Сатирическая повесть "Высокочтимые попрошайки", написанная в 1888 г., по существу, представляет собой драматическое произведение, переделанное в прозу. Определяя идею своей повести, Акоп Паронян говорит, что он создал её "из желания показать грядущим поколениям плачевное бытие интеллигентов: нашего времени и ужасное равнодушие толстосумов к национальной культуре".
Акоп Паронян (1843–1891) - крупнейший армянский писатель-сатирик, внёсший значительный вклад в развитие критического реализма в армянской литературе, автор комедий "Восточный дантист", "Льстец", "Дядя Багдасар", "Приданое" и др., в которых высмеяны пороки современного ему буржуазного общества.
Акоп Паронян
Высокочтимые попрошайки
1
В тысяча восемьсот семьдесят… уж не помню, каком, тридцать первого сентября… нет, простите, я оговорился, тридцатого, поелику в сентябре дней всего лишь тридцать, невысокий, дородный мужчина в длиннополом, просторном балахоне, только что высадившийся с трабзонского парохода , на пристани Галаты, кряхтя и натуживаясь, вытаскивал из причаленной к берегу лодки свою поклажу.
Видите, как просто я начал? Дабы сделать повествование своё как можно занимательнее и благодаря этому, по выходе его в свет, продать лишних несколько сот экземпляров, я мог бы сказать, что в тот день был сильный холод и шёл проливной дождь, что по направлению к площади Галаты бежала густая толпа народа, что на этой площади полицейские задержали какую-то девицу, что… и тому подобное, но не в пример нашим романистам, ничего этого я не сказал, потому что в тот день не было ни холода, ни дождя, ни валившей по улице толпы и никакой задержанной кем-то девицы…
Итак, нисколько не колеблясь, примите на веру сию историю - действительный случай, заимствованный из современной жизни.
Наш новоприезжий имел пару больших и чёрных глаз, пару толстых и чёрных бровей, пару длинных ушей и пару… нет, разумеется, лишь один нос, однако ж, он, право, сошёл бы и за два… А выражение лица новоприезжего было такое, что если б господин Вардовян увидел этого человека своими глазами, то не преминул бы обратиться к нему с вопросом: "Сколько жалованья вы попросили бы, предложи я вам играть на нашей сцене роли идиотов?"
Выгрузив из лодки сундуки и увязанную в чехол постель и расплатившись с лодочником, новоприезжий крикнул носильщика. К нему подбежали сразу пятеро. Не подлежит сомнению, что позови он пятерых, пред ним предстали бы двадцать пять, ибо так уж заведено у нас в столице..
- Тебе в какую сторону, ага? - спросил один из носильщиков, поставив ногу на обвязанный верёвкой сундук.
- Пера, улица Цветов, нумер 2.
- Пера, улица Цветов?… Понятно. Это хорошая улица, - сказал носильщик и, взяв стоявший возле него большой сундук, пустился в путь.
- Улицу Цветов я тоже знаю, - сказал второй носильщик и, схватив другой, не менее вместительный сундук, заторопился в ту же сторону.
- Я каждый день бываю в Пера, - сообщил и третий, и новоприезжий не успел оглянуться, как тот ухватился за его зачехлённую постель, вскинул её на плечо и побежал.
Все эти действия совершились с быстротой неимоверной, так что человек в балахоне прямо-таки обомлел; с выражением крайней растерянности он начал озираться по сторонам в надежде увидеть своих носильщиков, которых, однако, уже и след простыл.
- Что за безобразие! - закричал наконец новоприезжий, топоча ногами. - Куда они унесли мои сундуки? Мою постель? Моё добро? Какое им дело до моих сундуков? До моей постели?… Какие, оказывается, нахалы, эти здешние люди… Что ни увидят, берут и уносят.
- Улицу Цветов мы тоже знаем, ага, дай и нам что-нибудь отнести, - заговорили вдруг и остальные носильщики.
- Да провалитесь вы все вместе с этой улицей Цветов! - ещё пуще закричал новоприезжий, весь красный от гнева.
Оба носильщика, расхохотавшись, медленно удалились, и новоприезжий уж собрался было пуститься в погоню за своими вещами, как к нему подлетел, нервно потирая руки, высокий, темнолицый, с маленькими глазками человек; с насильственной улыбкой на губах, он деликатным манером одною рукою обнял его за талию и спросил:
- Это вы и есть Абисогом-ага? Только что прибыли? На каком пароходе? Как чувствуете себя? Как поживает ваш брат? Хорошо ли идут в Трабзоне наши национальные дела? Почём там нынче хлеб? Был ли на днях в вашем городе ливень?.. Ах, Абисогом-ага! Ах, ах!..
- Да, я и есть Абисогом-ага, только что приехал, на турецком пароходе, чувствую себя хорошо, брат мой также, национальные дела… у нас тоже идут хорошо, хлеб стоит один гуруш… Нет, не было в Трабзоне ливня, - торопливо отвечал человек в балахоне точно с неба свалившемуся незнакомцу.
- Будьте великодушны, простите, вселюбезнейший, что я не смог приехать на пристань. Я знал, мне сообщили из Трабзона, что на этой неделе вы непременно прибудете к нам.
- Я на такие мелочи не смотрю и не обижаюсь.
- Наша столица почтёт за счастье лицезреть такого, как вы, соотечественника… столь одарённого, столь здравомыслящего…
- Мои сундуки…
- Столь честного и благородного…
- Носиль…
- Патриота…
- …щики…
- Преданного нации, образованного, просвещённого…
- Сунду…
- Добропорядочного…
- …ки мои унесли.
- Добросердечного, возвышенного…
- В моих сундуках таких вещей не было, - произнёс вконец ошеломлённый Абисогом-ага и устремился вперёд.
- Хоть вы меня и не знаете, но я очень хорошо знаю и вас и всё ваше семейство. Блаженной памяти родитель ваш был подписчиком моей газеты. Добрый был человек, нищим в милостыни не отказывал, бедных девушек замуж выдавал, всех, кто обращался к нему за помощью, ублаготворял. Подобные милосердные люди должны бы жить возможно долее, но, увы, безжалостная смерть сперва уносит добрых… Оставим, однако, прошлое и поговорим о чем-нибудь другом. Покойно ли вам было на пароходе?
- Очень, очень! Ел, пил, спал, - ответил Абисогом-ага и наддал ходу.
- Если б вы сказали, что вам было не так уж покойно, в завтрашнем же номере моей газеты я обратил бы внимание общества на этот факт, - проговорил редактор, ускоряя шаги.
- Благодарствую.
- Скажите мне, пожалуйста, сколько вам лет?
- Сорок.
- Вы, если не ошибаюсь, купец?
- Да… Но коли хочешь паспорт мне выправить, так не хлопочи: у меня один уже есть.
- Вы меня не поняли… В завтрашнем номере моей газеты я извещу читающую публику, что вчера в нашу столицу прибыл достоуважаемый Абисогом-ага, который известен нашим соотечественникам не только как коммерсант… именитый купец, но и как… языковед. Турецкий язык вы, конечно, знаете?
- Не суть важно, всё равно я должен написать, что вы и языковед, и вообще отозваться о вас с похвалой.
- В своей газете ты пишешь про всех, кто приезжает в Константинополь?
- Да, почти про всех, если дело идёт о почтенных соотечественниках.
- А про тех, кто уезжает из Константинополя, пишешь?
- Да, но опять-таки, если это почтенные люди.
- Очень хорошо! Напиши тогда и про меня, я тоже из почтенных. Являюсь в нашем городе хозяином земель, поместий, быков, коров… Не забудь написать и это… - сказал он с таким видом, будто был уверен, что обнародование этих сведений принесло бы ему немалую выгоду.
- Уж не беспокойтесь, извольте, я напишу и об этом… следуя велению справедливости и совести.
- Имею ещё и двух-трёх слуг. Можешь сказать и про них несколько слов где-нибудь в конце своей газеты?
- Почему бы и нет?
- Имею ещё и золотые часы с цепочкой, я их спрятал, чтоб на пароходе не стянул кто. Про эти часы тоже надо сказать? - полюбопытствовал Абисогом-ага, уже забывший о своих сундуках.
- Да нет, не стоит.
- Согласен, но всё остальное пропечатай-ка в газете на самом видном месте.
- Я так и думаю поступить.
- Большими буквами пропечатай.
- Уж будьте уверены - самыми крупными.
- А ежели приехал или уехал бедный человек, о нём ведь не пишете, правда?
- Ни в коем случае! Имена неимущих нами никогда не упоминаются.
- Значит, получается, что вы каждый день приходите на это место, разговариваете здесь с приезжающими, и уезжающими богачами и потом печатаете их имена, чтобы все жители Константинополя знали, кто из богачей приехал или уехал… Это хорошо. Стало, и я завтра вечером увижу своё имя в твоей газете, да?
- Да, конечно. Теперь дайте-ка мне ваш адресок, я пришлю вам с курьером завтрашний номер.
- Пера, улица Цветов, нумер 2.
- Прекрасно, - сказал редактор и, вынув из кармана лист бумаги, вписал имя Абисогома-аги в какой-то список.
- Пришли мне газету утром, хочу пораньше прочитать своё имя и всё остальное…
- Пришлю вечером, моя газета выходит к концу дня.
- Как бы ты меня обрадовал, если б завтра твоя газета вышла утром. Но не беда, лишь бы моё имя вы напечатали большими буквами.
- Слово своё сдержу, завтра вечером непременно пришлю вам газету, вместе с квитанцией.
- С квитанцией?.. Но ты же сказал, что с курьером. Кто эта квитанция?
- Квитанция - всего лишь бумага, на которой мною будет написано: получил от досточтимого Абисогома-аги годовую подписную цену… полтора, да, итого полтора золотых… И эта бумага даст вам право целый год получать мою газету.
- Весь год будете печатать моё имя и всё остальное?
- Нет, вы просто станете подписчиком моей газеты, уплатив полтора золотых.
- Полтора - не много ли, а? Три четверти было бы как раз.
- Мы, редакторы, смею заметить, о цене не торгуемся.
- Ну хорошо, пришли мне свою газету и свою бумагу, поладим…
- Однако вы же не думаете, что я поспешил встретить вас здесь из-за этой бумаги? О, нет! Это было бы слишком мелко с моей стороны. Просто я счёл долгом выразить тем самым своё дружеское расположение.
- Известно.
- Неужели вам может вдруг показаться, что этот человек, то есть я, пожелал увидеть вас лишь для того, чтобы выговорить себе полтора золотых?
- Не может, нет.
- Между тем, как это ни прискорбно, есть нищенствующие редактора, которые, с целью ограбления состоятельных новоприезжих, встречают здесь чуть ли не все пароходы… Я этого себе не позволяю… Я хочу жить, как подобает почтенному человеку.
- Понимаю - хочешь жить, как подобает почтенному человеку.
- И о вашем со мною свидании, пожалуйста, никому не рассказывайте, поскольку водятся-таки среди нас жалкие субъекты, своего рода мошенники, которые пишут всякие там дурацкие жизнеописания и в них перемывают мне косточки.
- Понимаю - перемывают тебе косточки.
- Возьмём хотя бы сегодняшний случай. Я счёл необходимым прийти и поздравить вас с приездом, пришёл и поздравил, мы разговорились, и я обещал обнародовать ваше имя в моей газете, вы же, будучи здравомыслящим соотечественником, стали одним из моих подписчиков… Скажите мне на милость, разве я вас принудил подписаться?
- Да нет.
- Наставил на вас револьвер?
- Да нет, зачем же?
- Грозил вам ножом?
- Нет, нет. Но неужели бывает и так, что, когда подписывают кого, револьвером грозятся, ножом пырнуть норовят?
- Вы меня не поняли, прошу прощения. Я хочу сказать только что вы по собственной воле подписались на мою газету.
- Да, да.
- И что при данных обстоятельствах я не сделал ничего дурного. Напротив, я поступил великодушно, обещав…
- Без сомнения.
- Я же не поступил подобно тем редакторам, которые тотчас берут вас за горло, едва вы сходите с парохода?
- Нет, эти разбойники не имеют никакого права перемывать тебе косточки… Ты положись на меня.
- Благодарю вас, весьма признателен. Всего вам хорошего, Абисогом-ага, пожалуйте как-нибудь к нам в редакцию на чашку кофе.
- Хорошо, на днях приду. А насчёт завтрашней газеты, стало быть, не забудь.
- Будьте спокойны. - И с этими словами редактор откланялся.
Оставшись один, Абисогом-ага зашагал быстрей и пустился в рассуждения: "Я сам себе не кажусь таким уж большим, каким, видать, кажусь этому редактору. Но, наверное, он лучше разбирается в людях, ведь он редактор и человек учёный… Те, которые завтра увидят в газете моё имя, ясное дело, всполошатся, и каждому захочется прийти ко мне… Поэтому завтра я должен нарядиться в свою воскресную одежду, а также надеть и золотые часы с цепочкой. Напрасно я и слуг своих с собой не привёз. Но откуда я мог знать?.. Завтра всем станет известно, что в Константинополь приехал один большой человек - благородный, благонравный, благомыслящий, благодетельный, благо… и бог весть ещё какой. И каждая жена мужу своему скажет: "Давай дочь нашу за этого Абисогома-агу выдадим". А муж ответит: "Ещё посмотрим, захочет ли Абисогом-ага на нашей дочери жениться? Скорее он на девушке из богатой семьи жениться захочет". И после такого ответа муж и жена заспорят между собой и раздерутся. Ну и бог с ними… Зато чем больше разговоров обо мне будет, тем быстрей покончу я со своим делом - присватаюсь к какой-нибудь богатой барышне и же…".
Тут Абисогом-ага вдруг осёкся, ибо невзначай столкнулся с вожаком каравана тяжело навьюченных ослов: погружённый в свои мысли, он не обратил внимания на шедших навстречу ему животных, которых на главной улице Пера всегда предостаточно.
- Посторонись, - сказал погонщик-перс Абисогому-аге, по-видимому, желая оправдать своего ишака.
- Ты бы это чуть раньше сказал, я и посторонился бы, - проговорил наш новоприезжий и продолжал свой путь.
2
Носильщики не только никогда не видели улицы Цветов, но и слыхом не слыхали об ней, однако, следуя примеру известного разряда людей, которые прикидываются знающими то, чего не знают, и которым в нашей нации несть числа, они взяли на себя смелость сказать Абисогому-аге, что улица Цветов им хорошо знакома.
Эта смелость, а вернее, наглость, конечно же предосудительна, однако куда наглее поступают люди, которые обучались поварскому искусству, а сами подвизаются на поприще критики, или, немного позанимавшись геометрией, разглагольствуют о законах движения звёзд, или, вскормив пару гусей и две пары коров, обсуждают вопросы воспитания, или, произведя на свет одного ребёнка, пускаются в рассуждения о том, на какой именно точке земного шара произошёл первый человек, или, наконец, в разговорах своих порой касаются таких материй, в коих решительно ничего не смыслят. Да, эти люди, безусловно, заслуживают более сурового осуждения, нежели носильщики, потому что критика, или астрономия, или педагогика и прочая отнюдь не то же, что улица Цветов, которую можно легко выучить, то бишь найти, расспрашивая встречных. И действительно, носильщики, то и дело справляясь о местонахождении улицы Цветов, нашли-таки эту улицу и вскорости постучались в ворота дома номер 2. Замечу мимоходом, что я знаю множество ораторов, которые, проговорив семь-восемь часов, так и не находят искомой улицы и вынуждены блуждать по другим улицам, заставляя тащиться по ним и своих слушателей.
Едва только носильщики постучались, дверь отворилась, и перед ними предстала пожилая женщина с длинным смуглым лицом, которое было сплошь исчёркано временем - точно так, как редактор еженедельника "Масис" исчёркивает рукопись в четыре строчки, сообщающую о чьей-то кончине либо о чьей-то женитьбе. Носильщики, переступив за дверь, опустили свои ноши на пол и принялись вытирать физиономии.
- Это вещи Абисогома-аги, конечно? - спросила морщинистая женщина, оглядывая носильщиков.
- Он себя не назвал, - ответил один из носильщиков, обтирая грязным платком голову.
- Какой он с виду?
- На нём был плащ, балахон какой-то.
- Светлый? Тёмный?
- Нет, чёрный.
- Чёрный?
- Да, но хороший, окрутишься - не озябнешь и в лютую стужу.
- Да как ты смеешь! Ты кого это окрутить собираешься? Я не из тех дам, которые… понимаешь? - возмущённо проговорила пожилая женщина, подчёркивая каждое своё слово.
- Я ведь ничего худого не сказал… Ну, окрутишься. Ну и что, разве это плохо? - отвечал носильщик, расстилая на стуле намокший платок.
- Плохо, хуже всего на свете…
- Не знаю. Этакие хитроумные штучки в моей голове не укладываются.
- Сейчас я уложу. Скажи-ка на милость, ты знаешь меня?
- Если б ты окрутилась, разве повредила б себе?
- У меня есть муж!
- Одно дело - муж, а другое дело - он. Ведь он греет! Скажем, захотела ты вдруг зимой среди ночи на двор выйти, - не мужа ведь на спину себе набросишь, а его.
- Абисогома-агу?
- Балахон, хозяйка, балахон!
- Значит, ты всё время про его пальто говорил?
- Разве я о чём-то другом говорил? А ты думала, не про балахон?
- Думала, говоришь, что я могла бы с Абисогомом-агой окрутиться, обвенчаться, значит.
- Господи! Ах. ты, господи! - завздыхал носильщик и сдёрнул со стула платок.
Удовлетворившись столь убедительным объяснением носильщика, пожилая дама повелительным тоном распорядилась:
- Постель и сундуки снесите наверх.
Носильщики с покорностью взяли вещи Абисогома-аги в руки и едва ступили на лестницу, как хозяйка дома закричала:
- Вы что, из деревни пришли?
- Нет, с главной улицы.
- Знаю, а если не из деревни, как же вы в таких башмаках наверх поднимаетесь?
- Других башмаков у нас нет.
- Чего уставились на меня? Чего не разуваетесь?
- Не кричи, хозяйка, не глухие мы, сейчас разуемся.
И они сняли свои драные башмаки, которые оказались куда чище ног.
- И с этими ногами хотите наверх взобраться? - снова запротестовала хозяйка.
- Других у нас нет, - ответили носильщики с таким жалким видом, будто по причине своей бедности они могут иметь только по две ноги, в то время как у богачей по четыре ноги, а то и по пять или шесть.
- Спускайтесь! Поставьте всё на пол! Я сама отнесу.
- Так будет ещё лучше.
- Ах, во всём виноват мой муж… На службу не ходит, а по целым дням в кофейнях посиживает, про национальные дела тараторит, не видит, в каком я положении… Вот я и вынуждена постояльцев держать… - проворчала про себя хозяйка и, схватив лежавшую у порога мокрую тряпку, начала вытирать ступеньку лестницы.
- Нам ждать, хозяйка?