– Вижу, у вас вертится вопрос на языке, сударь, так вот, я служу во флоте двадцать два года. Мало есть такого в океане и всех морских портах, чего я не повидал. Вот еще вы хотите спросить, да не спросите, нет – а я уж скажу, что думаю. Корабельный маг первого класса Меранд – хороший офицер, а со временем станет еще лучше. Мы с ней ладим. Она велит мне учить молодых корабельных магов вроде вас, сударь, ветрам и погоде – а я больше ни о чем и говорить не хочу. Мы идем точно на северо-запад, скорость десять узлов, сэр. "Сангин" только что прошел сквозь большое поле водорослей и наелся досыта, ел почти час. Команде не придется кормить его сегодня ночью. Ну как, сударь корабельный маг Блисс, хотите поговорить? И о чем будем разговаривать, о ветрах или о погоде?
Блиссу не хотелось выглядеть глупцом, так что пришлось задать вопрос:
– А разве это разные вещи? Я полагал, что ветра – это составляющая часть погоды.
– Можно сказать и так, вот только когда идешь в открытом море, надо знать, что ветер делает прямо сейчас, а что он собирается делать дальше, – заметил Хантер. – Частенько случается так, что погода себе происходит отдельно, а ветер берет корабль да и поступает с ним по-своему. Луна высоко, гляньте-ка на воду. Посмотрите на волны за бортом, что скажете?
Блисс почувствовал себя не очень уютно, оттого что пришлось отвечать на вопросы, но честно выглянул за борт и попытался дать толковый ответ:
– Волны длинные, пенные гребни встречаются редко. Нам в корму дует средний ветер и хорошо наполняет паруса.
– Это ветер силой четыре, который вы описали. Если видите длинные волны и немного гребней, это ветер силой четыре. Всего есть двенадцать разных ветров, и каждый из них рисует на море свою картинку. Не хотите взять записную книжку, сударь, и записать то, что я вам расскажу?
Матрос Хантер пристально взглянул на Блисса сквозь спицы штурвального колеса. Пробило одиннадцать склянок, и другой матрос на квартердеке выкрикнул время.
– А почему вы думаете, что у меня есть записная книжка?
Блисс намеренно не вытаскивал записную книжку, чтобы не выглядеть перед опытным моряком как мальчишка-школьник.
– Курсанты без записных книжек не ходят, – ответил Хантер. – Я никогда еще не видал курсанта, маг он или не маг, чтобы не записывал себе в книжицу все, чему учится. И это хорошее дело, когда ты молод, вот как вы, сударь, а только через пару лет вам записи уже не понадобятся. Жизнь всему научит, и опыт придет с годами. Вот там за штурвалом ящик с картами, курсанты его используют вместо стола уже столько лет, что вы тогда еще не родились, сударь. Ну как, готовы?
– Слушаю внимательно, – отозвался Блисс.
– При ветре силой ноль корабль-дракон попадает в полный штиль – поверхность моря гладкая как стекло. Не лучший расклад для моряка – обычно из полосы штиля приходится выбираться на веслах. Был как-то случай в сотне миль от Илиза, когда нам пришлось работать веслами пять дней подряд, прежде чем нас подхватил ветер. У меня до сих пор на ладонях рубцы остались.
Матрос Хантер нахмурился давнему воспоминанию.
– Ветер силой один морщит поверхность моря мелкой рябью. Ветер силой два поднимает короткие волны без гребней. При ветре силой три кое-где на волнах появляются гребешки пены. Я не слишком спешу, сударь?
Ночью, пусть даже при свете луны, Хальцион не мог толком разглядеть на расстоянии лицо Хантера, но ему показалось, что матрос усмехается. Блисс и впрямь едва поспевал записывать.
– Нет, матрос Хантер, я успеваю. А кто придумал эти категории?
– Давным-давно адмирал сэр Фрэнсис Бофор пересчитал ветра, и мы до сих пор пользуемся его системой. Ветер силой четыре поднимает длинные волны, некоторые из них имеют пенные гребни. Именно такой ветер дует сейчас и давно не менялся, даже странно… не то чтобы я возражал, вовсе нет.
При ветре силой пять волны умеренные, а гребней становится больше, – продолжал Хантер. – Это самый лучший ветер, чтобы идти под парусами, но он никогда не дует достаточно долго, спроси любого моряка. Ветер силой шесть – это сильный ветер с крупными волнами, много гребешков, и брызги долетают в лицо. Когда дует этот ветер, часто приходится убавлять паруса, а уж если он встречный – то и вовсе беда. "Сангин" тут справляется получше деревянных кораблей, как он есть корабль-дракон и способен маневрировать, если вы понимаете, что я хочу сказать… Вообще-то странно, что мне приходится вам рассказывать такие вещи, сударь, вы же не просто корабельный маг, а Блисс и все такое, уж извините меня за прямоту.
Блисс слегка покраснел.
– Не извиняйтесь, Хантер, не надо. Когда я не стал магом ни в двенадцать лет, ни в тринадцать, моя семья решила, что я пойду служить в армию. Все Блиссы, в которых не просыпаются магические силы, делают карьеру в армии. Так что я готовился к службе на суше, но в шестнадцать лет мои волосы побелели, и я обрел способности мага. Я собирался начать службу в армии, как только мне исполнится семнадцать, однако семья была горда тем, что еще один Блисс может стать корабельным магом королевского флота. За восемь безумных месяцев я попытался усвоить все, что нужно знать о морском деле, но знаю по-прежнему недостаточно. Я прошел обучение в академии на скорую руку. Теперь я прилагаю все усилия, чтобы стать хорошим моряком и офицером. Мне кое-что известно о том, как ходить под парусами, но это все касается маленьких суденышек на озерах и в бухте близ нашего фамильного замка. Давайте перейдем к ветру силой семь?
– Хорошо, офицер Блисс.
В голосе матроса Хантера появились новые нотки. Не то чтобы уважение… однако он определенно стал больше доверять Хальциону.
– Ветер силой семь – это уже почти шторм. Повсюду вздымаются волны, ветер сдувает пенные гребни с бурунов, и клочья пены летят по ветру. Когда дует такой ветер, сухим никто не останется. Сила восемь – это уже настоящий шторм. Высокие волны, все с гребнями, пена и брызги повсюду вокруг, куда ни глянь. Большую часть парусов при ветре силой восемь убирают, оставляют лишь стаксели – они ближе всего к палубе и при нужде их легко убрать тоже.
При ветре силой девять приходится звать на помощь вас, заклинателей, чтобы вы своей магией помогали спасти корабль. Огромные волны, за гребнями тянется шлейф сдуваемой пены, гребни часто срываются вниз под собственной тяжестью. Водяная взвесь в воздухе становится такой густой, что видно плохо, как в тумане. Это не худший из ветров, но когда он бьет тебя в лицо, удовольствие то еще.
Ветер силой десять – это шторм, который будешь помнить долго. Волны нависают над палубой, длинные гребни загибаются книзу, море все белое от пены, волны рушатся сами в себя… понимаешь, что ты на волосок от смерти.
Хальцион чувствовал себя так, будто смотрел в лицо своему первому шторму, а вовсе не черкал слова в записной книжке.
– А что, бывает еще хуже?
Хантер издал довольный смешок.
– О да. По-настоящему яростный шторм – это ветер силой одиннадцать. Волны могут полностью накрыть боевой корабль. Это стены бурлящей, кипящей пены. Есть только один ветер, который еще страшнее, – ветер силой двенадцать. Это ураган. Тогда море превращается в кипящий котел, и ты можешь поцеловать себя в задницу и сказать "прощай навсегда", извините за выражение, сэр. Шансов выжить тут довольно мало. При ветре силой десять мы разворачиваемся носом к волнам, а при ветре силой двенадцать уже не пытаемся ничего делать и уповаем только на судьбу. Я на своем веку дважды видел ураган и буду очень рад, если больше его никогда не увижу. Ну вот, я вам рассказал про ветра, запомните хорошенько. Каждый раз, когда поднимаетесь на палубу, смотрите на море и примечайте, с чем вам придется иметь дело на вахте.
– Да, матрос Хантер, я уверен, что запомню ваш рассказ, – отозвался Хальцион, просматривая свои записи.
– Насчет того, как угадать, что будет за погода, есть такие присловья, – сказал Хантер. – Они не больно-то мудреные, меня им выучила еще моя матушка, и мне их всегда хватало. Вот первое. Если солнце красно к вечеру, моряку бояться нечего. Если солнце красно поутру, моряку не по нутру. Слыхали вы такое?
Блисс не мог поверить своим ушам.
– Вы хотите сказать, что при помощи этих глупых детских стишков вы предсказываете, какая будет погода?
Хантер расхохотался так, что даже стал хлопать себя по колену от удовольствия.
– Ну нет, я вовсе не хотел сказать, чтобы вы декламировали капитану эти вирши, сударь. Но запомните мои простенькие присловья и сразу будете знать, когда ждать дождя. Запишите их, сударь маг, запишите, всякая мудрость полезна, и даже из детских стишков можно кое-чему научиться. Значит, так: если солнце красно к вечеру, моряку бояться нечего. Если солнце красно поутру, моряку не по нутру. Обычно это правило работает. Вот и нынче – уже неделю солнце красное на рассвете, и я уж не скажу, почему нет дождя, но дождя нет. Погода и судьба иногда ведут себя так.
Блисс совершенно точно знал, почему вот уже неделю нет дождя, но не собирался говорить. Это его искусство в сфере магии воздуха удерживало постоянный ветер и хранило солнечную погоду. Хальциону не хотелось попасть в шторм в своем первом плавании, и он всерьез намеревался поддерживать заклинание до тех пор, пока они не прибудут в порт назначения, сколько бы времени это ни заняло.
– Следующее присловье такое: если в небе перемены – жди и в море перемен, – сказал Хантер Хальциону. – И еще одно: небо барашками – сутки сплошная сушь. Вот это мне особенно нравится.
– Что такое "небо барашками"?! – поразился Блисс. Он никак не мог себе представить, что это должно означать.
– Небо барашками – это когда все небо заполняют такие темные слоистые облака. Через них иногда пробивается солнечный свет – а ночью лунный – и выхватывает участки воды, – пояснил Хантер. – Тучи идут высоко, и может показаться, что они дождевые, но из них не упадет ни капли воды. При таких облаках всегда хороший ветер. А вот следующее правило: есть роса на палубе – ветер с моря, нет росы на палубе – ветер с суши.
– Это уже совсем не рифмуется, да и какая вообще разница, есть роса на палубе или нет! – запротестовал Блисс. Он все честно записывал, но последнее присловье показалось ему уж вовсе бессмысленным.
– Отложите-ка записную книжицу на минутку, сударь маг, – сказал Хантер, – да идите сюда и положите руки на штурвал. В такую ночь, как сегодня, держать штурвал – ничего особенного. Все, что вам нужно делать, это следить, чтобы он не поворачивался. "Сангин" недавно наелся и не противится рулю.
Хальцион испытал тайный восторг от такой возможности. Он взялся за штурвал в тех местах, где только что лежали ладони Хантера. Древесина была прохладной на ощупь. Он чувствовал, как массивное деревянное колесо пытается повернуться вправо, но его руки воспротивились этой тяге. Для этого потребовалось куда большее усилие, чем он себе представлял.
Матрос Хантер заметил улыбку на лице корабельного мага.
– В большой шторм, чтобы удержать штурвал, нужны четверо мужчин – а иногда и шестеро. Сейчас ветер на одно-два деления расходится с нашим курсом, вот и тянет чуток.
В курс обучения в академии входили вахты у штурвала, однако штурвал "Сангина", корабля первого класса, был гораздо больше, чем штурвалы тех шлюпов, на которых Хальциону приходилось ходить в академии, или кечей, которыми его семья пользовалась как торговыми суденышками. Рулевое устройство здесь имело семь футов в высоту. Огромных колес было два, чтобы в случае волнения на море руль могли держать несколько человек. Блисс насчитал тридцать спиц в каждом колесе.
Хантер посмотрел на мага так, словно прекрасно понимал все его ощущения.
– Я еще не настолько стар, чтобы забыть то чувство, с которым впервые взялся за штурвал в своем первом рейсе на корабле первого класса. На боевом корабле-драконе это еще сильнее. Колесо соединяется линями со специальными блоками под палубой. На обычном боевом корабле лини ведут к рулям – это такие массивные штуки, расположенные в районе кормы ниже ватерлинии. Но у нашего дракона есть огромные плавники, и передача от штурвала ведет к этим плавникам. Обычно дракон подчиняется простым поворотам рулевого колеса, но иногда, неподалеку от берега или в открытом море, драконьи инстинкты гонят его в одном направлении, а мы заставляем двигаться в другом. Вот тогда тоже приходится держать штурвал вчетвером и даже вшестером, чтобы принудить дракона шевелить плавниками так, как нужно нам.
Хантер встал за спиной Хальциона и продолжал речь:
– Сейчас я попрошу вас, сударь, закрыть глаза и не открывать, пока я не скажу. Вы можете сделать это, корабельный маг?
– Конечно, – ответил Хальцион. – Но зачем?
– Не спрашивайте. Просто закройте глаза.
Хальцион закрыл глаза.
Хантер говорил дальше, тон его сделался более настойчивым:
– Теперь представьте, что кругом сплошной туман – такой, что ничего не видать. Вы стоите за штурвалом, а тысяча человек команды зависят от вас, чтобы выйти из этого тумана живыми. Вы же не видите дальше чем на дюйм перед собой. Ветер силой четыре несет туман мимо вас, и корабль идет ходко. Надо ли беспокоиться, где у нас земля?
– Не знаю. Я же все равно ничего не вижу в тумане.
Вопрос поставил Хальциона в тупик. Еще его смутила мысль, что целый корабль зависит от него одного.
– Если вы с размаху посадите дракона брюхом на скалы, то потеряете корабль – и, возможно, принесете смерть всем, кто на борту, – сказал Хантер. – Подгоняемый ветром корабль-дракон идет все быстрее и быстрее. Вы слышите, как волны разбиваются о сушу… Так где же земля?
– Не знаю!
Каким-то образом отчаяние в голосе Хантера передалось и Хальциону.
– Незнание равносильно смерти. Вам решать, куда повернуть – влево или вправо. Вот мы поворачиваем влево… Где земля?
Блисс пытался успокоиться, но тревога, с которой говорил Хантер, не отпускала и его.
– Но ведь туман! Я не узнаю, пока он не рассеется.
– Этот туман рассеется не скоро. А смерть может прийти через считанные мгновения. Ответ у тебя под ногами, парень. Где земля?
Доски палубы были влажными от морского ветра. Хальцион знал, что корабль далеко от берегов. Вдруг ему вспомнилось присловье без рифмы, которое он только что записывал.
– Мы спасены, если на палубе роса, – верно, матрос Хантер? – спросил Хальцион, найдя наконец ответ.
Смешок матроса был кратким, но Хальциону было приятно его услышать.
– Я снова встану к штурвалу, сударь корабельный маг, а вы беритесь-ка за свою книжицу. Я вам еще кое-чего порасскажу.
Сердце Хальциона все еще учащенно билось при мысли о том, что жизнь всех людей на корабле может зависеть от того, какое решение он примет у руля. Ему придется свыкнуться с этой мыслью, если он собирается стать капитаном.
– Так, что там дальше… Ага, вот. Если ветер пену рвет, пусть моряк домой плывет, – нараспев произнес Хантер.
Блисс опять с трудом мог себе представить эту картину, но переспрашивать не стал.
– Гало вокруг луны – к дождю или снегу. Чем больше гало, тем ближе дождь, понятно? И снова тут странная штука, потому что уже неделю вокруг луны огромное гало, а дождя до сих пор нет.
Блисс отвернулся, пряча лицо. Он-то знал, в чем причина – магическая причина, – но не хотел признаваться.
– И седьмое правило. Радуга с наветренной стороны значит, что надвигается дождь, радуга с подветренной стороны значит, что дождь заканчивается. Ну да, я знаю, это тоже не рифмуется, просто запишите, и все, – велел Хантер. – А моя матушка любила повторять вот это: если солнце село в воду, жди хорошую погоду. Мое же любимое присловье другое: если солнце село в тучу, жди, моряк, большую бучу. И не спрашивайте, почему оно мне нравится, я и сам не знаю. Ну как, вы все их записали? Тогда еще одно, последнее. Чайка ходит по песку – моряку сулит тоску.
Их всего десять штук, этих правил. А насколько я знаю сударыню корабельного мага первого класса, она захочет, чтобы вы рассказали ей все про двенадцать видов ветра. Советую вам к завтрему знать их наизусть. Ну, а до остального вы вскорости дойдете на своем опыте, – продолжал Хантер. – Велите-ка парням спускаться с бизани, пусть выпьют по кружке чая. Да и вам я сделаю кружечку, пусть только кто-нибудь из матросов сменит меня у штурвала.
Хальцион позвал, вахтенные откликнулись, и остаток ночной вахты прошел без неожиданностей.
V
МАСЛЯНОЕ ДЕЖУРСТВО
Его Величества Уложения о войне: Статья V
Ни одна персона из числа тех, кто служит во флоте или иным образом имеет к нему касательство, не может взять никакой трофей или корабль, захваченный как трофей, равно как деньги, серебряную или золотую посуду или иные ценности, кроме как в том случае, ежели это потребно для лучшей сохранности оных или для насущной надобности боевого корабля или судна флота Его Величества, прежде чем вышеозначенные ценности будут признаны законным военным трофеем в комиссии адмиралтейства, куда они должны быть представлены в полном объеме, без растраты и без утайки, дабы быть рассмотренными в совокупности и в целостности. Любое лицо, нарушившее вышеизложенное, потеряет право на свою часть трофея, коя таким образом подлежит конфискации, а помянутое лицо в случае нарушения понесет наказание, кое наложит на него военный трибунал или означенная комиссия адмиралтейства, сообразно сущности и степени проступка.
– В академии ничего не говорили про масляное дежурство, – скорчил рожу Блисс. Они втроем спускались на нижнюю палубу. – Мы драили палубу пемзой, песком и железными скребками. Мы красили порты взрыв-труб в желтый цвет, а борта корабля – в черный. Я думал, это самые давние традиции, что касается дежурства на корабле.
– Если что-то относится только к кораблям-драконам, и ни к каким другим, еще не значит, что это ерунда, – рассудительно заметил Таппер.
– А зачем для масляного дежурства нужна специальная одежда? – спросил Блисс.
В помощь двум корабельным магам был назначен матрос по имени Алвин Кондорд. Это был молодой мужчина лет двадцати или немногим меньше, небольшого роста, быстрый в движениях и во взглядах. Он уверенно вел их вниз, в самую темную часть корабля.
– Мы надеваем особую одежду, потому что умащивать старого дракона – та еще работенка, – ответил Кондорд. – Тварюке нравится, когда ей смазывают шкуру танниновым маслом. Это густая темная жидкость, которая скверно пахнет. Танниновое масло предохраняет шкуру дракона от растрескивания в соленой воде и на солнце. Дикий дракон плавает под водой, и шкура у него все время влажная, но когда мы делаем из дракона корабль, ему уже не нырнуть. Если шкура потрескается, дракон истечет кровью – ну и мы домой не вернемся. Пятна таннинового масла с одежды ничем не выводятся, вот почему мы надеваем здоровенные передники, когда мажем дракона маслом. А раз в год, обычно в открытом море, мы смазываем борта корабля снаружи.
Там, где заканчивалась лестница, у переборки были сложены передники, которые на самом деле представляли собой квадраты из грубой материи с отверстием для головы посредине. Кондорд взял один такой кусок ткани и просунул голову в дырку. Зрелище было забавным – неуклюжий балахон, из которого торчат длинные руки.