* * *
Она любила задавать сразу несколько вопросов.
Он ухитрялся отвечать.
– Ну где ты? Как ты? Что с тобой? С кем ты сейчас? Как мама? Где Митя? Почему не звонишь? Как погода? Много ли людей в Аркадии? Как музыка?
– В Одессе! Так же. Ничего. С той же. Приболела. В спортзале. Через день. Пасмурно. Не так много. Ревут, сволочи.
Она долго пыталась соотнести ответы.
Потом говорила "тьфу" и бросала трубку.
Так он ее перевоспитал.
* * *
Они встретились случайно.
Прошли.
Стали оглядываться.
Улыбаться.
Опять подошли друг к другу.
Улыбаются.
– Где я вас видел?
– Вы арестованы.
* * *
По утрам я и он читали газеты. Прочитав газеты, брались за книги.
Потом я писал. Он решал кроссворды.
В час дня мы обедали.
После обеда спали.
Я у себя.
Он у себя.
Хотя ему было неудобно.
Дело в том, что я был в санатории, а он сидел в кабине крана напротив, и ему страшно мешали рычаги.
Все это происходило в советское время отдыха.
Санаторий был имени Орджоникидзе.
А стройка называлась "Ударный труд".
* * *
Позвонил он как-то себе домой 156-86-32.
И в шутку спросил:
– Жванецкий дома?
Женский голос ответил:
– Да. Сейчас позову.
Он побелел.
Ему ответили:
– Да. Я вас слушаю… Алло…
– Э-это Жванецкий?
– Да. Что вам?
– Ничего. Я насчет текста для выступления.
– Завтра позвоните в одиннадцать.
– Хорошо.
На завтра тот от встречи отказался, но монолог прислал по электронной почте. Монолог явно в стиле. И, что самое страшное, очень неплохой.
"Теперь нас двое", – подумал он и записался на прием к психиатру.
* * *
Как я умирал на одном концерте.
Я на сцене.
В первом ряду пара.
Он и она.
Я начинаю говорить – они начинают говорить.
Я замолкаю – они замолкают.
Я им шиплю: "Замолчите!"
А они и после этого говорят.
Я чуть не заплакал, испортил все произведения, проклял все на свете, ушел со сцены, спросил: "Кто это?"
Мне сказали: "Это иностранец с переводчицей".
Неловкость
Что такое неловкость? Я хотел бы вам рассказать. Он подошел ко мне в Сан-Франциско в ресторане, в красивом костюме, в галстуке. Обаятельный. Интеллигентный, богатый, молодой. Боже мой!
– Я обожаю вас, – сказал он мне, а не я ему. – Я с двенадцати лет вас слушаю. Я вырос на ваших произведениях.
– Ну приходите на концерт, – сказал я, а не он.
Господи! Как он скис, Господи!
– Да? А когда? Сейчас я запишу... У меня нет ручки...
– Вот у меня...
– Сейчас...
Мы разошлись, как и сошлись – ликуя.
* * *
Он подсел за столик, где сидела симпатичная одинокая девушка над чашечкой кофе.
Он был примерно моего возраста, примерно моего роста, звали его примерно так же, и говорил примерно, как я.
Ничего нового он ей не предложил.
Он угостил ее вином, шоколадом.
Они познакомились.
Он заказал что-то еще и еще что-то и спросил телефон.
Она неожиданно громко продиктовала свой телефон, и свое свободное время, и когда и куда она выезжает, и где остановится, и как ее зовут. И где ее искать.
Он обернулся.
Еще человек пять записывали эти данные.
Ему опять стало тошно, потому что он опять заплатил за всех.
– До свидания, Мариночка, я пойду.
– Вы не записали мой телефон.
– Я у кого-нибудь перепишу.
И он опять ушел.
* * *
Рассказ начальника Херсонского порта.
Когда я еще был маленьким инженером, меня направили в министерство выбивать деньги на строительство жилого дома для портовиков. Я набрал две полных сетки рыбы: тараньки, балыка, копченых, вяленых лещей – и сетку коньяка "Каховский".
Приехал в Москву. Остановился у знакомых и утром пошел в министерство.
Сел в садике у Большого театра, раскрыл кошелку – Господи! Рыба червями покрылась!
Я стал перебирать.
А вокруг народ собрался.
– Не продаешь?
Я кричу:
– Нет!
Разгоняю.
Одни сменяют других.
Перебираю рыбу и разгоняю людей.
Перебрал. Пошел в министерство.
К замминистра. Такая мощная фамилия на дверях.
Встретил главного инженера ЧМП Енгибаряна:
– Что у тебя?
– Рыба.
– Ты с ума сошел! Сиди!
Я сел... Он вошел... Выходит:
– Заходи.
Сидит зам с тремя очками на столе.
Для чтения, смотрения и разговора.
– Что у тебя?
– Да вот жилой дом...
– В кошелках?!
– Рыба. Коньяк.
Нажал кнопку:
– Скворцов и Беляев пусть зайдут ко мне.
Ну, думаю, милиция...
Вошли два здоровенных бугая.
– Что у вас у руках?
– Рыба.
– Раскройте!
Я ни жив ни мертв.
Открыл.
И началось.
Они пьют. Я чищу и подношу.
Через два часа – гора шелухи и пять пустых бутылок.
Этот берет очки для чтения.
– Чего хотел?
– Деньги на строительство жилого дома.
Кнопку нажал.
– Клава! Найди ему пятьсот пятьдесят тысяч.
Она ушла.
Пришла.
Дает бумажку.
Я только в Херсоне и рассмотрел ее – шестьсот шестьдесят тысяч.
А вот и дом. Слева. Мы как раз проезжаем...
* * *
Он потерял тысячу рублей.
Он стал думать, что бы он мог на них сделать.
Пропил бы.
В ресторан с незнакомкой.
А что, по 500 рублей на человека – можно было бы классно посидеть.
Или одному.
Вдруг нашел деньги.
И вспомнил, что их надо отдать.
* * *
Он присылал ей письма.
Он часто уезжал.
Он все время в разъездах.
Письма с разных концов страны.
Мой друг Чиж.
Он рассылал друзьям.
Они пересылали ей.
Они жили счастливо.
Пока он не умер.
И умер, кстати, на руках любящей семьи.
А письма, к сожалению, приходят.
* * *
Она посмотрела на часы:
– Ой! Уже десять. Что скажет мама?
И тут же успокоилась.
Через час опять случайно посмотрела:
– Ой! Уже одиннадцать, что скажет папа?
И успокоилась…
Как только ее взгляд падал на часы:
– Ой! Уже шесть! Что скажут на работе?
Крики повторялись каждый час. Потом она забылась легким, праздничным, дачным сном.
* * *
Они лежали.
Вдруг звякнул звонок.
– Муж!
Они вскочили, стали лихорадочно одеваться.
Он, полуодетый, выглянул на лестничную площадку с носком в руке.
Никого.
Он облегченно обернулся.
В комнате стоял такой же полуодетый мужчина с носком в руке.
Двое с носками в руках.
Тот приехал ночью домой.
Хотел незаметно войти.
Этот хотел незаметно выйти.
20 лет прошло.
Ужас в его сердце до сих пор.
* * *
Он умер, так и не узнав, что ему идет бородка…
Жаль.
* * *
"Мама! Сижу пост ГАИ, тридцать девятый километр Оскоярве. Телеграфируй пять пятьсот. Машину угнали. Все здоровы. Целуем, Миша, Витя, лейтенант Васильев".
* * *
Я стоял посредине пустой улицы в Ульянке и рассматривал закат, и вдруг осторожно постучали в спину:
– Разрешите пройти!
– Пожалуйста, – я отодвинулся, и он прошел, с трудом сохраняя вертикальное положение.
* * *
Господи! А мы-то все, оказывается, из воды...
И даже наш Президент.
И даже олигархи.
И даже железнодорожники.
И даже генералы.
И даже депутаты.
И когда одно ведро воды кричит на другое:
– Ты не та вода! Ты живи среди своих!
– У нас вода другая!
– Понаехало чужое Н2О...
А если вода из нас выйдет, останется 20 кг сухих костей, которым все равно, где валяться и кто на них будет валяться после нас.
Маленькие домашние
* * *
Песик японский пекинес умер от инфаркта, когда перед ним внезапно открыли зонт.
Он увидел мир в черном цвете.
* * *
Купили попугая.
А в доме была кошка Санта-Барбара.
Персидская, очень добрая и спокойная.
Попугай скончался в клетке.
Она лежала наверху.
Он внутри скончался от инфаркта.
* * *
Другой попугай стучал клювом в зеркало, кричал: "Программа "Время" – и хохотал: – Ха-ха!"
Скончался от инфаркта.
* * *
Наша кошка Фелиция, преданная, но мрачная красавица, принесла Наташе в постель половину мышки.
Я думаю, лучшую половину.
Она очень любит Наташу.
И не могла понять, отчего шум, гам, беготня.
Она шептала:
– Позвольте! Извините. Неужели после колбас, сосисок вам не хочется чего-то свеженького? Это деликатес.
Все кричали:
– Забери! Унеси!
– Ох, – вздохнула Фелиция. – И как их понять, если они сами себя не понимают. Не хотите есть свежую, можете отварить.
– Убери немедленно, гадкая тварь!
– Да уберу, уберу! – говорила Фелиция. – Лично я предпочитаю живую дичь. Это еда аристократов. Это во-вторых. А во-первых, ты ее поймай! Подежурь с мое, погоняй по дому, а потом ори. Ничего не видела отвратительней хозяина в очках с соленым огурцом во рту.
Отойди. Дай пройти.
Дикари!
* * *
Можно ненавидеть друг друга. Можно входить в метро, не глядя друг на друга. Можно ехать в вагоне, уткнувшись в журнал.
Но стоит запищать десяточку голосков в корзинке у девушки.
Стоит заглянуть туда...
А там, прикрытые сеточкой, копошатся желтенькие, как солнышко, цыплятки.
И все перестанут думать о себе.
И все скажут: "Цып-цып-цып!"
И просветлеют.
И никто не спросит, куда их везут, чтоб тактично не испортить себе настроение.
* * *
У меня живет паук по имени Исаак.
Работяга.
Поставишь ведро – тут же привяжет к умывальнику.
Письменный стол – к трубе.
Сковородку – к газовой духовке.
Меня привязывает к стулу и письменному столу: "Сиди, пиши, чего ты носишься!.."
Исаак... Хозяин!
Тишка-Тихон-Тишка
Огромный черный грязный одесский кот.
И Фелиция – москвичка с белым носиком, белыми лапками, чистенькое, ароматное создание.
Ее берут в Одессу на лето.
Тихон – местный бабник.
Кот со стальными нервами.
Даже присутствие чужого рыжего кота Аркадия его не волнует.
Он влюблен в холодильник.
Он трется возле него.
Он нежно мяучит:
– Давай заглянем… На секундочку… Мы не будем ничего оттуда брать. Мы просто откроем, заглянем и закроем. Я забыл, что там. Я, кажется, туда что-то положил вчера. Кажется, сосиску. Да. Точно. Вспомнил. Я положил сосиску. Такую розовую. Приятную Да. Точно. Мы сейчас откроем. Глянем – есть ли она там, и тут же закроем. Мр-р-р-… А-а-а… Ну кто здесь хозяйка? Наталья Валерьевна, на одну минутку… Кто там рычит? Фелиция? Не обращайте на нее внимания.
Фелиция с подоконника:
– Ну мразь! А вы ему верите. Он туда сосиску положил? Эта жадина? Ненавижу. Эти одесситы – такие лжецы, предатели, хитрюги… Мы, русские… То есть вот у нас в Москве… Ну конечно, холодно. Мы почти не выходим. И грязь, и снег. Не очистишься… Но мы все чистые. А этот – посмотрите на его зад. В паутине. И смотрите, что с ним творится!
Где он был всю ночь?! Шерсть скаталась, плешь между ногами. Представляете – протер…
У нас с едой нет проблем. Потому что мы не жадные.
Вы посмотрите на него! Пш-ш-ш! Пошел вон!
Отвратительный мужик! И запах от него…
Пш-ш-ш! Пошел вон!
Я просила его кастрировать. Я в ногах валялась. Отрежьте ему. Я вот это его видеть не могу.
Всё! Выпустите меня! Я оттуда полюбуюсь на мучения этого лжеца.
Сосиску он подбросил!..
Не давайте ему ничего. Я сама видела – он спит с собаками! Вот пусть и жрет их кости!
Всё! Я пошла на концерт! Там чудный мюзикл "Кошки". Сейчас я мелодию оттуда вспомню – "мр-р-р… я-я… мр-р-р…" Из-за этого мерзавца только про солдат – "он солдат, мама, на границе…" Нет… М-р-р… Тьфу… Вы все мне неприятны. На концерт, на концерт...
Собака Даша
Собака Даша у нас страдает.
В будке, на цепи, на проволоке.
Молодая, длинноногая, ласковая, но печальная.
Ночами воет. Будит. Беспокоит.
Встал я утром. Пришел утром к ней.
– Ты чего воешь по ночам? – спросил я Дашу. – Я же молчу, хотя верчусь, храплю, страдаю. А ты воешь, Даша, воешь. Ты чего?
– Душа болит.
– Вот не знал, что у собак душа.
– Но мы же воем.
– А мы хохочем.
– Я думала, что это лай.
– Нет, хохот. Это когда мы слышим не то, что видим. Мы начинаем хохотать. А вам кажется, что лаем. Но посмотри, я тебе и будку, и загончик, и еду...
– Нет, – сказала Даша. – Материально ничего. Но эти ночи… Ты когда-нибудь однажды ночью на цепи сидел?
– Боюсь, что да!
– В мои-то годы?
– Боюсь, что нет!
– Что же ты всего боишься, босс?
– Я каламбурю, пёс.
– А я и туда не могу. И здесь не могу. Вот, что ты сделал со мной, мой хозяин.
– Снять ошейник?
– А я уже сбегала. Музыка там. Кафе. Таких, как я, ханыг голодных…
– А я и не знал.
– А я вернулась. Я и сейчас из ошейника выдергиваюсь, смотри… А вот так надеваю…
– Значит, и сбегать не хочешь?
– Нет… Валяюсь и вою. Как луна по краю облака ударит серебром – не могу, не могу… Я не могуууу…
– Ты выть мне перестань, собака.
– А ты теперь прикинь: мне сколько?
– Год примерно. Это много?
– Да уже немало. Ты о детях что-нибудь слышал?
– Ха!
– Нас было шестеро. Нам было хорошо.
– Ну, вам и есть там было нечего.
– Зато все свои. Вот у тебя еды много, а свои есть?
– Ха…
– И меня ты вырвал, посадил на цепь. Налил миску и попрекаешь.
– Хочешь назад?
– Нет. И туда не хочу, и обратно. Конечно, здесь супы, уколы, прививки…
– Ты всем мешаешь.
– Ну выгони.
– Ты успокойся.
– Я спокойна.
– Завтра поедем знакомиться. Есть тут один… Полюбишь.
– Лучше его сюда.
– Нет… Он слишком дорогой. Так что сиди. Молчи. Нет. Нет! Молчи… Молчи…
Я вышел и сторожу приказал затянуть ей ошейник.
Как страшно развит в человеке хватательный инстинкт, сколько мужчин падают в магазинах во время примерки брюк.
Теряют равновесие, падают, ломают головы.
Казалось бы: выпусти брюки из рук, наступи.
Не выпускает, прыгает, прыгает, падает, ломает кабину, валяется голый среди зала.
Но брюки держит стальной хваткой.
Не в силах руки разжать.
А мы хотим, чтоб он о стране думал.
Граждане, если хотите спросить вопрос, можете спросить, а пока прослухайте объявление.
По-советски: в первой половине жизни глотать все оскорбления, во второй отвечать на них.
Хорошо пить.
Хорошо не пить.
Хорошо кушать.
Хорошо не кушать.
Хорошо путешествовать.
Хорошо не путешествовать…
Может показаться, что вообще все хорошо?
Нет!
– А река Сена в Париже есть?
– А как же!
– Значит, правильно говорили.
Алло! Вы куда звоните?.. Нет. У меня 292-28-55, а вы попали 292-28-45. Перезвоните.
Что значит "вежливость" в Одессе.
Он заглянул во врачебный кабинет. Там группа врачей делала даме укол в ягодицу.
Он сказал ей потом:
– Какое у вас было прекрасное лицо!
Мой друг в Одессе пришел домой в шесть утра.
Тихонечко стал раздеваться.
Но жена-то проснулась:
– Аркадий, ты что, только что пришел?
– Ты с ума сошла, я иду за молоком для ребенка.
Оделся и вышел.
Крик на базаре:
– Ну что вы?! Они ее с таким удовольствием едят и дохнут. Смотреть приятно.
– Вы о ком?
– О тараканах.
Оркестр, альт, Башмет.
Октябрьский вечер.
Октябрьский зал.
Мужчины и женщины.
Соединяются в музыку.
И распадаются после музыки на женщин с длинными и короткими ногами, на мужчин лысых и кудрявых, на начальников, отдающих приказы, на оркестрантов, пакующих свои вещи, и на Башмета, дрожащими руками собирающего инструмент.
По телефону женский голос:
– Привет! Как живешь?
– Прекрасно!
– Ой! Простите, я не туда попала!
– Туда-туда! – закричал я, но она повесила трубку.
Он попросил подписать мою фотографию: "Только напишите – Олечке от Аркадия".
– Доктор, чем это вы мне накапали в глаз?
– Т-с-с…