В полной сосредоточенности, не отрывая взора от кабана, Грахель сблизился с ним на расстояние вытянутой руки, потом ещё ближе, ещё… Голова секача нагнулась, рука гнома в тяжёлой латной перчатке упёрлась ему в лоб - и две фигуры застыли. Дон видел, как взбугрились мышцы ног кабана, как напряглась гномья спина, как гномьи сапоги и кабаньи копыта принялись погружаться всё глубже в утоптанную до каменной твёрдости почву…
Это же соревнование! - огненной искрой пришло осознание. - Конечно, они соревнуются в силе, и слабейший должен уступить дорогу. Кабаны довольно часто выясняют при помощи таких поединков, кто сильнее - но никогда при этом не опускаются до смертоубийства. Проигравший просто уступает дорогу… Всё-таки животные в чём-то намного мудрее нас, называющих себя разумными, - с внезапным раскаянием подумал Дон. - Животным не нужны войны, не нужно убивать себе подобных, чтобы доказать, кто лучше. Животные научились жить с миром и друг с другом в гармонии. А мы, разумные, - почему-то сейчас это слово вызвало у Дона лишь горькую иронию, - так и не можем этого постичь. Наверное, это означает, что мы не так уж и разумны…
Размышления Дона прервало удивлённое хрюканье кабана: гном внезапно шагнул вперёд, с силой давя на кабаний лоб - и того оттащило назад. На прочной поверхности тропинки остались четыре глубокие борозды, оставленные копытами кабана, изо всех сил упирающегося давлению гнома. Секач от неожиданности сел на задние лапы, но потом быстренько вскочил, коротко хрюкнул какое-то своё свиное ругательство в адрес победившего гнома, развернулся и неспешно потрусил в обратном направлении, к ожидающему его семейству, во все глаза глядевшему на поединок. Секач коротко рявкнул, отчего семейство как ветром сдуло, остановился, обернулся к гному и коротко махнул головой - после чего бесшумно исчез за поворотом тропинки. Только после этого гном тяжело опустился на землю.
- Ты не пострадал? - быстро спросил Дон, наблюдая, как Грахель тяжело утирает пот с покрасневшего лица.
- Ничего, - с кряхтением ответил гном. - Всё в порядке, устал только. Вот немного посижу, отдохну - и пойдём дальше.
- Но как тебе удалось его одолеть? Он ведь один весит как добрая дюжина гномов!
- Мы, гномы, сильный народ, - со смешком ответил гном, после чего, поколебавшись, намного более серьёзным тоном добавил:
- Магия земли помогла, - и коротко указал взглядом на свою грудь, на которой искрился и сиял звёздным светом Сильмарилл.
Дон понимающе усмехнулся, но тут же воспоминания о личной трагедии, оттеснённые было свежими впечатлениями от встречи с секачом, вновь на него нахлынули, грозя полностью затопить рассудок. Дон резко шагнул к гному, намереваясь помочь ему подняться и шагать дальше, надеясь, что хоть физическая усталость поможет избавиться от переживаний, от боли в сердце - и в то же время, в глубине души, прекрасно понимая и осознавая, сколь напрасна эта надежда. Но Дон совсем забыл, что нога его по-прежнему намертво прилипла к земле, поэтому он неловко упал и завалился на бок - к несчастью, именно на тот бок, на котором висел чехол из-под лютни. К счастью, гном успел снять своё заклинание, прежде чем Дон коснулся земли - иначе перелом лодыжки был бы неизбежен. Неосознанным движением Дон успел смягчить удар, подставив локоть. Удар им о землю хоть и отдался болью во всём теле, но треска раздавливаемой лютни, какового звука Дон опасался больше всего, так и не последовало. Содержимое чехла лишь больно упёрлось ему под рёбра - но, по-видимому, уцелело.
Содержимое? - возникла донельзя удивлённая мысль. - Какое содержимое? Ведь лютни нет, её разнёс в щепы арбалетный болт гоблина в чёрном плаще… Покойного гоблина, кстати - но лютню этим не вернёшь… Но что же в чехле?
Дон осторожно поднялся на ноги и опустил руку в чехол, крепко ухватив это самое нечто, и извлёк его наружу. Это была не лютня. Это был её убийца - гоблинский арбалет. Заряженный и полностью готовый к стрельбе. А кроме него, в чехле пересыпались арбалетные болты.
Но как он оказался у меня в чехле? - недоумённо подумал он. - И почему он заряжен? Я его точно не заряжал, арбалет нельзя долго держать в заряженном состоянии - у него быстро растягивается тетива… Последний раз я его видел, я его видел… Вспомнил!
Память послушно предоставила картинку - обжигающая боль в груди, страшная усталость, белое пятно старосты на вышке в перекрестии прицела, и указательный палец, из последних сил давящий на спусковую скобу арбалета… После этого - темнота. А после неё - бой спина к спине со здоровяком, но арбалета в руке уже не было…
Скорее всего, это он, здоровяк, - мало того, что спас мне жизнь, так ещё и озаботился снабдить меня этим мощным оружием, и погиб, защищая меня… А я даже не узнал, как его зовут… А ведь у него не было необходимости так поступать, мне он ничем не обязан! Я жил в своё удовольствие, когда он был гоним законом и стражей - и я не сделал ничего, чтобы ему помочь… Более того, встреть я его раньше - да я его просто-напросто сдал бы страже. Он ведь "бандит", уголовник! Хотя иной бандит намного лучше дюжины дюжин таких предателей, как староста!
Дон растерянно вертел в руках арбалет. Ему было невыносимо горько и стыдно.
- Не переживай, - мягко произнёс незаметно подошедший гном. - Важно не только то, что ты совершил ошибку - важно её запомнить, и больше никогда подобных ошибок не совершать.
- Я запомнил, - твёрдо кивнул Дон, - Ещё как запомнил. Жаль только, что понял я это слишком поздно. Человеку пришлось умереть, только после этого до меня дошло…
- Мы все растём, взрослеем и меняемся, - необычным, каким-то очень проникновенным тоном произнёс Грахель. - А взросление - это процесс осознания происходящего вокруг. Многим, очень многим это не нравится, и они до глубокой старости предпочитают оставаться подростками. Причём не в душе - это-то как раз неплохо, сохранить до старости детскую яркость впечатлений и непосредственность. Увы, у них ум остаётся подростковым… Вот как ты думаешь, многие ли за свою жизнь успевают понять то, что ты понял только что - то, что о душе человека нельзя судить по внешним признакам?
- Я… Не знаю… - растерялся Дон.
- Единицы! - торжественно поднял вверх палец гном. - Большинство судит по внешности. А потом удивляются, когда видят, что иной раз под некрасивой оболочкой скрывается нежная и благородная душа, а под неземной красоты эльфийским обликом - душа опустошённая, лживая и циничная…
Гном резко замолчал, слишком поздно сообразив, что он ненароком вновь разбередил едва начавшую затягиваться душевную рану Дона. Дон пошатнулся, очередная чёрная волна отчаяния и боли вновь захлестнула всё его существо.
Гном, проклиная про себя свой длинный и невоздержанный язык, шагнул к нему, чтобы поддержать - и резко обернулся, когда вдруг на тропе под чьей-то ногой громко хрустнула сухая ветка. Дон, действуя скорее инстинктивно, чем осознанно, также резко обернулся в направлении звука, направляя на предполагаемый источник опасности арбалет. Изображение расплывалось, и Дону пришлось несколько раз махнуть головой, чтобы проморгаться и отчётливо увидеть противника.
Гном, едва взглянув в сторону звука, тотчас же расслабился и даже улыбнулся - на тропе стоял годовалый олень. Грахель много читал об оленях и несколько раз видел их на гравюрах - но вживую он выглядел гораздо восхитительнее. Гордый поворот головы, твёрдая постава, корона рогов, возвышающаяся над макушкой - следовало быть, по меньшей мере, гением, чтобы изобразить это всё! Олень, а вернее, вчерашний оленёнок, который очень хочет стать взрослым, нагнул голову и несколько раз резко потешно боднул рогами воздух.
Очевидно, он усмотрел в наших действиях угрозу, если хочет бодаться, - смекнул начитанный гном. - Вернее, даже не угрозу, а вызов. Но что именно он счёл вызовом? Разве что…
Грахель покосился на Дона - и слова замерли у него на устах. С неподдельным ужасом гном увидел, как Дон - бледный, с закушенной губой и затуманенными глазами, целится в оленя из арбалета. На слова времени не оставалось - настало время действий. Гном метнулся к Дону, хватая его своею железной хваткой за кисть, удерживающую арбалет, и направляя её прочь от оленя - выше, ещё выше, как можно выше… В небо.
Едва взор Дона прояснился, перед его глазами предстал олень, бодающий рогами воздух. Дон расслабился, и хотел было опустить арбалет, но не успел, ибо на него налетел вихрь. Стальная хватка сдавила руку с арбалетом, заламывая её. Дон пытался сопротивляться, но силы были явно неравны - пальцы человека подались давлению, сжались, и указательный сжал спусковую скобу арбалета. К счастью, арбалет уже наклонился почти вертикально - и болт ушёл в небо, пронзив крону дерева, из которой, кружась, начали медленно опускаться несколько сбитых листьев.
Дон ясно представил себе, что было бы, если бы его пальцы подались сразу - до того, как арбалет будет направлен вверх - и содрогнулся. Убить прекрасного, молодого, безвинного оленя - большей мерзости сложно себе вообразить!
И эльфы эту точку зрения вполне разделяют! - Дон ощутил в душе поднимающуюся ярость. - Да они бы нас за это из луков расстреляли бы как пить дать, и я бы даже не стал сопротивляться. Ну разве же можно так хватать!
Дон покосился на гнома, вцепившегося в его руку, и вспомнил о другой его хватке - когда Дон, будучи в отчаянии из-за поступка Миралиссы, шагнул к надвигающемуся войску эльфов, гном его так же схватил и удержал - удержал от того, чтобы со всем этим покончить раз и навсегда! Поднимающаяся волна ярости, вместе с волной боли от разрыва с любимой, взаимно усилили друг друга. Дон уже не сознавал, что он делает, ему требовалось излить, выплеснуть эту гремучую смесь на кого-то, чтобы она не разорвала сердце изнутри - и гном показался подходящей мишенью, именно его затуманенный горем рассудок воспринимал как одного из виновников. Дон сейчас был там, перед наступающим войском орков, намереваясь броситься к нему наперерез и погибнуть, но его удерживало одно-единственное - усилие со стороны гнома. Больше всего человеку хотелось его преодолеть. Дон сплёл руку, удерживающую арбалет, с рукой гнома в тяжёлой латной перчатке, вцепился в неё и другой рукою, напрягая все силы, бросая в топку ярости все, последние резервы…
И волна ярости окончательно покрыла рассудок.
Гном, выкрутив Дону руку, уже собирался вырвать из неё арбалет - как тот внезапно выстрелил.
Уф, я успел! Олень остался цел, - подумал гном, продолжая выдирать арбалет из крепкой, но всего лишь человеческой хватки, которая даже у самых сильных людей не может сравниться с гномьей. Гномы часто на спор завязывали пальцами одной руки подковы в узелок и растягивали стальные монеты в обжигающие полоски. Вдруг усилие гнома натолкнулось на нешуточное сопротивление. Грахель напряг мышцы рук - гномьих рук, легко способных месить сырое железо ненамного менее ловко, чем тесто - но ничуть не преуспел. Ярость Дона уравняла силы - и рука Грахеля принялась отгибаться назад. Второй рукою Дон впился в тяжёлую латную перчатку - и гном с сильнейшим удивлением ощутил, как легированная гномья сталь постепенно сминается под усилием человеческой руки. Стальная гномья перчатка, которую далеко не каждый гномий меч мог разрубить, а большинство человеческих мечей не были способны даже поцарапать - сминалась и рвалась под усилием человеческой руки столь же легко, как гнилой холст. Гном свободной рукой попытался было разорвать хватку Дона, но сил не хватило - ему удалось лишь немного её ослабить. Сухожилия гнома затрещали.
Ещё немного, и он сломает мне руку, - понял гном, пытаясь уже не то что выкрутить человеку руку, а вырваться из его хватки.
Дон перехватил гномью руку поудобнее, сдавил её с усилием парового молота - но при этом арбалет вывалился из его руки и со стуком ударился о тропинку. Дон, несколько ослабив хватку, обернулся на этот стук, внимательно глядя на арбалет - и волна ярости внезапно опала, оставив после себя лишь недопонимание.
- А что, собственно, здесь происходит? - недоумённо спросил он, глядя на руку гнома в искорёженной перчатке и побагровевшее от усилий, со вздувше6йся жилой на лбу лицо гнома.
Ярость, на которую были израсходованы почти все оставшиеся силы, покинула его - и сил оставаться в сознании практически не осталось. Дон, с некоторым даже облегчением, рухнул в беспамятство.
Словно со стороны он видел, как гном осторожно укладывает его тело на землю, ругаясь и обжигаясь, пытается стащить с руки искорёженную и разорванную перчатку, но это ему никак не удаётся. Потом последовало короткое заклинание - и перчатку словно разорвало изнутри, и гном отшвырнул во влажную листву искорёженный кусок металла. Листва зашипела и от неё начал подниматься пар.
Гном подобрал арбалет, сунул его на место, в чехол, навьючил на себя рюкзак, сверху водрузил бесчувственное тело Дона - и, пошатываясь, побрёл вдоль по тропе. Без удивления Дон своим взором со стороны заметил искрящуюся серебряную нить, вьющуюся от его тела в направлении, противоположном движению гнома. Тянущуюся туда, где свистели стрелы и наступали орки. Туда, где была Она. Миралисса. Единственная. Любимая. Любимая, несмотря ни на что…
* * *
Миралисса устало опустила лук и утёрла пот со лба.
- Это какая по счёту атака? - небрежным тоном спросил Элл, не отходивший от неё ни на шаг, и даже во время боя умудряющийся тереться рядом. - Четвёртая?
- Если считать их разведку, то пятая, - сухо ответила Миралисса, устало облокотившись на ствол берёзы. Ветви берёзы затрепетали, и эльфийке показалось, что ствол несколько изменил форму, пытаясь подстроиться под форму её тела, чтобы ей стало мягче и удобнее. Возможно, так оно и было на самом деле. Берёзы у эльфов считались чем-то большим, чем просто деревья. Люди называли берёзы "священными деревьями эльфов", но это слово не вполне точно передавало суть отношения эльфов к берёзам. Не станешь ведь говорить, что друг - это нечто священное? Другу не поклоняются и на него не молятся, с ним просто дружат - отдавая всё, если это нужно другу, но и принимая от друга всё, если это нужно тебе. Орки же ненавидели берёзы ничуть не меньше, чем эльфов - во всяком случае, во время битв в берёзовых лесах, орки бросались рубить ятаганами берёзовые стволы наравне с эльфийскими телами. Впрочем, эльфы всегда защищали своих друзей, не щадя жизней своих - и обычно оркам добраться до берёз удавалось лишь в том случае, если никого из эльфов в живых не оставалось.
Миралисса наконец ощутила прилив сил - берёзы умели очень быстро восполнять резерв, потраченный эльфийскими волшебниками. А Миралисса истратила свой резерв практически до донышка во время последней атаки - тогда перед бегущим к лесу отрядом орков с ятаганами наперевес катилась мутно-серая стена, в которой безнадёжно вязли стрелы. Миралисса сумела выпустить по стене три Ледяные Стрелы, но пробить ей эту стену ими так и не удалось, стена их отразила. Если бы в бой не вмешался отец, использовавший модифицированное заклинание Ледяной Стрелы, всё могло бы закончиться гораздо плачевнее. А так с его пальцев сорвалась Ледяная Стрела, которая, как с удивлением отметила Миралисса, была какой-то кривой формы и летела по спирали - за счёт чего она ударилась о стену несколько раз, в конце концов, разнеся её на куски, и заставив нескольких неудачливых орков навсегда застыть посреди поля ледяными глыбами. С остальными орками, лишёнными магической защитной стены, довольно быстро покончили вступившие в бой эльфийские лучники - до леса не удалось добраться ни одному орку.
- А здорово мы их, правда? - вновь постарался завязать беседу Элл.
- Да, - ещё более сухо ответила Миралисса. Элл постоянно пытался втянуть её в беседу и уже успел ей безумно надоесть, так что продолжать с ним общение на пустые и бессмысленные темы у неё никакого желания не было. Она встряхнула Сильмарилл, и, с сожалением, всмотрелась в его поверхность - увы, он оставался всё столь же пустым, холодным и безжизненным. Похоже, дерево не могло передать ему своей энергии - или Звёздный камень был не в состоянии эту энергию воспринять.
Как же наполнить его силой? - думала Миралисса, машинально отмахиваясь от Элла, что-то монотонно зудевшего ей на ухо. - Жаль, я не успела расспросить Дона о том, как его можно зарядить, а теперь… теперь уже поздно. Дон, как же ты там?
Миралисса чуть слышно всхлипнула. Нежное чувство к человеку было погребено под покровом Долга и Обязательств, съёжилось, затаилось - но никуда не исчезло, и постоянно напоминало о себе. Заставляя вспоминать его весёлый голос, искорки юмора в глазах и прикосновения губ…
Чьи-то губы прикоснулись к её щеке - и Миралисса резко повернулась к немного обескураженному такой реакцией с её стороны Эллу.
- Ты что это делаешь? - нахмурив брови, резко спросила эльфийка. Даже слишком резко, ибо на какое-то мгновение, на долю мгновения, ей показалось, что это был… человек. Глупая надежда, но ведь всегда веришь в то, во что хочешь верить!
- Да я… это… Я предложил, ты не возражала, - развёл руками эльф.
Миралисса, не говоря ни слова, круто развернулась, и, решительно раздвинув ветви берёзы, шагнула за пределы леса и упорно пошла вперёд - и оглянулась, отойдя от леса лишь на дюжину шагов. Эльф не пошёл за ней - он несколько обижено смотрел ей вслед.
Зря я с ним так, - подумала Миралисса с запоздалым раскаянием. - Он ведь меня любит… По-своему, конечно. А я… я… не знаю. Кого я люблю? И люблю ли вообще кого-нибудь? Я вообще ничего не понимаю, я окончательно запуталась…
Эльфийская принцесса уже была готова вернуться назад, под полог родного леса, чтобы извиниться перед Эллом и попытаться загладить свою вину, даже если придётся разрешить ему себя поцеловать… может быть. Вдруг её чувства словно обдало волной сухого жара, и Миралисса резко обернулась. Орки! Но непосредственной угрозы пока не было. Орки, занятые неведомым делом, построились в круг, в центре которого то и дело взлетал и опускался посох Шамана. Тут Миралиссу пронзило то же, только намного более сильное чувство. Чувство, знакомое каждому магу - ощущение плетущегося неподалёку заклинания, так называемый откат. Причём это заклинание было настолько сильным, что Миралисса рухнула на колени и судорожно закашлялась - её лёгкие как будто наполнились сухой раскалённой пылью. Никто из эльфов, как отметила краем глазом эльфийка, ничего особенного не заметил, только Король несколько поёжился, напряжённо вглядываясь в центр орочьего круга.