– Что, ваш капитан так занят, что ему недосуг прогуляться на какую-то там ярмарку? – вполголоса съязвил Монброн, удостоверившись, что страшный вожак корсаров точно не появится. Можно немного позлословить в его отсутствие. К тому же губернатор наконец-то решил разродиться давно ожидаемой речью, завладев вниманием большинства зрителей. Маэль к разглагольствованиям дона Карбальо не прислушивался, здраво полагая, что они ничуть не отличаются от множества подобных. Долгое расшаркивание в сторону властительной Кордавы, не слишком старательно завуалированные похвалы в адрес городской власти, вынужденные поклоны торговому сословию, "усилиями коего нынче будут пожаты плоды благоденствия и процветания…" Знакомо до тошноты и зубной боли.
– Так не терпится получить трепку по второму разу? – оказывается, Сигурд умудрился расслышать бормотание Монброна. – Скажи лучше спасибо, что капитан решил здесь не показываться.
– Спасибо, – с преувеличенной вежливостью поклонился Маэль. – Можешь передать ему мою безграничную благодарность. Век буду помнить и детям накажу… – он подумал и язвительно уточнил: – когда таковые появятся, конечно.
Ванахеймец смерил Монброна покровительственным взглядом сверху вниз (Маэль так и не понял, как ему это удалось – ведь Монброн по-прежнему восседал на спине лошади, а Сигурд стоял на земле) и произнес какую-то фразу, явно рифмованную, но прозвучавшую на совершенно незнакомом наречии. Монброн справедливо заподозрил, что сказанное является не совсем лестной характеристикой его личности, и потому уточнил:
– Чего-чего?
– Завидовать не надо, вот чего, – перешел на более понятный язык Сигурд. – В мире столько неприятностей – хватит на всех и на твою долю останется, – он ловко выхватил у зазевавшегося приятеля бурдюк, отхлебнул и перебросил Маэлю: – Будешь?
– Я не завидую, – растерянно ответил Монброн, едва успевая поймать летящий в него мешок. Быстрота перемены темы разговора несколько ошеломила его. – Просто…
Говоря откровенно, Сигурд был прав. С того момента, как Маэль оказался на Полуденном Побережье, его грызла затаенная и непреходящая зависть. Он убеждал себя, что наследник древней фамилии Монбронов должен быть выше такого низменного чувства, но для зависти все это не имело никакого значения. Она чем-то напоминала троюродную тетушку Изельберту Монброн, выжившую на старости лет из ума и упрямо повторявшую лишь несколько засевших в ее голове слов. Зависть была такой же – склочной и вздорной старухой, не признающей никаких разумных доводов. Она шипела, нудила и едва ли не брызгалась ядом. Единственной возможностью заставить ее заткнуться было успешное изничтожение дракона.
Однако Маэль был вынужден признать, что даже здесь его обошли. Или, во всяком случае, обходят. Если он в ближайшее время что-нибудь не предпримет, то будет занесен в летописи дома Монбронов Танасульских под почетным титулом "Неудачник". Впрочем, домой тогда лучше не показываться – засмеют и выставят за дверь.
Маэль смирился бы с поражением, окажись противник равным ему по происхождению или хотя бы по титулу. Но варвар! Безродный дикарь, служащий любому, у кого кошелек окажется толще! Предводитель бешеной орды разбойников и головорезов! Человек, не способный связать двух слов, и умеющий только убивать по приказу!
Монброн сказал правду – он не завидовал. Он медленно, но верно начинал проникаться самой настоящей ненавистью к капитану "Вестрела" Конану Киммерийцу. И старался не задумываться над тем, во что может вылиться эта ненависть, а также как ему быть, если она окажется обоюдной.
– …Просто несправедливо, что одним достается все, а другим – ничего, – закончил свою мысль Маэль. – И все лишь потому, что кому-то посчастливилось родиться на несколько лет пораньше!
– Жизнь вообще несправедливая штука, – глубокомысленно изрек Сигурд, не забывая прихлебывать из бурдюка. – Кто-то падает, кто-то поднимается. А кто-то обречен вляпываться во все грязные лужи на дороге. Впрочем, про судьбу, предназначения и прочую ерунду лучше всего спрашивать у скальдов. Они, конечно, наплетут с три короба всякой чуши, но сделают это так, что поневоле заслушаешься… Эй, Блайи, скажи что-нибудь эдакое умное о судьбе!
– Отстань, – непривычно тихий бард не встревал в разговор и всячески старался быть как можно незаметнее. – Если хочешь знать, то моя нынешняя судьба состоит в том, чтобы шляться по ярмарке без штанов как последний идиот. Доволен?
– А как же! – приглушенно хохотнул Сигурд, заставив в общем-то флегматичного жеребца Монброна нервно коситься по сторонам в поисках опасности. – Не каждый день такое увидишь! И вовсе нечего завидовать, – последние слова относились к Монброну, – если б тебе выпало в жизни столько же передряг, как нашему капитану, ты бы уже давно проклял все на свете и сбежал домой!
– Я… – Маэль открыл было рот, чтобы доказать: он вовсе не боится трудностей, просто еще немного – и стараниями таких, как корсарский капитан, этих самых трудностей вообще не останется! Чем тогда прикажете заниматься благородным странствующим рыцарям? Никаких похищенных дев, никаких злобных чудовищ и магов-чернокнижников – повсюду сплошное благолепие и скука!
– Ой, – сказал за спиной Монброна чей-то очень знакомый ласковый голосок. – Добрый день, господа… Месьор Блайи, что с вами случилось?
Увлекшиеся спорщики разом оглянулись. Окружающая толпа шевелилась, раздвигаясь и образуя живой коридор, и сразу смыкалась, когда маленький кортеж проходил мимо. Живописную композицию, шествовавшую по проходу, составляли: донна Агнесса Вальехо, горделиво восседавшая на маленькой гнедой кобылке; сопровождавший ее капитан Конан (при виде которого Монброн непроизвольно потянулся к рукоятке эстока) и скромно державшийся позади Деррик вкупе со своей лошадью, ведомой под уздцы, и неизменной плоскомордой рыжей псиной. Судя по весело блестящим глазам госпожи Вальехо и ее непринужденной улыбке, она совершенно не считала общество прославленного корсара чем-то предосудительным. Наоборот, как с горечью убедился Монброн, госпожа графиня предпочла не показываться на церемонии ради прогулки по ярмарке в компании этого… этого… в общем, ясно кого!
Кроме того, внезапно обострившийся взор Маэля заметил в прическе донны Агнессы ярко блестящий золотой гребень, которого точно не было утром. Настроение гостя из Аквилонии окончательно испортилось.
Племянницу градоправителя приветствовали нестройным, но искренне восхищенным хором. Асторга и Сигурд даже догадались поклониться, кто-то из корсаров не слишком уверенно последовал их примеру. Донна Вальехо приветливо улыбнулась и повторила свой вопрос:
– И все-таки, Блайи, что стряслось?
Судя по лицу барда, ему очень хотелось провалиться сквозь землю, но, к сожалению, он не обладал способностями крота или землеройки.
– Э-э… – непозволительно замешкался с ответом Монброн, поняв, что из Ди Блайи сейчас не вытянешь ни слова. Происшествие с бардом было не того характера, чтобы живописать его прекрасным (и невинным!) девицам.
– Его ограбили, – пришел на выручку Сигурд. – Стукнули по голове и того… обобрали. Сразу смылись, он не заметил, кто это был.
– К сожалению, наша городская стража в самом деле никуда не годится, – с серьезным и сочувствующим видом кивнула Агнесса. – Поверьте, я очень сожалею, месьор Ди Блайи…
Послышалось еле сдерживаемое фырканье – это смеялся уткнувшийся в гриву своей кобылки Деррик. Кажется, доверенное лицо донны Вальехо быстро смекнуло, что на самом деле к чему. Собака недоуменно уставилась на своего хозяина, не понимая причин столь загадочного поведения.
Конан оценил разворачивающееся представление единственным взглядом – одновременно презрительным и слегка любопытствующим. Он подозревал, что виной неприятностей Блайи наверняка является какая-то юбка, и барду ужасно не хочется в этом признаваться. Особенно перед Агнессой. Ну и пусть себе молчит. Сумел влипнуть – сумей и выпутаться. Интересно, кто же додумался до такой мести? Наверняка муженек или приятель симпатии барда. В таком случае это весьма сообразительный и жестокий человек…
Киммериец уже прикидывал, кто из его людей может без особого ущерба расстаться с частью своей одежды в пользу обобранного Блайи (все-таки не стоит парню и дальше шататься по ярмарке в таком виде…), когда Агнесса расстегнула фибулу своего ярко-красного шелкового плаща и невозмутимо протянула его барду со словами:
– Это, конечно, не равноценная замена вашей потере, но лучше, чем ничего.
Ди Блайи рассыпался в благодарностях (большая часть которых была вполне искренними), поспешно сооружая из подарка донны Вальехо нечто вроде импровизированной тоги. Его слова заглушил внезапно грянувший рев медных труб. Сие означало, что время речей наконец завершилось и наступает давно ожидаемый момент – сейчас из-под помоста выкатят заранее приготовленные бочки, выбьют крышки, а дальше начнется настоящее веселье!
Толпа подалась назад, затем нетерпеливо качнулась вперед, смяв и поглотив в своем движении и маленькую группку корсаров вместе с их капитаном, и донну Вальехо с ее крохотной свитой.
Никому из нескольких сотен людей, толпившихся в этот погожий летний день на пологом берегу Флеммы, не пришло в голову посмотреть наверх. Там, черной тенью на фоне блекло-синего неба, целеустремленно летела со стороны моря к городу какая-то большая птица. Ей оставалось преодолеть еще около трети лиги, чтобы оказаться над речной долиной.
* * *
Конан и Деррик по молчаливому уговору остановились на небольшом пригорке, бездумно глазея на разноцветье ярмарки и привыкая к ее гомону. Собака немедленно отыскала жиденький лоскуток тени и растянулась там, вывалив длинный язык, а лошадь терпеливо ждала, когда хозяин снова тронется в путь.
Внизу шумело пестрое торжище, в точности уподобляясь морскому прибою с его приливами и отливами – приносимые ветром звуки становились то громче, то тише.
– Весело тут у вас, – заметил Конан, кивком указывая на цветастый круговорот.
– Угу, – согласился Деррик, прицельно запустив опустевшим кувшином в прогрохотавший мимо возок с тыквами. Как ни странно, попал – сосуд устойчиво качнулся на вершине ярко-желтой горки. Опаздывавший к открытию возница подхлестнул мулов и ничего не заметил. Деррик продолжал, раздражаясь от слова к слову: – Такое веселье, что дальше некуда. Дважды в год – в начале лета и в конце осени. Во все остальное время здесь милое, тихое, цветущее захолустье. Торговое сословие, как ему и положено, торгует, дворянство по большей части мается бездельем, перемежаемым редкими дуэлями и еще более редкими праздниками… Красота, правда?
– Тогда чего же ты не уедешь? – для самого киммерийца любое, сколь угодно краткое, но вынужденное пребывание на одном и том же месте превращалось в сущее наказание. И неважно, какими причинами оно было вызвано: его собственными делами, противодействием властей или (что случалось чаще всего) – наличием очередной сговорчивой подружки.
– Разве где-то мир устроен по-другому? – ответил вопросом на вопрос Деррик. – Из всех худших место это наилучшее. Так что я, пожалуй, задержусь здесь еще ненамного…
– Это что, из-за Агнессы? – чуть понизив голос, иронически спросил Конан. Конечно, подобное было не слишком вероятно, но сколько раз он уже сталкивался с такими историями – красивая госпожа и излишне преданный ей слуга…
– При чем здесь донна Вальехо? – Деррик, кажется, даже не обратил никакого внимания на недвусмысленный намек, крывшийся в словах корсара. – Она милейшая женщина… и мой друг, если можно так выразиться. Мы кое-чем взаимно обязаны друг другу, она предложила мне место в своей свите, я согласился… – Деррик поправил берет и небрежно осведомился: – Кстати, графиня наверняка захочет знать исход нашей небольшой беседы. Что ей передать?
– Я подумаю, – расплывчато ответил Конан. Он и в самом деле еще не решил, воспользоваться неожиданным предложением Деррика или разыскивать дракона самому. Кроме того, Конан всегда настораживался, если в его дела пытались вмешаться посторонние. От настороженности же всего один шаг до недоверия и подозрительности. – А ты на всякий случай будь наготове. Если сможешь указать, где прячется зверюга, то неплохо будет на днях наведаться к ней в гости.
– Хорошо, – кивнул Деррик. Было непонятно, что он имеет в виду – неопределенный ответ корсара или указание подготовиться к походу.
Два человека, за которыми следовали белая кобыла и рыжая бойцовая собака, спустились вниз по склону и прошли под легкой деревянной аркой, в изобилии украшенной лентами и уже начавшими вянуть цветами. Стражники на воротах, собиравшие плату за вход и разнообразные налоги на ведение торговли, обрадованно дернулись при виде запоздавших посетителей. Однако, переглянувшись, блюстители порядка на редкость единодушно решили, что мысль потребовать мзду с этих гостей не самая лучшая. Городская казна не обеднеет от потери нескольких медных монет, а связываться с грозным корсаром или совершенно не умеющим сдерживать свой язык Дерриком – себе дороже.
– Сейчас дон Карбальо будет долго и нудно распространяться о своих трудах на благо родного города, – сообщил Деррик, прислушиваясь к отдаленному гулу толпы. – Затем настоятель здешней митрианской обители благословит все это скопище и начнется дармовая пьянка. Спорю на дублон, почтенный капитан, что твои подчиненные окажутся у бочек первыми.
Конан с сожалением вспомнил, что сегодня утром он не собирался никуда идти. Чего ради он тащился по жаре – поглазеть на здешнюю толкотню, что ли? Бесплатная выпивка – наверняка самое дешевое и кислое пойло из имеющихся – его не прельщала. За командой, конечно, не помешает присмотреть, но там вполне справятся и без него…
– Вот и неизменное развлечение – спор между торгующими и власть имущими, – вполголоса заметил Деррик.
Где-то неподалеку в самом деле ссорились – шумно, с увлечением и несомненным знанием дела. Доносились визгливые голоса женщин, то причитавших, то начинавших на чем свет стоит крыть своих обидчиков. Иногда в эту трескотню вмешивались мужчины, пытавшиеся что-то указывать.
Деррик остановился на полушаге, став похожим на кулика, поджавшего лапу, и выжидательно посмотрел на своего спутника. Рыжая псина еле слышно заворчала, недовольно косясь в сторону источника громких звуков.
Еще со времен бесшабашной юности Конан на собственной шкуре усвоил одно хорошее правило: не лезь в драку, пока не узнаешь ее причин. Вмешательство же в семейные или торговые ссоры никогда не доводило до добра. Чаще всего ссорящиеся немедленно объединялись против того, кто дерзнул оторвать их от такого занимательного времяпровождения.
Всё решило имя Эвана, запальчиво выкрикнутое одной из женщин. Раз ссылаются на Плоскомордого, значит, имеют к нему какое-то отношение. Кроме того, Конан, прожив на свете почти три с половиной десятка беспокойных лет, так и не научился справляться со своим любопытством. Впрочем, он и не слишком старался. Человек, лишенный интереса к жизни – почти то же самое, что стоячее болото.
– Пошли, глянем, – проворчал киммериец. Деррик без единого слова последовал за ним. Собака, не дожидаясь приказа, тяжелыми прыжками понеслась вперед и юркнула в щель между двумя соседними навесами. Оттуда немедленно раздался истошный вопль и чей-то призыв о помощи.
Конан и Деррик обогнули закрытую лавку, над которой болтался деревянный сапожок, и вышли к месту происшествия. Ссора к тому моменту уже напоминала залитый водой, но все еще не погасший костер. Участниками ее были три или четыре женщины, в которых безошибочно узнавались местные вилланки, и столько же мужчин, подозрительно напоминавших обычных вышибал. На земле валялось несколько перевернутых корзин, содержимое которых частично рассыпалось или было втоптано в пыль. Посредине, нагнув голову, стояла глухо рычавшая Чинкуэда. Судя по тому, что один из нападавших держался за руку и непрерывно охал, любимица Деррика уже успела пустить в ход зубы.
– Чинка, – окликнул собаку Деррик. Рычание прекратилось, короткий обрубок хвоста заметался из стороны в сторону.
– Погром или грабеж? – осведомился Конан, и тут же пожалел об этом. Заговорили все одновременно. Особенно старалась одна из женщин – толстушка средних лет, наверняка почтенная мать семейства и первая сплетница на всю деревню. Из ее горячей, но маловразумительной речи следовало, что им разрешили встать здесь, а потом заявились эти грабители, забывшие всякий стыд, и начали требовать с бедных женщин плату за право торговли! А они уже заплатили, как и положено – господам солдатам на входе. Они же не дурочки и понимают – городской казне с ярмарки тоже свое получить нужно. А эти головорезы слушать ничего не желали и грозили весь товар перепортить, если с ними не расплатятся. Чем же платить, спрашивается, если ярмарка еще не начиналась? А их сам господин Эван заверил, что, мол, торгуйте все дни спокойно… Что ж творится на белом свете, люди добрые?
– Подумаешь, Плоскомордый, – пренебрежительно заметил кто-то из вымогателей. – Тоже мне, отыскали покровителя, курицы щипаные… Слушай, тетка, или гони монету, или проваливай отсюда вместе со всем своим барахлом.
Голосистая торговка и ее приятельницы онемели. Деррик хмыкнул. Чинка покосилась на хозяина и оглушительно гавкнула. Конан с сожалением подумал, что сегодняшнее утро точно ознаменуется дракой. Он еще мог понять вора или мошенника, но вот таких вымогателей – никогда.
Крестьянка растерянно оглянулась в поисках поддержки, набрала побольше воздуху, чтобы заголосить… И тут в настороженной тишине прозвучал новый голос – глуховатый и насмешливый:
– Тетушка Агата, зачем же так надрываться?
Прислонившись к стене лавки, стоял Эван Плоскомордый и грыз большое желтое яблоко. Он был один или его охрана умела хорошо прятаться. Увлеченные спорщики не заметили его появления, и теперь женщины обрадованно загалдели, а вышибалы, переглянувшись, как бы невзначай выстроились полукругом. Конана и Деррика никто в расчет не принял, сочтя, что чужаки не станут вмешиваться в дело, которое их не касается.
Плоскомордый небрежно выбросил огрызок яблока через плечо и поинтересовался:
– И как это понимать?
– Ну-у… – не слишком вразумительно начал вожак маленькой шайки.
– А мне казалось, мы договорились, – тем же невозмутимым голосом продолжал Эван. – Вы больше мне на глаза не показываетесь, а я оставляю вас в покое. Нехорошо как-то получается: я-то уверен, что вы сидите тихо, а вы, оказывается, пакостите, обижаете моих друзей… Что будем делать, Ваго?
Ответа не последовало. Вряд ли вымогатели сожалели о сделанном. Скорее о том, что сегодня удача от них отвернулась и нужно как-то убраться подальше, желательно без особого урона для кошельков и здоровья.
– Эван, тебе помочь? – деловито поинтересовался Конан, прикинув возможное развитие событий. Четверо против одного (если Плоскомордый в самом деле шляется в одиночестве) – еще не безнадежно, но совсем невесело…
– Благодарю, капитан, это лишнее, – по-прежнему безмятежно отозвался Эван. – Сейчас эти господа расплатятся за причиненный ущерб, извинятся перед почтенными женщинами и тихо покинут ярмарку. Так, Ваго? Или я не прав?