- Это долгая история, Сеоман, - возможно, самая длинная из тех, что рассказывают ситхи, за исключением только Бегства из Сада и Перехода через Черные Моря в Светлый Ард. - Тонким пальцем она подвинула один из камешков шента. - В то время Утук'ку и ее муж правили всеми Рожденными в Саду - они были Хранителями Рощ Танцев Года. Когда ее сын полюбил Ненайсу, дочь Дженджияны и ее супруга Инитри, Утук'ку резко возражала против этого. Родители Ненайсу были зидайя, хотя в те давно прошедшие дни наш род назывался иначе. Они также верили, что смертным, пришедшим на эту землю после того, как здесь появились Рожденные в Саду, должно быть позволено жить свободно, пока они не захотят воевать с нашим народом.
Она более затейливо расставляла камешки на лежащей перед ней доске.
- Утук'ку и ее клан считали, что смертным следует уйти за океан, а воспротивившиеся этому должны быть убиты - так, как некоторые смертные фермеры давят насекомых, которых они находят на своих полях. Но, поскольку эти два великих клана и множество меньших, союзничавших либо с тем, либо с другим, разделились на примерно равные части, даже Утук'ку, Глава Дома Танцев Года, не могла навязывать остальным свое мнение. Видишь, Сеоман, у нас никогда не было "королей" и "королев", как у вас, смертных.
Во всяком случае, Утук'ку и ее муж были в ярости, что их сын женился на женщине из, как они считали, клана предателей, противостоявшего им. Когда Ненайсу была убита, Друкхи сошел с ума и поклялся, что убьет любого смертного, который попадется у него на пути. Люди клана Ненайсу пытались удержать его, хотя они были опечалены и испуганы не меньше, чем он. Когда созвали Ясиру, Рожденные в Саду не смогли прийти к соглашению. Но, достаточно напуганные тем, что может произойти, если Друкхи останется на свободе, они решили подвергнуть его заточению - нечто, никогда до тех пор не случавшееся по эту сторону океана. - Она вздохнула. - Это было слишком для него и для его безумия - быть пленником у своего собственного народа, в то время как те, кого он считал убийцами своей жены, оставались свободными. Друкхи заставил себя умереть.
Саймон был очарован. Ему страшно понравилась эта прекрасная сказка, хотя он и видел по выражению лица Адиту, что для ситхи все это было очень серьезно.
- Ты хочешь сказать, что он убил себя?
- Не так, как ты думаешь, Сеоман. Нет, скорее Друкхи просто… перестал жить. Когда его нашли мертвым в пещере Си-инджиян'ре, Утук'ку и Экименису собрали свой клан и ушли на север, поклявшись не иметь больше ничего общего с людьми Дженджияны.
- Но сперва все пошли на Сесуадру, - сказал он, - в Дом Расставании. И там они заключили договор, что я видел во время бдения в Обсерватории.
Она кивнула.
- Судя по тому, что ты рассказал, я думаю, ты действительно видел истинное видение прошлого.
- И поэтому Утук'ку и норны так ненавидят смертных?
- Да. Но кроме того они воевали с первыми смертными Эрнистира задолго до того, как Эрн дал этой земле такое название. В этом сражении Экименису и многие другие хикедайя потеряли жизнь. Так что норны могли лелеять и другие обиды.
Саймон откинулся назад, обхватив руками колени.
- Я не знал. Моргенс, Бинабик или кто-то еще говорил мне, что битва при Ноке была первой, в которой смертные убивали ситхи.
- Ситхи - да, зидайя. Но люди Утук'ку несколько раз вступали в сражение со смертньми, прежде чем из западных морей пришли мореходы и переменили все. - Она опустила голову. - Так что ты видишь, - закончила Адиту, - почему мы. Дети Рассвета, так осторожны и не любим говорить, что кто-то выше других. Эти слова для нас обозначают трагедию.
Он кивнул.
- Думаю, понимаю. Но у нас пока по-другому, Адиту. Существуют правила, кто на ком может жениться… и наши принцессы не выходят замуж за безземельных рыцарей, особенно за таких, которые в недавнем прошлом были поварятами.
- Ты видел эти правила? Они содержатся в одном из ваших священных текстов?
Он поморщился.
- Ты же знаешь, что я имею в виду. Послушала бы ты Камариса, если хочешь понять, как у нас все устроено. Он знает все - кому надо кланяться, в какой день какой цвет нужно носить… - Саймон грустно засмеялся: - Если бы я спросил его; может ли кто-нибудь вроде меня жениться на принцессе, я думаю, он отрубил бы мне голову. Но ласково. И без всякого удовольствия.
- Ах да, Камарис. - Казалось, Адиту собирается сказать что-то значительное. - Он… странный человек. Он многое повидал, как я думаю.
Саймон внимательно посмотрел на нее, но не смог разглядеть никакого особого значения за ее словами.
- Повидал. И мне кажется, что всему этому он собирается научить меня еще до того, как мы придем в Наббан. Но это не повод для жалоб. - Он встал. - Собственно говоря, скоро стемнеет, так что мне надо пойти повидаться с ним. Он хотел показать мне, как нужно пользоваться щитом… - Саймон помолчал. - Спасибо, что поговорила со мной, Адиту.
Она кивнула.
- Не думаю, что сказала тебе что-нибудь полезное, но надеюсь, ты не будешь так грустить, Сеоман.
Он пожал плечами, подбирая с полу свой плащ.
- Подожди, - сказала она, поднимаясь. - Я пойду с тобой.
- Повидать Камариса?
- Нет, у меня другое дело. Но мы можем идти вместе, пока наши дороги не разойдутся.
Она вышла из палатки вслед за ним. В остутствии прикосновений хрустальный шар померцав, затуманился и стал темным.
- Ну, - сказала герцогиня Гутрун. В ее нетерпеливом тоне Мириамель ясно слышала тревогу.
Джулой встала. Она сжала на мгновение руку Воршевы, потом положила ее на одеяло.
- Ничего страшного, - сказала колдунья. - Немного крови, вот и все. Она уже остановилась. У вас было много собственных детей, Гутрун, и еще больше внуков. Вам следовало бы знать, что тут не о чем так волноваться.
Герцогиня вызывающе выставила подбородок.
- Да, я родила и вырастила много собственных детей, чего не могут о себе сказать некоторые. - Джулой не повела и бровью в ответ на этот выпад, и Гутрун продолжала с несколько меньшим жаром. - Но я никогда не вынашивала детей, сидя верхом на лошади, а ее муж требует от бедной девочки именно этого! - Она посмотрела на Мириамель в поисках поддержки, но принцесса только пожала плечами. Теперь в спорах уже не было смысла - поздно что-то менять. Принц решил идти в Наббан.
- Я могу ехать в фургоне, - сказала Воршева. - Во имя Степного Громовержца, Гутрун, женщины моего клана иногда не вылезают из седла до последнего месяца.
- Значит, женщины твоего клана просто дуры, - сухо сказала Джулой. - В отличие от тебя, надеюсь. Да, ты можешь ехать в фургоне. В открытой степи это тебе не слишком повредит, - она повернулась к Гутрун. - Что до Джошуа, то вы прекрасно знаете - он делает то, что считает необходимым. Я согласна с ним. Это прозвучит грубо, но принц не может остановить войну по всему Светлому Арду на сто дней, чтобы его жена выносила своего ребенка в мире и спокойствии.
- Значит, должен быть какой-то другой путь. Я сказала Изгримнуру, что это жестоко, и это только то, что я думаю. И я велела ему передать это принцу Джошуа. Мне все равно, что он обо мне подумает. Я не могу видеть, как страдает девочка.
Джулой мрачно улыбнулась:
- Я уверена, что ваш муж внимательно выслушал все это, Гутрун, но сомневаюсь, что Джошуа когда-нибудь, услышит хоть одно слово из того, что вы сказали.
- Что это значит? - спросила Гутрун.
Прежде чем лесная женщина успела ответить - впрочем Мириамель подумала, что она не особенно торопится - за дверью палатки послышался слабый шум. Клапан молниеносно скользнул в сторону, открыв звездную россыпь. Потом внутрь скользнула гибкая фигура Адиту, и ткань снова упала.
- Я не помешала? - спросила ситхи. Мириамели показалось, что, как ни странно, ее действительно волновало, не помешала ли она. Для молодой женщины, выросшей в лицемерной вежливости королевского двора, удивительно было слышать эту привычную фразу, неожиданно вернувшую себе исходное значение. - Я слышала, ты плохо себя чувствуешь, Воршева?
- Мне уже лучше, - улыбаясь ответила жена Джошуа. - Заходи, Адиту, тебе здесь всегда рады.
Ситхи села на пол у постели Воршевы. Ее золотые глаза внимательно смотрели на больную, длинные изящные руки были сложены на коленях. Мириамель не могла оторвать от нее взгляда. В противоположность Саймону, который, кажется, вполне привык к ситхи, она еще чувствовала себя неловко в пристугствии такого чуждою существа. Адиту казалась нереальной, как персонаж старой сказки, и даже еще нереальнее, потому что она сидела среди них, в смутном свете горящего тростника, такая же настоящая, как камень или дерево. Казалось, что прошлый год перевернул мир вверх ногами и таинственные существа, раньше упоминавшиеся только в легендах, кувыркаясь, выкатились наружу. Адиту вытащила из складок серой туники кожаный мешочек и подняла его.
- Я принесла кое-что, чтобы ты лучше спала. - Она высыпала горсть зеленых листьев на ладонь, потом показала их Джулой. Колдунья кивнула. - .Я сварю их для тебя, пока мы будем разговаривать.
Ситхи, казалось, не замечала недовольных взглядов Гутрун. При помощи двух палочек Адиту вытащила из очага горячий камень, стряхнула с него пепел и бросила камень в миску с водой. Когда над миской поднялся пар, ситхи раскрошила туда листья.
- Мне сказали, что мы пробудем здесь еще один день. Это даст тебе возможность отдохнуть, Воршева.
- Я не понимаю, почему все так волнуются. Это всего-навсего ребенок. Такое часто бывает с женщинами.
- Но не все женщины носят единственного ребенка принца, - тихо сказала Мириамель, - к тому же во время войны.
Адиту растерла листья по дну миски горячим камнем, помешивая воду палочкой.
- Я уверена, что у вас с мужем родится здоровое дитя, - Мириамели эта фраза показалась неуместной в устах ситхи. Так мог бы сказать смертный - весело и'вежливо. Может быть Саймон все-таки был прав?
Когда Адиту убрала камень, Воршева села, подняла все еще дымящуюся миску и сделала маленький глоток. Мириамель наблюдала за ней. Она такая прелесть! думала принцесса.
У Воршевы были огромные темные глаза, восковые веки потяжелели от усталости; ее волосы густым черным облаком спускались к плечам. Мириамель коснулась собственных стриженых кудрей и ощупала неровные края, там, где она отрезала крашеные волосы. Она не моста не чувствовать себя уродливой младшей сестрой. Перестань! сердито сказала она себе. Ты достаточно хорошенькая. Чего ты еще хочешь - что тебе нужно?!
Но было трудно не чувствовать себя дурнушкой, видя рядом дерзкую красоту Воршевы и кошачью грацию ситхи. Но Саймону я нравлюсь, она почти улыбнулась. Нравлюсь, я знаю. Настроение у нее немного испортилось. Впрочем, какое все это может иметь значение? Все равно он не может сделать то, что я должна. Кроме того, он не знает обо мне ровным счетом ничего.
Однако что-то странное было в том, что Саймон, который присягнул на верность ей - это был мучительный, но прекрасный момент - был тем же человеком, что и долговязый мальчик, с которым они вместе шли в Наглимунд. Не то чтобы в нем многое изменилось, но то, что все-таки стало другим… Он повзрослел. И дело было не только в росте и пушистой бороде - изменились глаза и осанка. Теперь она видела, что он будет красивым мужчиной - вот ух чего никак нельзя было подумать, когда они останавливались в доме Джулой. Его длинный нос и вытянутое лицо что-то приобрели за последние месяцы - черты стали правильными, чего не было раньше.
Как это сказала одна из ее нянек о другом хейхолтском мальчике? Ему надо дорасти до своего лица. Это было абсолютно верно для Саймона, и так он и делал.
И ничего удивительного, решила она. Он столько всего пережил с тех пор, как покинул Хейхолт - да он почти герой! Он сражался с драконом! Что такого сделали сир Камарис или Таллистро, что можно было бы считать большим подвигом? Правда, Саймон всячески преуменьшал значительность своей встречи с ледяным червем, хотя в то же время Мириамель видела, что ему до смерти хочется немножко похвастаться - но она же была рядом с ним, когда на них напал гигант! Она видела его храбрость. Они оба не стали убегать и прятаться, так что ей тоже не откажешь в некоторой смелости. Саймон действительно был хорошим товарищем - а теперь он стал ее защитником. Что-то в ней затрепетало, как будто мягкие крылья забились у нее в груди. Она не хотела этого, чувства - никаких таких чувств - не время было для них. А скоро, может быть, вообще ни для чего уже не будет времени.
Тихий музыкальный голос Адиту вернул ее обратно в палатку, к окружавшим ее людям.
- Если ты уже сделала все, что собиралась, для Воршевы, я хотела бы, чтобы тм уделила мне несколько минут. Мне нужно поговорить с тобой.
Гутрун громоподобно хмыкнула. Мириамель решила, что этот звук предназначался для того, чтобы выразить мнение герцогини о людях, которые уходят и секретничают. Джулой пропустила мимо ушей ее бессловесное замечание и кивнула.
- Что ей теперь нужно, так это сон или немного тишины. - Она повернулась к Гутрун: - Я загляну к ней попозже.
- Как вам угодно, - сказал герцоганя. Колдунья кивнула Воршеве и Мириамели, прежде чем вслед за Адиту выйти из палатки. Жена принца, снова откинувшаяся на подушки, приподняла руку в прощальном жесте. Глаза ее были почти закрыты; казалось, она уже засыпала.
В палатке на некоторое время воцарилось молчание. Гутрун шила и тихо мурлыкала себе под нос что-то без слов и мотива, не прекращая петь даже тогда, когда подносила шитье к огню, чтобы лучше рассмотреть шов. Наконец Мириамель встала.
- Воршева устала. Я тоже пойду. - Она наклонилась и взяла руку женщины. Та открыла глаза; потребовалось несколько мгновений, чтобы ей удалось сфокусировать взгляд. - Спокойной ночи. Я уверена, что у тебя будет замечательный ребеночек, и ты и дядя Джошуа сможете гордиться им.
- Спасибо, - Воршева улыбнулась и снова опустила длинные ресницы.
- Доброй ночи, тетушка Гутрун, - сказала Мириамель. - Я рада, что вы оказались здесь, когда я вернулась с юга. Мне очень не хватало вас. - Она поцеловала теплую щеку герцогини, потом деликатно освободилась из материнских объятий Гутрун и выскользнула наружу.
- Я уже много лет не слышала, чтобы она меня так называла, - услышала принцесса удивленный голос герцогини. Воршева что-то сонно пробормотала. - Бедная девочка выглядит такой тихой и грустной в последнее время, - продолжала Гутрун, - но, с другой стороны, это так понятно…
Удаляясь по мокрой траве, Мириамель уже не слышала, что собиралась еще сказать герцогиня.
Адиту и Джулой шли вдоль журчащего Стефлода. Луну закрывали облака, но в некоторых местах мерцали звезды. С востока дул мягкий ветер, неся с собой запах травы и мокрых камней.
- То, что ты говоришь, очень странно, Адиту, - колдунья и ситхи странно выглядели вместе - летящая походка бессмертной, старающейся подстроиться под широкие шага Джулой. - Но я не думаю, что в этом есть какая-то опасность.
- А я и не говорю, что она есть, просто следует подумать об этом, - раздался шелестящий смех ситхи. - Но подумать только, что я могла так запутаться в делах смертных! Мамин брат Кендарайо'аро смолол бы собственные зубы!
- Эти дела смертных и ваши семейные дела, по крайней мере отчасти, - сказала Джулой, как нечто само собой разумеющееся. - Иначе бы тебя не было здесь.
- Знаю, - согласилась Адиту. - Но многие зидайя постарались бы найти другую причину для того, что мы делаем. Что угодно, позволяющее забыть о смертных и их заботах. - Она наклонилась и сорвала несколько травинок, потом поднесла их к носу и чихнула. - Трава здесь не похожа на ту, что растет в лесу и даже на Сесуадре. Она… моложе. В ней нет такой жизненной силы, но зато она сладкая. - Ситхи уронила на землю сорванные стебельки. - Но я отвлеклась. Джулой, в Камарисе нет никакого вреда, кроме того, что может быть опасно для него самого. Но странно, что он держит в тайне свое прошлое. И еще более странно, потому что он может знать многое, что помогло бы его народу в этой великой борьбе.
- Камарис не позволит торопить себя. Если он и раскроет свои секреты, то это будет только тогда, когда ему самому захочется, это ясно. Мы все уже говорили с ним. - Она засунула руки в карманы своей тяжелой куртки. - И все-таки я не могу сдержать любопытства. Ты уверена?
- Нет, - задумчиво сказала Адиту, - не уверена. Но странная вещь, которую рассказал Джирики, уже давно не дает мне покоя. Оба мы - и он, и я - думали, что Сеоман - первый смертный, побывавший в Джао э-Тинукай. И конечно, так же думали мои отец и мать. Но Джирики сказал мне, что Амерасу, при встрече с Сеоманом, говорила, что он был не первым. Я много думала об этом. Первая Праматерь знала историю Рожденных в Саду лучше, чем кто бы то ни было - может быть даже лучше, чем серебряноликая Утук'ку, много размышлявшая над прошлым, но не сделавшая эти размышления настоящим искусством, как Амерасу.
- Но я все еще не понимаю, почему ты думаешь, что Камарис мог быть первым.
- Вначале это было только ощущение, - Адиту повернулась и побрела вниз по берегу, к тихо поющей реке, - что-то в том, как он смотрел на меня еще до того, как разум вернулся к нему. Я несколько раз ловила его взгляд, когда он не думал, что я на него смотрю. Потом, снова обретя разум, он продолжал наблюдать за мной - не исподтишка, а так, словно вспоминал что-то болезненное.
- Это могло значить все, что угодно - может быть, ты показалась ему похожей на кого-нибудь, кого он знал, - нахмурилась Джулой. - А может быть ему просто было стыдно за то, как его друг, король Джон, преследовал ваш народ.
- Джон преследовал зидайя в основном до того, как Камарис появился при дворе, судя по тому, что мне говорил архивариус Стренгьярд, - ответила Адиту. - Не смотри на меня так, - засмеялась она. - Я интересуюсь многими вещами, а мы. Дети Рассвета, никогда не боялись учиться или задавать вопросы - хотя оба эти слова у нас не употребляются.
- И все-таки могла быть масса причин, по которым он мог бы смотреть на тебя. Ты не такое уж обычное зрелище, Адиту но-Са'Онсерей, во всяком случае для смертного.
- Верно. Но тут нечто большее. Как-то ночью, до того, как к нему вернулся разум, я гуляла возле Обсерватории, как вы ее называете - и увидела, что он медленно идет мне навстречу. Я кивнула, но он казался погруженным в свой призрачный мир. Я пела песню - очень старую песню о Джина-Т'сеней, любимую песню Амерасу, - и, проходя мимо Камариса, заметила, что его губы двигаются. - Она остановилась и присела на корточки на берету. Даже в темноте ее глаза сверкали, как янтарные угли. - Он беззвучно шептал слова той же песни.
- Ты уверена?
- Так же, как и в том, что деревья в роще живы и снова зацветут однажды. Я чувствую это кровью и сердцем. Песня Амерасу была знакома ему. И хотя лицо его было таким же отстраненным, как обычно, он молча пел вместе со мной песню, которую любила петь Первая Праматерь. Эта мелодия не из тех, что Поются в городах смертных и даже в древних священных рощах Эрнистира.
- Но что это может значить? - Джулой стояла над Адиту, вглядываясь в противоположный берег. Ветер медленно изменил направление. Теперь он дул как бы от лагеря, лежавшего на склоне горы. Обычно невозмутимая лесная женщина казалась слегка взволнованной. - Даже если Камарис каким-то образом знал Амерасу - что это может значить для нас?