* * *
….И снова был поздний вечер, почти ночь. И берег – но на этот раз берег моря с вечным рокотом прибоя. И невероятных размеров мол-волнорез, далеко вонзившийся в море, как меч в беззащитное тело, и на нем – полуразрушенная эстакада непонятного назначения….
Гинтабар сидел на береговой гальке, почти у самой кромки прибоя, привалившись спиной к шершавому камню волнореза, который равнодушно делился со случайным прохожим накопленным за день теплом.
Неподалеку от него смуглая девушка-кушитка забрела в море по колено. Волны лизали подол ее платья, а она смотрела вдаль, туда, где высоко над морем горела Вечерняя звезда. А потом вдруг опустилась на колени – прямо в воде – и вскинув руки к звездному небу, от избытка чувств запела какой-то кушитский гимн. Голос у нее был удивительно глубокий и сильный, и шорох прибоя казался лучшим аккомпанементом для него….
Глядя на нее, Гинтабар снова подумал о таверне "Синяя раковина", где осталась Лиула. Как-то она там? Может, проснулась и, не в силах оторвать раненую голову от подушки, вперилась в темноту жарким взглядом, ожидая его?
Два дня назад какой-то, с позволения сказать, шутник – руки-ноги бы ему повыдергивать! – сунул под седло лошади Лиула ветку местного чертополоха, метко прозванного "дедовником".
Стоило девушке вскочить в седло, как ее всегда смирная кобыла взвилась на дыбы и сбросила всадницу – аккурат головой на каменную колоду, из которой поили лошадей. Разбитый лоб и в придачу сотрясение мозга.
Ох, Лиула…. Не женщина, а девяносто девять несчастий.
Хоть бы она скорее поправлялась! Гинтабар страстно желал этого не только потому, что привязался к ней, но и потому, что каждый лишний день в этом приморском городе был для него пыткой.
Слишком уж он напоминал ему безвозвратно потерянный родной мир.
Море…. Небо…. Звезды….
Вопль тоски, с трудом удерживаемый в груди.
Поразительно, но только здесь с новой силой навалилась на него тяжесть всего, что случилось с того момента, когда он пришел в себя под зеркалом в заброшенном силлекском замке.
Куда он идет? "Бесцельный путь приравнен к бездорожью…."
Моталец – да нет, давно уже не моталец, а скиталец, бредущий из мира в мир непонятно зачем и каждый раз уходящий, чтоб больше не вернуться. По Закону Истока не возвращаются, по нему только уходят…. в никуда. Никогда больше не увидеть зеленых шпилей, пронзивших дымное небо Интии, колышущегося разнотравья хальских степей, ездовых драконов Саэрта, подставляющих солнцу изгибы радужно-чешуйчатых тел…. Не услышать, как трубят непуганые олени в осеннем лесу Ос-Такне, вызывая на бой соперника…. Не вдохнуть ни с чем не сравнимый аромат силлекского белого шиповника, не коснуться руками шелка, который не соткан из нитей, а выделан из громадных мясистых лепестков тропического цветка-паразита, именуемого нейсена…. Уходя, он оставлял за спиной все это. Целые миры. Даже если попытаться вернуться – сколько лет минет за время его отсутствия, семь или семьдесят?
А чего ради?
Мироздание сложено из миллиардов миров, и наугад найти среди них один-единственный – задача, в сущности, невыполнимая.
Так может, просто остаться в одном из них, в том, который больше приглянется? Забыть пыль дорог из ниоткуда в никуда, дарить людям радость и печаль своих песен, может, даже позволить Лиула завести от него ребенка….
Не выйдет. Не смог же он остаться в Силлеке. И нигде не сможет.
Да, пресветлая Хасса, твоя надежда оказалась ложью. Свет в конце тоннеля на поверку был лишь фосфоресцирующей плесенью на одной из стенок.
Зачем тогда вообще все? Зачем этот дар, вино Великой Матери?!
Только сейчас ему пришло в голову, что все это время он шел по очень спокойным мирам. Нигде не лилась кровь, не горели дома, не выли матери над убитыми сыновьями – ни войн, ни восстаний. Куда бы ни занес его этот путь без цели, все это кончилось лет десять или пятнадцать назад, и мир, еще не забыв о боли, вкушал желанную передышку. Словно сговорились….
И нигде, ни в одном из миров не назвали его еретиком и подстрекателем. Куда бы он ни пришел – всюду лишь сверкающие глаза слушателей, полностью отдающихся во власть его песен, а из-за спины доносится уже ставшее привычным: "Одержимый…."
"Менестрель, у которого не смеются глаза, сам не замечает, как теряет профессионализм", – тоскливо подумал он.
Девушка-кушитка вышла из воды и пошла прочь, покачивая бедрами. Мокрое платье облепило ее ноги. Гинтабар смотрел ей вслед, пока она не растворилась в шорохах южной ночи, потом встал и тоже направился туда, где старая лестница с щербатыми ступенями вела вверх, из прибрежного покоя в дыхание ночного города.
Как тихо…. Только несмолкаемая песня прибоя. Здесь, за волнорезом, чуть не на два полета стрелы глубина по горло. Днем сюда приходят купаться, к ночи же старая набережная пустеет….
Тем неожиданнее прозвучал за его спиной перестук копыт.
Невольно он обернулся. Одинокий всадник ехал по набережной шагом, но все равно нагонял еле бредущего менестреля. Ближе…. почему-то силуэт его кажется смутно знакомым. Да не может этого быть! Просто кто-то похожий…. чего не примерещится от ностальгии, принявшей характер помешательства! Нет…. остановиться, разглядеть, окончательно доказать самому себе, что чудес не бывает….
– О Справедливый Судия! Гинтабар, это твое привидение или в самом деле ты?
Темноволосый человек в темно-сером бархате соскочил с коня и бросился к менестрелю. Самое невероятное оказалось реальным.
– А ты, ты откуда тут взялся, Доннкад Каймиан?!
Пару минут они, позабыв все на свете от радости, хлопали друг друга по плечам. Затем тот, кого назвали Доннкадом, отступил на шаг, разглядывая друга, и изумление в его глазах граничило с легким ужасом:
– Ничего себе! Мне же Тарен рассказывал, что своими глазами видел, как ты в последний раз сплясал в петле! Мол, не успели они тогда, хоть и положили кучу охраны…. И вдруг ты – тут…. О Светлая Госпожа рая для избранных, еще и одет, как эрн одного из Десяти Домов! С ума сойти, какие браслеты….
– Вот и я тоже сначала подумал, что золотые, – кивнул Гинтабар. – А потом понял – нет, уж больно легкие. Для проверки показал одному перекупщику, тот говорит – какой-то сплав желтый, люди такого не делают, разве что Нездешние или горные кузнецы. Даже не позолоченные, так-то.
– Но как ты оказался-то здесь, старый нарушитель спокойствия?! Мы же давно и поминки по тебе справили – все, был Гинтабар, хороший человек и известный бард, а теперь только память осталась о народном герое, жертве королевского правосудия…. Или это действительно всего лишь твоя тень, призванная с того света?
Лицо менестреля сразу помрачнело.
– Этого в двух словах не объяснить, – медленно проговорил он.
– Ничего, у меня времени навалом. Атив меня рано не ждет.
А хочешь, пойдем к нам? Она с ума сойдет, увидев тебя!
– Так ты здесь еще и с Ативьеной? – в свою очередь изумился Гинтабар. – Что вы тут делаете?
– Просто живем, знаешь ли. Уже довольно давно. Но я тебе потом свою историю расскажу, сначала давай ты….
Они шли рядом по пустынной набережной. Цокали о булыжник копыта Доннкадовой лошади. И все еще не придя в себя от радостного изумления, менестрель рассказывал свои похождения старому другу, такому же мотальцу – высокородному эрну Каймиану, которому его знатность не мешала быть таким же несогласным, как и Гинтабар, и тайно поддерживать восставших….
Когда рассказ дошел до эпизода с гадалкой, лицо Доннкада начало мрачнеть все сильнее и сильнее. Он не перебивал, ожидая, когда Гинтабар задаст ему неизбежный вопрос – но тот все медлил и продолжал дальше – про Верховную жрицу, про лесную лаийи, про разбитую голову Лиула….
– Ты действительно не помнишь ни слова? – не выдержал в конце концов Доннкад.
Гинтабар не ответил, только опустил голову – низко-низко, так что лица за волосами не видать….
– Твое нареченное имя – Тах-Арасс, – глухо сказал Доннкад.
– Но янтаря в нем нет. Небо – да, "эр", и "Арасс" – "тот, кто служит небу". "Тах" означает пламя, но не всякое, а в основном солнечное. А янтаря – нет. Янтарь – только через прозвище, но ведь ты получил его не в Хаанаре…. Может быть, твоя гадалка просто что-то напутала, наложилось у нее одно на другое?
– Нет, – твердо ответил Гинтабар. – Теперь, когда ты сказал мне про небо, я уверен – она все считала правильно, – он невесело усмехнулся. – Тах-Арасс, значит, Тот, кто служит небу…. Самое имя для еретика. Ты не поверишь, Доннкад, но для меня это такой же пустой звук, как и Мэйрил Хьенно. Я не ощущаю ЭТО своим именем!
Какое-то время они шли молча. И снова первым заговорил Доннкад:
– Я все понимаю, Гинтабар. Знаю, что ты скорее умрешь, чем попросишь меня об этом…. Я бы действительно мог провести тебя домой, но….
– Договаривай, – сказал менестрель со спокойствием, которое даже не было показным. – Что еще мне предстоит перенести?
– Как бы тебе сказать…. Мир, где мы сейчас, действительно очень далек от нашего. Почти под прямым углом, оптимальный путь – шесть шагов, причем третий по довольно мерзкому месту. И так получилось, что я, плохо рассчитав путь, совершенно случайно оказался у нас через сто с лишним лет после…. после королевского правосудия. И…. тебя просто нет в дальнейшей истории Хир-Хаанаре. Повесили – и все. Никакого следа твоего участия в последующих событиях. Ты УЖЕ НЕ ВЕРНУЛСЯ. Понимаешь, что это значит?
– Понимаю, – еле слышно ответил Гинтабар. – Будущее, известное хотя бы одному, становится предопределенным, и мое возвращение расщепит стрелу времени…. если я еще не забыл того, чему меня научили в Городе. Все я понимаю….
Они свернули в переулок, такой же пустынный, как и набережная. Из раскрытых окон доносились негромкие голоса жителей, уже отходящих ко сну. В одной из подворотен резко метнулась тень, вроде бы даже сталь блеснула…. Доннкад положил руку на рукоять шпаги, Гинтабар потянулся к кинжалу, но тут их ушей коснулся еле слышный шепот: "Мимо, мимо! Не вас караулим, так и радуйтесь, ничего вы не видели и не слышали!"
– Какие вежливые, однако, тут бандиты, – заметил Гинтабар, когда подворотня осталась позади.
– Да какие это бандиты, – махнул рукой Доннкад. – Так, молодежь дружка поджидает, из-за девчонки или еще из-за чего….
Тут временами целые кварталы друг на дружку стенкой ходят с дрынами из забора. Но закон чтут – машутся только промеж собой, мирных жителей не трогают. Обычные нравы портового города….
– Слушай, Доннкад…. Ты говоришь, что был в Хаанаре через сто лет…. Значит, знаешь, чем все закончилось у Сур-Нариана?
Доннкад ответил не сразу.
– Чем закончилось, я и своими глазами успел увидеть, – наконец выговорил он. – В конечном счете оттого-то я и здесь.
После того…. как тебя повесили…. прошел всего месяц, когда кто-то выдал властям убежище Сура в катакомбах. У короля хватило ума послать туда не просто копейщиков, а полуроту личной гвардии. Им удалось отбиться, но Суру всадили стрелу в бедро, и…. ну сам знаешь, что такое наши деревенские знахари.
Когда к нему привели Атив, она уже ничего не смогла сделать – он умирал от заражения крови. И все, после его смерти восстание можно было считать проигранным. Руководство повстанцами принял Хайв-Нариан….
– Все понятно, – вздохнул Гинтабар. – У этого не было ни той великодушной мудрости, которой славился его дед Арт, ни стратегического гения отца….
– Зато была старая, как мир, программа: "эрнов, резать, всех, без исключения!!!" Главное, понятная каждому – вот твой враг, иди и убей его. И он успешно ее осуществлял – после него в западных провинциях на месте замков остались лишь дымящиеся развалины, по которым бродило и не могло взлететь обожравшееся воронье. Тут уже пошла война всех против всех, постоянные поиски врага…. Естественно, королю ничего не стоило раздавить их голыми руками.
Но до того, как это произошло, Хайв успел натравить на меня мою деревню. Сначала из-за Ативьены – обвинил ее в том, что она Сура нарочно уморила. Ублюдок! Народ на Атив и до того косо посматривал из-за ее сиреневых глаз – не бывает, мол, у людей таких, не иначе демонам сродни…. Скольких она людей вылечила, скольким детям не дала умереть, не родившись – и все прахом! Когда кровь застит глаза, добра уже никто не помнит:
"Вот ведьма, убьем ее!" Тут ведь еще засуха была, весь хлеб пожгло, вот они и вбили себе в голову – надо разграбить кладовые замка, тогда голода не будет…. У нас, естественно, были какие-то запасы, но тоже не бог весть какие – дай-то самим зиму продержаться, наши же поля наравне со всеми высохли!
Я все надеялся на что-то, тянул до последнего момента, идиот! А надо было не примирения искать, а сразу в бега пускаться, спасать, что еще можно было спасти. Пытался образумить этого идейного маньяка Хайва – а в результате он, скотина, награду за мою голову объявил. Короче, когда нас в замке обложили, как волков, и уже хворост под стенами затрещал – разомкнули мы пространство ко всем болотным демонам, сделали несколько шагов наудачу и оказались в этом городке….
Так с тех пор и живем здесь. Ативьена ведь так тогда перепугалась – не хочет возвращаться в Хир-Хаанаре, и все тут.
Ей-то что, я ведь ее среди миров нашел, а я скучаю…. Тут я тебя очень хорошо понимаю, веришь ли. Скоро пять лет, как здесь живем, за это время дома я был раз шесть или семь. Первый раз по неопытности угодил не в то время, а все остальные приходилось спасаться бегством. И само собой, на месте, где стоял замок Кайма, теперь даже бурьян не растет…. А вот, кстати, и наше здешнее обиталище.
Тополя обступили небольшой домик из такого же белого камня-ракушечника, как и большинство построек в городке. Конь Доннкада зафыркал, предвкушая отдых.
Незапертая калитка, дурманящий запах белого табака из палисадника – и сполохи свечи в одном из окон, сквозь тонкую ткань занавески…. Сердце защемило с новой силой. Гинтабар уже слышал там, внутри, торопливые шаги, скрип отворяемых дверей – Ативьена Каймиаль, маленькая колдунья Атив с лиловыми нелюдскими глазищами в пол-лица, бежит на крыльцо встречать мужа….
"Счастливый ты, Доннкад," – чуть было не сорвалось с языка менестреля, но он вовремя одернул себя.
Доннкад, в сущности – такой же изгнанник, как и ты. Так что мешает ТЕБЕ быть столь же счастливым? Именно – столь же! И не надо обманывать себя – мол, Лиула совсем не Атив…. Это ты – совсем не Доннкад, который никогда, ни при каких обсто ятельствах не опускал рук в бессилии, вне зависимости от того, что там у него на сердце.
– Кто это с тобой, Доно…? Ой! В-высокое небо! Еретик, как живой! Где ты его нашел, Доно? Или опять не в то время занесло?
Ты же обещал сегодня по мирам не ходить!
– Не поверишь – на нашей набережной, – отозвался Доннкад.
– Я и сам-то до сих пор не верю, ибо не бывает такого.
Тонкая рука дрогнула, затанцевало пламя свечи, и Гинтабару на миг почудился в глазах Ативьены тот же ужас, с которым глядел на него Доннкад. Впрочем, нет – то, что мелькнуло в ее глазах, было сложной смесью, где помимо понятных ужаса и радости было что-то еще, невыразимое словами….
….Кресло у камина – почти такое же, как там, в Кайме.
Правда, в камине не пляшет пламя – летом это ни к чему, – но это неважно, кресло у камина – это символ. Свернулась клубком на коленях черная кошка по имени Тэмоти. Темное, как кровь демона, вино из черноплодной рябины пахнет корицей и розоцветом. И походка Атив все так же легка, хотя, судя по животу, рожать ей самое большее через месяц, и так же звонок смех. Дважды уже приносила она мертвых сыновей, но на этот раз, слава богам, девочка! Будет жить, вырастет красивая да умная…. и вряд ли когда-нибудь назовет себя благородной эрной Хир-Хаанаре. И никто не станет переживать оттого, что не назовет.
А сам Доннкад, не спрашивая разрешения, прибрал к рукам гитару менестреля. Своих песен он, правда, не сочинял, зато памятью обладал прямо-таки редкостной. Вот и теперь он вкрадчиво напевал что-то из собранного за многие годы странствий по мирам:
Капитан не послушал совета,
А когда обступили враги,
Побежал он спасаться к колдунье:
Ведьма-ведьма, ты мне помоги!
Гинтабар попытался вспомнить, когда же в последний раз слышал эти песенки в исполнении Каймиана. Явно ведь еще до смерти Тисы – потом уже стало не до таких песен…. Да, похоже, именно тогда, во время попойки после бала, когда оба они почти не пили, но усиленно изображали, что пьяны не менее окружающих, веселя почтенное собрание каждый на свой лад. Атив тогда еще притащила какую-то свою подружку, которая все поглядывала на них искоса. Один раз он уловил реплику, брошенную Ативьене, что-то насчет "бездны артистизма", и предпочел отнести ее на счет Доннкада – тот и в самом деле был достоин подобной оценки.
Как же ее звали-то, эту девчонку, которую он, кажется, даже поцеловал в конце вечера?…
Обозвал он принцессу гадюкой,
Арбалет об колено разбил,
Сделал круглым меня идиотом
И в Патруль добровольно вступил….
– А ты все так же пытаешься составить свою карту миров? – спросил Гинтабар, когда Доннкад завершил песню.
– И немало в этом преуспел, – довольно кивнул тот. – Есть в нашем изгнании и кое-что положительное – теперь, когда на мне не висят эти несчастные владения, которыми надо заниматься, я куда больше свободен в своих передвижениях. Уже набросал сетку зон проходимости между основными зодиакальными мирами…. хочешь, покажу?
– Не сейчас, – отмахнулся Гинтабар. – Ты лучше еще спой.
"Ренегата", например, или марш легионеров….
– Да кто тут, в конце концов, бард – я или ты? – Доннкад приподнялся и демонстративно, через стол, протянул ему гитару.
– "Спой, спой" – а сам за вечер рта не раскрыл! Теперь твоя очередь!
Он принял гитару – но отвел глаза. Тронул струны как-то по-особому трепетно, и из-под его пальцев заструилось вступление к "Снежной тишине" – он помнил, что это любимая песня Доннкада….
Все выложил, и лишь об одном умолчал, самую малость не досказал – о том, что старая Хасса назвала когда-то вином Великой Матери. И теперь пел, не слыша собственного голоса, и больше всего боялся и в этих глазах увидеть знакомую до боли поволоку завороженности. И видел уже, как встрепенулась в своем кресле Ативьена – и застыла, то ли вслушиваясь во что-то между строк песни, то ли пытаясь что-то припомнить….
Доиграл. Поднял голову. И натолкнулся на тревожный проницательный взгляд, сжимаясь от того, что должно вот-вот произойти….
– Так…. – голос Доннкада странно изменился, и даже обычная легкая картавинка стала заметнее. – Извини, можно нескромный вопрос?
– Спрашивай, – уронил Гинтабар, из последних сил пытаясь казаться невозмутимым.
– За все эти два года…. ты написал хотя бы одну новую вещь?
А ведь действительно…. Почему-то и об этом он раньше не задумывался, словно кто-то специально не пускал эту мысль в его сознание. Но раньше, в Хир-Хаанаре, бывало хотя бы по четыре-пять стоящих вещей в год, не считая всякой ерунды. За эти же два года – лишь толком не отделанное и так и не легшее на музыку "Госпоже моей смерти". Да и то – в самом начале, в Силлеке, еще до Лиула….
– Можешь не отвечать, – куда, на какой край света сбежать от этого понимания, что сквозит в голосе Доннкада? – Не хочу обижать тебя, но сейчас ты играл едва ли в половину своих прежних возможностей.