Конан и сотоварищи не оставят нападение на "Уютную нору" и гибель своих товарищей безнаказанными. Но они даже не представляют, что поиски убийц приведут их к культу почитателей бога-паука Затха. Но даже это не остановит Конана.
Содержание:
Пролог - Башня над морем 1
Часть первая - В поисках утраченного 3
Глава первая - Пытливые умы 3
Глава вторая - Что сказал покойник 9
Глава третья - Традиции и законы 15
Глава четвертая - Сила обмана 19
Часть вторая - Великая Паутина 23
Глава первая - Тот, кого не ждали 23
Глава вторая - Городские секреты 27
Глава третья - Хорошо быть деревом… 31
Глава четвертая - Вход по приглашениям 35
Глава пятая - Увлекательная жизнь 40
Глава шестая - О пользе насекомых 44
Глава седьмая - Особняк на Серебряной аллее 48
Глава восьмая - И пришел паук 53
Глава девятая - Представление продолжается! 57
Эпилог - Перекресток 59
Олаф Бьорн Локнит
Глаз Паука
Пролог
Башня над морем
На самом деле ничего этого не было.
Не было огромного приморского города с домами из ослепительно белого камня и раскинувшегося на холме величественного дворца с позолоченными крышами. Не было шумящей день и ночь напролет гавани, забитой множеством торговых и военных кораблей. Не было яростного солнца, искрами отражающегося в малейшей зеркальной поверхности и щедро заливающего город. Не было резной зелени колышущихся пальм, неумолчных криков торговцев и проникающего всюду острого запаха свежей рыбы.
Несмотря на чужеземные корабли и сотни постоялых дворов, ни один путешественник никогда не прибывал в этот город и не проходил его улицами, вымощенными плитами разноцветного ракушечника. Порой случалось, что кварталы и дворцовые строения словно бы окутывались туманным маревом, начиная колыхаться и расплываться – но местные жители напрочь не замечали странного происшествия, продолжая жить своими делами и заботами.
Единственной реальной, неоспоримой и действительной вещью в полупризрачном мирке было и оставалось море. Море, на берегах которого некогда процветал великий, богатый и надменный народ, диктовавший свою волю иным городам и странам, покуда не исчерпалось отпущенное ему богами время. Люди ушли. Останки былых домов и дворцов затянуло песком, сквозь плиты мостовой проросла серая жесткая трава. Лишь одно-единственное существо помнило теперь о днях величия павшего города.
Помнило – и своей магической властью возродило его призрачный образ, отдав дань собственной сентиментальности и получив возможность иногда возвращаться в место, где Оно впервые осознало себя.
И еще была башня – легкая, устремленная к вечно безоблачному небу постройка из золотистого и розового камня на побережье, где заканчивается городское предместье и начинаются бесконечные виноградники, перемежаемые оливковыми рощами. Давно сгинувшие обитатели призрачного города, сами не отдавая себе отчета, порой тревожно вглядывались туда, где поднимались розово-золотые стены. Неизвестно почему Башня считалась местом нехорошим, облюбованным демонами. Она казалась необитаемой, хотя и очень хорошо сохранившейся – ни тебе выкрошившихся кирпичей, ни осыпающейся облицовки, – однако еще никому из горожан не пришло в голову сходить и взглянуть на нее поближе. Впрочем, разве могут быть собственные желания у призраков, само иллюзорное бытие коих зависит единственно от прихоти создателя?
…Сегодня Башню лихорадило. Окрас каменных стен сменился с торжественно-золотого на грязно-оранжевый, но превращение на том не закончилось. К середине дня башня приобрела мрачный темно-красный оттенок дикого камня, покрытого местами черным сырым мхом. Оливковые деревья вокруг словно побило внезапным холодом. Их мясистые листья, съеживаясь и опадая от малейшего ветерка, толстым ковром устилали ведущую к башенной двери дорожку.
Хотя странная башня и вела себя самым неподобающим для каменного строения образом, дверь у нее была самая обычная – из толстых дубовых досок, сшитых потускневшими от времени бронзовыми скрепами. Каменную плиту перед самым порогом украшало неизменное для гостеприимного Полудня благопожелание входящему, выложенное цветными камушками. За порогом начиналась узкая винтовая лестница, освещенная косыми солнечными лучами, падающими из прорезанных в толще стен окошек. Кое-где на лестницу выходили двери – весьма загадочные, надо заметить. Среди них не нашлось бы и пары одинаковых. Решетчатые, сделанные из переплетенных бронзовых прутьев; деревянные, схваченные для крепости железными накладками; открытые арки, затянутые легкомысленного вида тканями или шнурами с нанизанными бусинами. Наконец, на самом верху имелось нечто вообще непонятное – проем, обрамленный вычурной рамкой чистого серебра. Внутри, не смешиваясь, переливались синий и фиолетовый цвета, будто капли масла, скользящие по поверхности воды.
Ступеньки приводили в просторную круглую комнату, шагов двадцати в поперечнике, занимавшую весь верхний этаж. В поднимавшихся от пола до выгнутого изящным куполом мозаичного потолка высоких окнах трепетали прозрачные занавеси. Пробиваясь сквозь цветные шелка, солнце наполняло комнату множеством разноцветных отблесков, делая помещение ярким и радостным.
Вернее, пытаясь сделать. Настроение комнаты обычно соответствовало состоянию духа ее обитателя, а сегодня таковое оставляло желать лучшего. Все свидетельствовало о том, что верхний зал Башни целеустремленно и яростно пытались разнести вдребезги, используя любые попадавшиеся под руку предметы.
На мраморном полу, составленном из перекрещивающихся окружностей всех цветов радуги, блестели осколки разбитых зеркал и обращенных в пыль хрустальных и фарфоровых безделушек. В воздухе над грудой вспоротых подушек медленно кружили легкие перышки. Под черепками расколотых вдребезги кувшинов, брошенных в стены или шваркнутых об пол, расплывались липкие винные лужицы. Возле одной из них брюхом вверх вытянулось длинное мохнатое тельце хорька, слабо перебиравшего в воздухе лапами и блаженно повизгивавшего – животное, судя по всему, было мертвецки пьяно. Десяток его собратьев шумно носился туда-сюда, с треском гоняя по мрамору округлый граненый камень ярко-бирюзового цвета размером с голубиное яйцо, выстреливавший снопы ослепительных искр.
Кроме увлеченных потасовкой хорьков, в комнате находились двое людей – по крайней мере внешность этих двоих позволяла сделать предположение об их несомненной принадлежности к человеческому роду. А вот судить о том, живы ли эти люди, следовало весьма осторожно. Мужчина, похоже, был все-таки жив, хоть и находился в той печальной степени опьянения, какое зовется "мертвецким". Что же до девушки…
Одетая в длинное алое платье, расшитое невиданными золотыми цветами, она сидела в круге, выложенном бледно-голубым камнем ровно в центре комнаты, и медленными движениями раскладывала перед собой гадательный тар o к. Миловидное скуластое личико уроженки Турана обрамляли пушистые локоны – не черные, но светло-рыжие, с приятным медовым оттенком, в больших карих глазах поблескивали задумчивые золотые искорки. Карты из плотной кожи изрядно обтрепались по краям, но нарисованные на оборотной стороне драконы по-прежнему презрительно щурились, не торопясь раскрывать свои тайны.
Вместо красочных загадочных изображений на всех картах тарока красовалось одно и то же.
Черная пустота, лишенная каких-либо знаков. Тьма, конец всех путей.
Раскинув карты, гадалка растерянно взирала на получившийся расклад, взмахом руки собирала колоду, перемешивала и повторяла ритуал снова. Девушка не отрывала пристального взгляда от тарока и не обращала внимания, если орава заигравшихся зверьков проносилась сквозь нее. Ферузу иси-Мансур-ат'Джебеларик, как звали рыжую туранку, не беспокоило уже ничего: тело ее пребывало на кладбище, а душа – на Серых Равнинах.
Для того, кто вызвал из небытия призрак гадалки Ферузы, было достаточно просто смотреть на нее. Следить за неспешными движениями тонких рук, перебирающих карты. Наблюдать, как покачивается длинный золотистый локон, и какое у нее спокойное, сосредоточенное лицо. Почти как там, в Обманном переулке, где ее настигла случайная стрела… Случайная – или?..
Хозяин Башни – предпочитавший облик молодого человека лет двадцати пяти с небольшим, смуглого, темноволосого, темноглазого, с хищно выгнутым орлиным носом и красиво вычерченным ртом – поерзал, устраиваясь поудобнее и укладывая подбородок на сжатые кулаки. Огромная кровать, на которой он лежал, занимала чуть не половину комнаты и пребывала в жалком состоянии. Непонятно зачем он прикончил все подушки, изодрал простыни в живописные лохмотья и изрубил часть резного изголовья. Облегчения это не принесло, а хорошая вещь была безнадежно испорчена.
В приступе отчаяния ему опять захотелось разбить или сломать что-нибудь, но в пределах досягаемости не осталось ни одной целой вещи. Можно, конечно, заняться креслами и превратить их в кучу щепок… Или развеять к демоновой бабушке треклятый город – на кой ляд он вообще его создал?! Сжечь его, похоронить под песками, смыть приливной волной, заставить призрачных жителей драться меж собой, пока не падет последний… можно все, но разве это вернет Ферузу?
Так что лучше молча любоваться ею, растравляя душу. У вещей довольно короткая память, оживленные заклятьем воспоминания так долго принадлежавшей гадалке колоды карт скоро сойдут на нет. Тарок вновь станет тремя десятками истрепанных кусочков кожи, покрытыми облезшей краской, бесполезными и никчемными. Он будет валяться здесь, неотрывно глядеть на нее и потихоньку сходить с ума от безнадежности – хотя смертные уверены, что с подобными ему такого случиться не может.
Впрочем, владельца Башни-на-побережье подобные мелочи не волновали. Его вообще ничего не волновало, кроме наваждения, уже начинавшего постепенно таять. Алое платье Ферузы казалось слегка выцветшим, и золотые соцветия на нем вроде бы поблекли… Неужели его способностей достало только на несколько кратких мгновений чуда, а потом все пойдет своим чередом? Мертвецы канут в прах, он останется в одиночестве посреди рассыпанных сокровищ Башни…
Будто подчеркивая безнадежную нелепость ситуации, под куполом поплыл чистый девичий голосок, сопровождаемый перезвоном невидимой виолы:
…И с кошкой под окном
все смотрим за огнем -
но думаем не о нем.
И свечка догорит,
и печь проговорит:
"Усни-ка в тепле, при мне…" -
и месяц кувырком
покатится клубком
по крышам – все ниже – в снег…Порвется в пальцах нить -
легко соединить:
здесь путь привычен и прост…
А вот как карты не кидай,
на сердце не гадай -
дорога, дорога врозь…
Бесхитростная мелодия стала той соломинкой, что переломила спину верблюда: агатовые зрачки подозрительно заблестели, послышался отчетливый душераздирающий всхлип. Возившиеся на полу хорьки бросили игру, уселись кружком и уставились бусинками глаз на своего господина и повелителя, недоуменно пересвистываясь.
Под одним из кресел мелькнул изумрудный проблеск, и на свет задом наперед выбралось непонятное существо. Росточком оно едва ли достало бы человеку до пояса. Пришлец, судя по внешнему виду, годился Хозяину Башни в прадедушки, носил одежку пронзительно-зеленых цветов и залихватски сдвинутый набок алый колпачок. Еще карлик мог похвастаться клочковатой седой бороденкой, маленькими бегающими глазками и физиономией, смахивающей на хорошо провяленную сливу.
В разных мирах и разных временах сородичей забавного карлика именовали по разному. Люди, назвав подобных созданий "клурикане", полагали их исключительно вымышленными персонажами и в сказках выводили родословную Маленького Народца от двергов – ошибаясь и в том, и в другом. Во-первых, клурикане абсолютно реальны, хотя немногочисленны и скрытны. Мало кто из людей мог похвастаться, что видел живого карлика (впрочем, подобное хвастовство обычно списывали на чрезмерное употребление крепкого вина.) Во-вторых, клурикане не имеют к гномам ровным счетом никакого отношения, будучи порождены совершенно иной Силой, нежели та, что однажды – по ошибке или намеренно – обратила несколько гранитных валунов в семерых Праотцов двергов. В отличие от подгорных рудознатцев, клурикане терпеть не могут подземелья, предпочитая обитать на поверхности земли. Некоторые даже устраиваются в человеческих жилищах или рядом с ними, утверждая, якобы лучше места не найти – люди такие рассеянные и бестолковые, что либо не замечают живущих по соседству карликов, либо принимают их за духов-хранителей дома.
Клурикане не бессмертны, но срок их жизни многократно превышает отмеренное людям. Правильный клурикане предпочитает оружию – колдовство, вину – пряный и хмельной вересковый мед (который, по преданию, только они умеют варить именно так, как нужно), людям – животных и зеленый цвет – всем остальным. Легенды гласят, что, изловив клурикане (а сие невероятно сложно даже в легендах), нужно первым делом пытать его про клады, по части которых карлики считаются несравненными знатоками. Легенды врут – Маленький Народец своих кладов не прячет и чужими не интересуется, но, если каким-то образом привадить карлика и суметь подружиться с ним, то у вас появится неоценимый помощник в любых делах, неутомимый и вездесущий, хотя и весьма ворчливый. А вот в чем сказки совершенно правы, так это в описании знаменитого клуриканского ехидства. В глухих деревнях за Граскаалем еще в ходу поговорка: "Вредный, как клурикане". Наделенный хоть и небольшим, но несомненным колдовским даром, Маленький Народец неистощим по части мелкопакостных шуток, гнусных розыгрышей и прочих зловредных проделок, с помощью коих жизнь человека день за днем можно сделать совершенно невыносимой. Карлики никогда не спускают нанесенной им, намеренно или невольно, обиды, в особенности же не любят пьяниц, нерях и сборщиков податей.
Клурикане, давным-давно обосновавшийся в Башне-у-Моря, носил длиннющее и напрочь непроизносимое человеческим языком имечко, постепенно сократившееся до незамысловатого прозвища "Квикка". Считалось, якобы он исполняет должность уборщика и прислуги за все, но сам Квикка полагал себя законным домоправителем – по его мнению, истинный владелец Башни совершенно не обладал способностью приглядывать за собственным имуществом.
Хотя у старого клурикане имелась целая свора помощников, порой ему самому доводилось вспоминать прежнее ремесло. Как правило, это случалось в те дни, когда на Хозяина Башни накатывал очередной приступ чернейшей меланхолии. Вот и сейчас, повозившись, человечек извлек из-под кресла кожаное ведро едва ли не с него самого ростом, метелку из конского волоса да серебряный совок, украшенный по краям россыпью мелких изумрудов и заозирался, довольно громко бурча себе под нос:
– …Та-ак, подушки пуховые, перина, покрывало расписное шелковое, все в мелкие лохмотья… Кресла с кожаной обивкой, марангового дерева, кхарийской работы, восстановлению не подлежат… Убытка сколько, а все из-за чего? Горе у него, поди ж ты… Погибла любовь единственная, неповторимая, за последнее столетие семьдесят восьмая… ай-яй-яй, подумать, какое горе, то ль в окно сигануть, то ль в винище утопиться… Ну любовь и любовь, а вещи-то зачем ломать? Ага, и гобелен спалил, семьсот лет гобелену…
– А ну немедленно заткнись, – старательно выговаривая каждое слово, на что способны лишь очень пьяные люди, потребовал молодой человек.
– И не подумаю, – Квикка нарочно водрузил свое ведро по соседству с призраком девушки, от которой теперь остались только очертания фигуры в алом да кисти рук, перемешивающих старую колоду. – Я не за хозяйство радею, мне вас жалко! До чего себя довели, смотреть противно, гляньте в зеркало-то, на что похожи… а, и зеркало вдребезги… Или, скажете, я не прав? – низкорослый слуга патетически помахал в воздухе метлой. – Ну умерла, ну убили, так куда ж теперь?.. Есть такое обыкновение у людей – умирать, потому и зовутся – смертные, не вам, Творцам, чета! Обычная смертная девчонка, к которой вас угораздило привязаться на пару дней…
– Она моя жена, – упрямо возразил Хозяин Башни. – Законная супруга. Пред богами и людьми.
– Пфе! Сколько их еще на моей памяти было! – фыркнул клурикане, деловито отправляя в ведро вместе с пригоршней мусора искрящийся сапфир. – Хоть себя-то не обманывайте. А уж коли она вам вправду была дорогa, то нечего сидеть, хныча в тряпочку о своей горькой судьбе. Сыщите этих шакалов из худого рода, что повинны в ее смерти, да проучите так, чтобы впредь было неповадно. Вот как тогда, с офирским банкиром, который из ревности отравил прекрасную… как ее звали, вашу тогдашнюю?.. ну, вы ж помните, всего лет триста прошло?.. И не рассказывайте мне сказки, якобы вам запретили наведываться в Мир! – свирепый взмах метелки пресек любые возражения. – Когда вас останавливали чьи-то запреты, а? Но раз вы торчите в Башне, стало быть, вам это по душе – страдать да убиваться. Или все, силенки исчерпались? Может, вы еще и стариться начнете, кряхтеть и жаловаться на костную сухотку?
– Заткнись, кому сказано! – на сей раз приказание сопровождалось шариком алого огня, слетевшим с указательного пальца молодого человека. Карлик без труда уклонился. Испуганные хорьки брызнули в разные стороны, прячась под уцелевшими предметами обстановки, а на блестящем мраморе появилось жирное черное пятно.
– Вот-вот, я об этом и говорю, – прислужник наставительно поднял вверх крючковатый палец. – Рыдаете по своим знакомцам, промахиваетесь по мне, вскоре не сумеете попасть ключом в замочную скважину… Кому вы тогда станете нужны? У кого хватит ума верить в ходячую нелепость? Даже призрака своей ненаглядной толком сотворить не сумели!
Последнее утверждение было сущей правдой. Стоило Хозяину Башни отвлечься, как наваждение тихонько исчезло, развеявшись сизой дымкой. Лишившись опоры, тарок с пару ударов сердца повисел в воздухе и шлепнулся на пол. Карты разлетелись шелестящим веером, некоторые приземлились у обутых в стоптанные остроносые сапоги ног коротышки. Тот наклонился вперед, чтобы спустя мгновение сообщить своему господину:
– О… вроде бы расклад какой-то выпал. Удивительное дело! Не соизволите взглянуть?
– Не на что смотреть. Они больше не разговаривают, – меланхолично отозвался молодой человек, не делая даже попытки встать. – Всегда одно и то же: тьма и конец всех путей.