-желтую пыль. Как распадается труха прошлогодних листьев.
Человек наблюдал за Андреем чуть скучая. А тот пытался выбить дверь. Она не поддавалась, хотя днем держалась исключительно на честном слове. Сейчас - стояла насмерть. Причем явно не в команде парня. Он уже почти отбил плечо, а фонарь не оправдал надежд: разлетелся на куски после первых двух ударов.
Незнакомец терпеливо наблюдал. Не вмешивался, пока Андрей не попер буром:
- Дверь открой! - заорал он на мужчину. Тот хмыкнул:
- А то ты со мной, видимо, драться будешь? - Никогда еще Андрей не чувствовал себя таким униженным и глупым. - Веди себя примерно, юноша, и все закончится. Для одного из нас, возможно, даже хорошо, закончится.
"Он сразу меня не убьет, - понял парень. - Надежда есть. Кто-нибудь придет и спасет меня". Чувствовать себя маленьким и слабым было ужасно стыдно. Еще накануне вечером, во время игры, он почти победил вселенское зло и тосковал по собственноручному спасению мира, а теперь пальцы рук дрожали и противно ослабли колени. А маньяка потянуло на философию:
- Никогда не знаешь, куда приведет тебя та или иная встреча. Чем обернется, казалось бы, обычный поступок. Как закончится серый, незначительный день.
Андрея что-то покоробило в речи незнакомца. Тот продолжал:
- Проживал похожее сотни раз, тысячи раз делал то же самое, говорил и думал подобное, а однажды: раз! - и несколько слов переворачивают всю твою жизнь, всю твою реальность. - Он странно произносил слова, словно привык вещать со сцены. - Если бы у меня был сын, я научил бы его быть очень осторожным со словами. И перестань калечить дверь, юноша. Во-первых, бесполезно, во-вторых через дыры ужасно сквозит.
Из вмятин на двери вверх поднимались сероватые струйки дыма. Тянулись вверх, никуда не торопясь, как нити, как тонкие стебли травы, как волосы. Дверь словно обросла.
- Мы можем и здесь поговорить, - неожиданно предложил мужчина. - Тебя же зовут Андрей, не так ли?
И все вокруг изменилось.
Резко ударил в глаза холодный белый свет. Он залил все вокруг, словно кто-то включил мощные лампы. Ряды стиральных машинок рванули в бесконечность, стены исчезли. Сверху упали и задергались на шнурах, как на жилах, маленькие лампы с жестяными абажурами-конусами. Они свисали откуда-то сверху из белой пустоты, покачивались в метре над головой.
Андрея охватил ужас: он сто раз бывал в этой комнате и точно знал, что ничего подобного, кроме стиральных машинок, здесь не было, и тех не больше десятка. За пластиковой дверью прачечной еще час назад скучали невзрачные кафельные стены и пол, выложенные белой плиткой, отчего все пространство вокруг казалось нераскрашенной шахматной доской с загнутыми краями. Расчерченное на квадратики пространство исчезло. Белый свет растворил его, смыл. Вытеснил собой. И даже знакомые, привычные, точнее опознаваемые предметы выглядели неизъяснимо иначе. Словно привычны они только на вид, да и то лишь на первый взгляд. Чувствовался подвох во всем и непонятно в чем одновременно. Андрей однажды в жизни держал в руках пачку долларовых купюр. Около двух десятков мелких мятых бумажек. Ему, старшекласснику тогда, приятно было думать, что трогает настоящие иностранные деньги. Он несколько минут тасовал и пересчитывал их, раскрывал веером и стучал по ладони. А потом что-то показалось не так. Он потом посмотрел на свет одну из купюр и обомлел: никаких водяных знаков.
- Повезло тебе, Андрюха: одна фальшивая в пачке, и та тебе досталась. Счастливчик! - ржали над ним пацаны из класса.
Андрей еще раз провел рукой по фальшивке, потом - по настоящей. Внешне они ничем не отличались. И руки не ощущали разницы. А на душе тревожно, что разницы не чувствуешь. Потом пацаны признались, что все купюры были ненастоящие. И их изготовителя, соседа по парте, в конце концов посадили на два года. Но тогда, как сейчас, было на душе скверно, что обманывают, а в чем непонятно.
Вот и сейчас - скверно, что все вокруг ненастоящее, хоть и выглядит знакомо. И не покидает чувство, что добром тут вряд ли кончится.
- Какого?.. Откуда знаешь?
- Я всех здесь знаю. - Незнакомец спокойно смотрел на Андрея. Его лицо показалось парню знакомым. Лицо человека без возраста, на котором ум и гордость смешались со страданием, точнее, были перечеркнуты морщинами страданий. Перечеркнуты, но никуда не исчезли. - Не нравится мне твое имя. - И он снова оказался у машинки. Облокотился на нее, как на трибуну или кафедру.
Андрей совершенно был сбит с толку такими перемещениями мужика и впал в ступор. Тот все вещал:
- Страшно, Андрей? Ночь, чужой человек, непонятные слова, странное место… Чувствуешь опасность? А утро было таким серым и обычным, привычные заботы, планы на выходные, мелкие хитрости и интрижки на работе - выйти не в свою смену, чтоб продлить пасхальные каникулы. Отлично придумано для человечка твоего масштаба!.. Уверенность в завтрашнем дне настолько велика, что о ней даже не задумываешься. Мне знакомо это чувство. Мир вокруг прочен, привычен, понятен. Может быть, даже бесцветен и скучен. Как воздух. Как вода - пока не провалишься по уши и не ясно, есть она в луже или нет. Глубина этой лужи, гордо именуемой твоей жизнью, тоже становится ясна, только если что-то или кто-то ее потревожит. Тогда по воде пойдут круги, круги, круги…
Он говорил как сомнамбула, сам с собой, и как-то не слишком правильно сочетал слова. Затем помолчал несколько секунд, словно справляясь с приступом головной боли. Снова заговорил.
- Кажется, что ты живешь, жил и будешь жить всегда, и все реальное только вокруг тебя и только если ты это допускаешь. Все люди живут в своих лужах, разница только в размерах. И основная цель человека - не расплескать воду из его лужи. Мы яростно охраняем ее святые берега, так чтобы не допустить волнений, вливаний, слияний. Иногда мы даже готовы соединиться с соседней, чтоб только все было однородно. Так образуются семьи, города, государства. Лужа становится больше - появляются государственные интересы. Интересы общества для защиты берегов гигантской лужи. - Он усмехнулся. - Появляются идеалы и идеологи, жертвы и герои - и все ради того, чтоб нас не трогали, чтоб ничего не бурлило. Чтобы мы могли в спокойном недвижении жить и умирать, не замечая ни того ни другого. Да ты не слушаешь меня…
Последняя фраза оказалась для Андрея полной неожиданностью - он и предположить не мог, что слова произносились для него. Речь незнакомца проходила под ритмичный аккомпанемент вибрирующей стиральной машинки - грохот постепенно нарастал, и последние слова человек почти выкрикивал. Но как только он замолчал, стихла и машинка. Пока человек вещал, несколько темно-алых капель с его рук упали на пол, несколько были отброшены на белый пластик корпуса машинки и теперь сбегали вниз. Парень следил за ней. Последняя фраза странного незнакомца вывела его из ступора и он уставился на мужчину.
Пять секунд тишины - и машинка начала сливать воду. Шланг дернулся как удав, сглатывающий добычу, и с грохотом упал на кафельный пол. Из чрева машинки полилась буро-красная жижа.
Незнакомец спокойно глянул на него и нажал кнопку "Стоп" на светящейся панели управления машинки. Темный поток иссяк, но бурая вода уже покрыла почти весь пол на несколько миллиметров.
- Тебе что, поговорить не с кем? Выпусти меня. - Андрей грубил трусливо и неуверенно.
ОБЛАКА И ЛУЖИ
- С чердака или с крыши? - спросила малая и хитро прищурилась.
- Давай с крыши чердака, - ответила ей вторая, постарше.
- Тогда мы не только вымокнем, но и испачкаемся, - притворно заворчала первая, бесшумно ступая по пыльным ступенькам. - Иди по моим следам.
- Зачем это? - возмутилась вторая.
- Если кто-то из взрослых найдет наши следы, то подумает, что тут шел кто-то один и одной из нас не попадет. Это я сама придумала! - Малышку просто распирало от сознания собственной догадливости.
Она пошла еще быстрее. Старшая из девочек фыркнула: "И разумеется, это буду я!", но послушно двинулась за младшей, аккуратно ставя ножки в потрепанных кроссовках на следы от детских балеток. На самом деле разница была лишь на пару размеров.
- Здесь уже лет сто, наверное, никто не убирался. - Младшая не без гордости показала сестренке свои черные от пыли ладошки, когда они обе поднялись на самый верх лестничной площадки.
- Хватит ворчать, бабка Лиза меньше тебя ворчит. - Сестра старалась казаться взрослее и мудрее.
- Конечно, она же старая, она свое уже отворчала, - прыснула маленькая в ответ.
Захламленная лестница на чердак закончилась, как и положено, наполовину заваленной хламом пожарной лестницей на стене и заколоченным люком на крышу. Как конец истории, на нем висел большой ржавый амбарный замок.
Младшая как белка подпрыгнула, перелетев через кучку сломанных стульев, и ухватилась за стальные прутья. Затем ловко взобралась по пожарке к люку и просто толкнула его вверх. Тот откинулся без усилий. Замок, петли, шурупы, даже пыль на них - не сдвинулись с места. Конечно, это смотрелось как ловкий трюк или маленькое чудо. Но девчушки не придавали таким мелочам значения. Младшая неестественно ловко скользнула вовнутрь, старшая - за ней, с той же гибкостью и грацией. На чердаке пахло чем-то вроде пережаренного сала. Он был бы даже таинственным и интересным, этот чердак, если забраться туда в солнечный день, когда сквозь щели пробивается теплый уютный свет и нагретая пыль пахнет как выпечка. Но сегодня на улице шел дождь. Первый в этом году.
- Напомни мне, почему мы делаем это в непогоду, - спросила старшая сестра, скуластая, с серыми большими глазами, стриженная как-то неровно. На вид ей было около пятнадцати. Она распахнула чердачное окно и зябко повела плечами. Младшая, синеглазая, с пухлыми щечками, но страшно худенькая, в джинсиках и джемпере явно с чужого плеча, лет на пять младше сестры, поджала губки:
- Ты сегодня странная. Сама же учила: чтоб не привлекать внимания. В непогоду никто не смотрит вверх. - Она отчеканила это как зазубренное правило, что имя существительное отвечает на вопрос "кто?" или "что?" и обозначает предмет.
- Точно, я просто проверила. - Старшая не сводила глаз с горизонта. Он был плотно и ровно затянут тучами.
- Или ты не хочешь? - в притворном ужасе округлила глаза младшая.
- Да, не хочу. Не хочу испортить новую куртку, я на нее сама заработала. Знаешь, как трудно детдомовской девочке устроиться уборщицей на полдня?! - и подмигнула сестричке. - Кстати, что ты говоришь воспедке, когда она находит твою перепачканную одежду?
Младшая уже пролезла мимо нее на крышу и подставила лицо дождю. Стояла, раскинув ручонки, задрав голову и высунув язычок. Ей было не до инструкций. Она ловила на язык капли.
- Але, гараж! - окликнула ее старшая. - Зойка, я с тобой разговариваю.
- Аха, - отозвалась малышка, не закрывая рта. - А нифе не гафаю. Ана не сфафыаэт.
- Чего-чего? Говори по-человечески, - и дала меньшой по уху, слегка.
Та надулась, тоже шутя:
- Дура ты, Женька! Че дерешься, страшилище?
С Женкиных глаз действительно потекла дешевенькая тушь. Это придавало ей пасторально-трагичный вид. Как в клипах по телевизору.
- Так и что? Отвечай, это важно для конспирации.
- Да ниче не говорю. Никада еще не спрашивали. Мы будем седня прыгать или нет?
Женька встрепенулась, отбросив с лица прядь мокрых волос и меланхолию, и через мгновение девчонки стояли на выступе чердачного окна над плоской ленинградской крышей. Гудрон на ней блестел от воды и скопившиеся лужи отражали серое небо. "Лужи похожи на облака. Мне это напоминает…" - но додумать Евгения не успела.
- На "ра-аз-два-а-три!", - скомандовала шустрая Зойка и, вцепившись в руку сестры, сиганула ласточкой вниз. Женька тоже легко толкнулась носками. И обе со всего размаху плюхнулись вниз, в гудроно-дождевые лужи.
Пару минут они лежали, не понимая, что произошло. Первой соскочила снова Зойка. Отряхувшись, как кошка, она снова полезла на чердачный выступ, бормотала себе под нос: "Я, наверно, поспешила".
- Стой, наказание мое, - окликнула Женя сестру. - Одна все равно не взлетишь выше метра.
Та опешила и замерла на самом краешке. Старшая тем временем поднялась, отряхивая черную куртку, поплелась к сестре. Снова они взялись за руки.
- Теперь ты командуй, - уже не так уверенно сказала малышка. Сестры снова взялись за руки.
- Думай о чем-нибудь светлом и просто толкнись вверх, - закрыв глаза, произнесла Женька. - Раз, два, три!
И сестры снова упали вниз. Упали на колени, больно стукнувшись. В этот раз они не спешили взобраться на выступ, а остались стоять на мокром холодном гудроне. Девочки смотрели друг на друга с немым ужасом. Ни та ни другая не понимали, почему, вместо того, чтоб привычно и радостно рассекать воздух, полный тугих водяных капель, вместо того, чтоб, держась за руки, маневрировать между тучами, они - здесь. В огромной луже. Мокрые, грязные, жалкие и совершенно несчастные.
- Я коленку разбила, - чуть слышно пожаловалась Зойка. - Почему мы не взлетаем?
Как током ударило Женьку:
- Что? Что ты сделала?
- Коленку разбила. Болит, - испугавшись интонации сестры, прошептала младшая. А та смотрела на нее с ужасом, злостью и жалостью одновременно. - Да ты что, это же просто ссадина. Это же ничего страшного, да? Мы йодом обработаем, как все, и заживет же, да?
- Горе ты мое! - закрыла руками лицо Женя. - А то, что капли холодные или мокрые, ты тоже чувствуешь? Как они стекают по спине, как намокает и становится тяжелой одежда. Как противно липнет к телу, чувствуешь? Чувствуешь? Отвечай!
Младшая молчала, совсем оробев. Потом кивнула и заплакала навзрыд: "Да!.." и потянулась к сестре за утешением, а та залепила ей звонкую пощечину. Мокрой ладонью по мокрой щеке:
- И это чувствуешь? - Зойка взвизгнула и затихла, прижав ручонку в лицу. Женька сурово отметила девочкин жест и отчеканила: - Ясно. Признавайся, что ты сделала. Мы не сможем взлететь, пока не выясним. - Потом сестра словно оттаяла и привлекла младшую к себе. Та тупо молчала, сбитая с толку такими переменами. Женька гладила ее по волосам, чуть раскачиваясь, словно убаюкивая. Дождь уже вымочил обеих и холодные капли падали за шиворот младшей, прямо на худую цыплячью шейку. Кожа девочки слегка посинела от холода. А Женька вытирала ладошкой свои глаза, и было не понятно, плачет ли она или стирает тушь. Ведь никто не разглядит слез под дождем: дождь - это слезы неба.
- Не молчи, сестричка, не молчи, - шептала старшая в детское ухо. - Прости меня. Я виновата. Должна была тебе рассказать это раньше. Не заметила, как ты выросла до… Не важно. Слушай сейчас, может, еще можно все исправить. Ты послушай пока, и потом не молчи, милая моя. Расскажи мне все, что ты сделала.
Зойка молчала и сопела в воротник сестринской куртки. Поджав губки, она сглатывала обиду за непонятную пощечину. Губки уже посинели от холода.
- Глупая, ты же мерзнешь. Ты же заболеешь, как все. Будешь лежать в бреду в нашем детском изоляторе. Пойдем тогда под крышу хоть. Ты обсохнешь, и мы поговорим. - Женя хотела увлечь сестру на чердак. Но девочка стояла как соляной столб. Она не пошевелилась. Лишь еще больше надулась, зажмурив глаза. Ее уже начинала бить крупная дрожь. Девочка напряглась всем телом, не желая идти за сестрой, не желая даже встать с коленей.
- Ладно, - сдалась Женя, - прости меня за пощечину. Я сожалею. Когда я все расскажу, ты поймешь меня. Мы не обычные девочки. Ты и я - мы совсем не обычные люди. Мы вообще с тобой не люди.
- А кто мы? - отозвалась Зоя. Сестра улыбнулась ее голосу: малышка не отдалилась, можно будет вести разговор и уговорить упрямицу уйти под крышу. - Птицы?
- Не совсем. А ты сейчас вообще непонятно кто. Пойдем, гусеныш, под крышу, там все расскажу.
Внутри чердака, среди пыли и хлама, Женя стащила с сестренки промокший свитер и одела ее в свою модную куртку на подкладке. Малышка, конечно, дрожала как осенний лист. Стук зубов заглушался только громким шумом дождя. Тот барабанил что есть мочи, желая пробраться сквозь крышу и заморозить посиневшую Зойку окончательно. Женя, оставшись в коротком топике и мокрых брюках, совсем не дрожала. Она даже словно излучала тепло, чуть светясь в пыльном сером полумраке.
- Ну так кто мы? - чуть согревшись, спросила малая. - Птицы? Супергерои? Или кто там еще летать умеет? Ангелы?
Евгения улыбнулась - ну зачем в заштатном городке супергерои? Чего им тут делать? От кого мир спасать? Здесь совсем другое. И она ответила:
- Мы - крылья беглого ангела. Ты зовешь его Тетьмарусей. И небо оплакивает тебя сейчас.
- Врешь! - Зойка даже дрожать перестала от удивления.