ЕДИНОМЫШЛЕННИКИ
Крякин, директор довольно значительного завода, занимающего видное место не только в городе, но и в областном и даже республиканском масштабе, сидел за столиком вокзального ресторана и не спеша уничтожал заказанный им антрекот. А за соседним столиком опустился на стул очень бедно одетый гражданин, давно не стриженный и давно не бритый, с тревожным взглядом бегающих глаз. Спросив себе винегрет и порцию вареной вермишели, гражданин принялся осматривать зал, украшенный пальмами в деревянных гробах, поставленных, как говорится, "на попа"; ядовитыми по краскам натюрмортами в рамках с узорным рельефом; стойку с засохшими образцами закусок… По пути от натюрморта к пальме глаз гражданина скользнул и по солидной физиономии товарища Крякина.
- Никак - Крякин?
Поколебавшись немного (стоит ли поддерживать разговор с такой личностью и в таком тоне?), директор ответил:
- Допустим - товарищ Крякин… (Интонацией он подчеркнул, что без добавления слова "товарищ" называть его неучтиво: не такого масштаба он человек, чтобы для кого-то быть просто Крякиным.)
Но гражданин не обратил внимания на эту поправку. Он подался поближе к Крякину и с нескрываемым интересом спросил:
- Выпустили?!
- Что - выпустили? - величественно уронил Крякин.
- Да не "что", а - кого… Тебя вот… вас! Вас уже выпустили?
- Откуда меня должны были выпустить? - с недоумением произнес директор.
- Известно - откуда. Из тюряги ты сам - давно? (Гражданин так и произнес это слово: тю-ря-га - что, как известно, означает тюрьму на языке уголовников.)
Крякин покраснел и отвернулся от гражданина всем корпусом. Только минуты через три он выдавил из себя:
- Вы, гражданин, думаете, что вы говорите? А то ведь и милиционера кликнуть недолго!
- Нашел чем меня пугать!.. Я - уже в порядке. У меня ксива есть и с печатью: отсидел, что мне положено по приговору, полностью!.. Видал? - И гражданин вытащил шершавой рукою из недр подкладки своего одеяния (в котором можно было при известном напряжении узнать нечто, бывшее когда-то пиджаком) затрепанный клочок грязной бумаги…
Крякин демонстративно отвернулся, показывая тем, что беседу продолжать он не намерен. Но гражданин не успокаивался. Засунув обратно свою "ксиву", спросил:
- Ну, ты - Крякин или не Крякин?!
- Попрошу, во-первых, на "вы"… Да, я - товарищ Крякин.
- Так ты… вы ж со мной почти по одному делу проходили! Об уничтожении рыбы в нашей речке - в Суслянке… Аккурат я попался тогда в третий раз, что рыбу глушу взрывами. И только меня арестовали на берегу, шашки толовые у меня все забрали тогда, лодку опять же… А тут и ты влип…
- Как это "влип"?! Попрошу выбирать выражения!
- Ну, засыпался… Засекли тебя… Помню еще, с меня снимали допрос, а к следователю вошел прокурор и говорит: "Что мы будем делать с этим Крякиным? Ведь он всю речку отравил!" Во как! Не то что я там каких-нибудь полторы тонны рыбешки оглушил, а тут - сразу: рыба в реке сдохла полностью! Это ты отходы с твоего производства приказал спустить в реку. Размах-то какой! Сколько дали?
- Чего дали? - Крякину очень не хотелось разговаривать с этим типом, но не задать этого вопроса он уже не мог…
- "Чего-чего"… Ну, судили же тебя небось?
- Нннет…
Гражданин присвистнул.
- Вот это - да… Как же ты так устроился? Я ведь помню: меня уводили из прокуратуры, а тебя туда привезли… или ты без конвоя, сам пришел?..
- Сам… я это… штраф заплатил, - смущенно сказал директор. - Пять тысяч рублей…
- Новыми деньгами? (Крякин кивнул головою; браконьер присвистнул еще раз.) Вот это - да!.. Откуда ж у тебя такие деньги?
- При чем тут я? Завод заплатил…
- Еще хлеще! За казенный счет, значит… Здорово!
Трудно поверить, но Крякину совестно было теперь смотреть в глаза этому проходимцу. И почтенный директор отвернулся, сделав вид, будто интересуется тем, что происходит за пыль-ным окном, выходящим на перрон… А браконьер тоже о чем-то, видать, задумался, насупив брови и почесывая грязными пальцами в не менее грязной своей шевелюре. Затем он сказал:
- Слушай, директор, давай так сыграем: возьми меня к себе на завод ну, в штат, как у вас говорят… Хоть вахтером или разнорабочим… А я тебе буду ловить рыбку… Безусловно, сам попользуюсь малость… И тебя не обижу. Могу даже продавать на базаре, что мы с тобой наловим. Деньги - тоже пополам. А от тебя требуется только прикрывать меня от этих всех рыбнадзоров, милиции, прокуратуры и так далее… Раз у тебя такие связи и все сходит с рук, так какого ж черта мы это будем упускать? По рукам? А? А?..
Крякин испуганно озирался: не слышит ли кто-нибудь этой странной беседы?.. Затем директор оставил на столе деньги, сумма которых значительно превышала цену выпитого и съеденного им, и потрусил к дверям… Браконьер, однако, не отставал. Пытаясь догнать Крякина, он повторял все громче и громче:
- Нет, ты обдумай, что я сказал!.. Слышишь, директор? Мы за счет этой рыбы во какую житуху организуем! Раз тебе позволяют губить цельную реку, так в чем же дело? А? А?..
Но директор поднажал и вырвался на перрон. Бывший арестант сильно отстал теперь. Он еще вопил что-то вдогонку. Однако ему скоро стало ясно, что сделка не состоится…
Крякин с облегчением вскочил на подножку вагона: через три минуты поезд должен был увезти директора отсюда. Неожиданное испытание осталось позади… Вот только мысли о гибели всего рыбного населения в чистой речке тревожили теперь Крякина. Но это ненадолго: наш директор привык уже к таким думам и соображениям. Не впервой!
МЫЛЬНЫЙ ПУЗЫРЬ
- Привет, Василий Павлович! Слыхали, какая сейчас - хе-хе-хе! история вышла?
- Нет, а что?
- Хе-хе-хе… умора, ей-богу… Значит, вышел наш управляющий сей минут на улицу. Хорошо. А сами знаете - гололедица нынче - будь здоров… Вот управляющий сделал шаг и поскользнулся… Да… Поскользнулся, инстинктивно, знаете ли, взмахнул рукой для равновесия… хе-хе-хе…
- Не вижу ничего смешного.
- Обождите, хе-хе-хе! Еще увидите! Да… Взмахнул, значит, он рукою и ка-ак нашего Карпентьева - ну, из строительного отдела - ка-ак ударит по шее… наотмашь этак… умора, хе-хе-хе!..
- Вот это - да! Ну, а Карпентьев - что?
- Карпентьев - что? Он себе стоит разговаривает там с кем-то, вдруг бац! - получает по шее! Карпентьев поворачивается и видит: это его ударил сам управляющий!.. Хо-хо-хо! Умора ведь - правда?
- Да-да-да… А управляющий - что?
- Управляющий - известно что: "Извините, говорит, товарищ Карпентьев, что я вас нечаянно задел"… Куда же вы, Василий Павлович?!
- Я извиняюсь: тороплюсь… Очень тороплюсь… Другой раз договорим…
- Вот чудак, ей-богу… Побежал, словно ненормальный…
- Анне Никаноровне - наше уважение.
- Привет, Василий Павлович…
- Слыхали, Анна Никаноровна, что у нас в конторе делается? Управляющий наш - хорош, голубчик: только что вот собственноручно избил на улице Карпентьева из строительного отдела!
- Позвольте, как это "избил"?
- А так. Подошел и - по шее его, по шее, по шее!..
- Ай-ай-ай! За что же?
- Думаю, за выступление на активе. Карпентьев, помните, позволил себе критиковать наш баланс. А управляющий не такой человек, чтобы примириться с критикой… Ну, выбрал, значит, момент, подошел и… в общем, рассчитался!
- Какое безобразие! Вот вам - демократия! И куда только местком смотрит?!
- Местко-ом?.. Ну, знаете ли, наш местком вообще всегда будет поддерживать руку управляющего, даже когда она наносит удары в буквальном смысле… Пока мы с вами не перевыберем этого подхалима Ступицына, так оно и пойдет дальше.
- Местком, говорите, будет поддерживать?
- Безусловно. Ну, я пошел, мне некогда… Пока.
- Елизавета Корнеевна, вы слышали, как они с ним расправились?
- Кто с кем?
- Ах, вы ничего не знаете?! Мне сейчас рассказал Василий Павлович Трухин: оказывается, наш управляющий накинулся на Карпентьева из строительного отдела и нанес ему побои. А председатель месткома - этот ваш любимец Ступицын - стоял тут же и еще, знаете ли, от себя наподдал. "Это, говорит, тебе за критику управляющего, это - за нападки на местком!" Так они вдвоем разделали Карпентьева, что у него на шее, на спине, на боках живого места не осталось!
- Какой кошмар! И неужели Карпентьев ничего не мог сделать?
- Я думаю, что он пытался сопротивляться. Тем более вы же знаете: Карпентьев всегда ходит с палкой… Но тут, можно сказать, двое против одного… Он замахнулся палкой раз, замахнулся - другой, а потом все-таки они с ним совладали.
- Какой кошмар! Ну, и где же он теперь?
- Кто? Карпентьев? В больнице, безусловно… А вы как думаете?! А эти двое - скорее всего - в милиции: протокол-то все равно надо составлять…
- Ай-ай-ай! Ну и нравы у нас!..
- Ай-ай-ай!.. Сергей Степанович, вам известно уже?
- Что именно?
- Нет, вы только представьте себе: ваш-то скромник Карпентьев из строительного отдела не то - в милиции, не то - в приемном покое Второй больницы…
- Карпентьев? За что?
- Ха-ха! "За что"! За то, что подрался с нашим управляющим и председателем месткома. Сразу с обоими! Как кинется на них на двоих и давай их своей тростью - по шее, по спине, по бокам… по куда придется…
- Карпентьев - по шее?!
- А вы как думали? Вот они - ваши тихони!.. Спасибо, тут случился милиционер. Дал свисток, вызвали наряд, поволокли его, голубчика… А управляющего - прямо в больницу. Говорят - перелом пяти ребер, не считая, значит, синяков там и ссадин…
- Позвольте! Вот они идут оба вместе - Карпентьев и наш управляющий и спокойно между собою разговаривают… Что же вы говорите, что они - в милиции, в больнице?..
- Тссс! Тихо! Они еще сами не знают, что между ними произошло… Давайте лучше уйдем… Тсс!.. Все на цыпочки, на цыпочки наступайте…
ТУШИНСКИЙ ВОР
Всем, конечно, известно: в начале семнадцатого века "тушинским вором" прозвали второго самозванца, который после гибели Григория Отрепьева объявил себя убитым в отрочестве царевичем Дмитрием… Именно он свой лагерь расположил в подмосковном селении Тушино. А сейчас в Тушино ходят автобусы и троллейбусы, там расположен Центральный аэроклуб. Там происходят праздники авиации, и парашютному спорту обучаются тоже в Тушино…
Вот меня и назвали однажды "тушинским вором", причем - назвали справедливо. Давно это было. Мне едва исполнилось восемнадцать лет, и я был крайне влюблен в некую Олю. И она испытывала ко мне чувство. Словом, пришло время мне познакомиться с ее родителями. Я был студент механического техникума. И мое общественное положение в принципе меня устраивало. Но перед отцом Оли хотелось показать более высокое социальное положение… Кто же не поймет такого стремления?..
А Владимир Андреевич - Олин отец - был полковник авиации в отставке. Вот я и наду-мал, чтобы завоевать его симпатии, притвориться видным парашютистом. Летчиком сказаться я боялся: тут уж сразу можно было попасться. А вот парашютистом - другое дело. У нас занима-ются прыжками с молодых лет. Это показывает храбрость и ловкость… Словом, все ясно…
Когда я пошел в гости к Олиным родителям, я утащил на этот вечер парашютный значок нашего соседа - летчика. Знаете, красивый такой эмалированный синий значок, изображающий парашют в раскрытом виде, в полете, так сказать, а к нему подвешен маленький овальчик, на котором поставлена цифра, означающая количество прыжков, совершенных обладателем значка. У соседа прыжков было двести… И я не рассчитал, что двести прыжков, пожалуй - многовато для парнишки в восемнадцать лет… Но это уже я потом сообразил, что надо было раздобыть значок поскромнее. А в тот вечер я, значит, прикрепил себе к бежевой тенниске значок на двести прыжков и отправился к Оле.
Оля меня встретила в подъезде: от нетерпения вышла навстречу… Мы взялись за руки и вбежали в квартиру. В передней Оля выпустила мои пальцы из своих и вошла в столовую. А там уже был накрыт чай. Хлопотала Олина мама - милая женщина лет сорока. А папа сидел в качалке. Он поднялся мне навстречу, светлыми глазами человека, привыкшего глядеть в небо, посмотрел на меня… На лице папы была добрая улыбка. Жестом он пригласил меня к столу.
Но вот его взгляд задержался на моей груди, и улыбка погасла.
"Ага! - подумал я. - Клюнул на мой значок! Теперь он меня зауважает…"
Но Владимир Андреевич уселся сам (при этом он не спускал глаз с "моего" значка), подождал, пока Оля и я заняли места за столом, и лишь после этого произнес со значением:
- Это что же за украшение у вас, молодой человек? - и движением подбородка он указал на парашютный значок.
- Да, вот… прыгаю понемножку… - самодовольно ответил я. Безусловно - я не авиатор. (Сам не знаю, зачем я так сказал: авиатор, а не летчик.) Но тоже, так сказать, приобщаюсь к нашим советским деловым небесам…
Оля переводила взор с отца на меня и обратно. И почему-то покраснела. Но я не придал еще значения этому признаку… А Владимир Андреевич нахмурился, помолчал и спросил:
- Сколько раз вы успели спрыгнуть?
- Я? Я это… что-то порядка (тут я нагнул голову, чтобы еще раз прочитать число прыжков, обозначенное на овальчике под парашютом)… двухсот или даже - трехсот…
- Скажите! Триста раз прыгали! Такой молодой и - нате вам! - И в голосе полковника звучала откровенная ирония.
От этой иронии у меня внутри что-то вроде лязгнуло или дернулось… В общем, я ни с того ни с сего поперхнулся и опустил глаза. А Оля почему-то застонала.
- Помолчи, Ольга! - скомандовал отец, хотя она ничего не произнесла. Та-ак. А сколько вам лет?
- Лет мне… лет мне восемнадцать… с чем-то там…
- Смотрите: какой вы широкий, молодой человек, точно считать не желаете… Прыжков у вас - от двухсот до трехсот, а лет вам "восемнадцать с чем-то"…
- Папочка, может, сперва выпьем чаю, - дрожащим голосом выдавила из себя Оля.
- Я сказал: помолчи. Та-ак… В восемнадцать лет вы напрыгали уже двести раз. Вон у вас на значке так обозначено.
- Да, - подтвердил я со вздохом. И сам почувствовал, что интонация у меня была вроде как с сожалением: мол, неприятно это, но - что ж поделаешь? - вот напрыгал уже на третью сотню…
- Сколько же раз вы прыгаете, когда попадаете на аэродром?
- Я? - переспросил я, чтобы как-то оттянуть ответ. - Я это… если уж дорвешься, как говорится, до летного поля, то, безусловно, сигаешь раз десять - двенадцать кряду…
Мне хотелось выговорить эту фразу небрежно и самоуверенно, но я и сам услышал, что мямлю очень невнятно и даже - с испугом. А Оля закрыла руками лицо и дышала прерывисто.
- Правильно! - подхватил Владимир Андреевич; он даже как-то развеселился. - А с какими вы парашютами обычно прыгаете?
- С этими… как их? - ну, с воздушными…
- Они - что же? - сшиты из воздуха?
Я сделал вид, что смеюсь такой забавной шутке. Но смех тоже получился тревожный - вроде я подавился, отправив кусок еды "не в то горло", и теперь выдыхаю с трудом и с болью крошки…
- Зачем же… хе-хе-хе… воздушные? - проговорил я наконец. - Сами парашюты - они брезентовые. В основном… Или там полотняные… Из мадапалама… из бязи.
- Из бязи, вы говорите? - Владимир Андреевич сыграл большое удивление.
- Ага. А к ним пришиты эти… ремни… лямки… в общем, постромки…
- "Постромки" - вы говорите, молодой человек?
- Да. То есть нет. Не постромки, а эти - стропила…
- "Стропила"? Как на стройках?! Очень интересно. Это что - новое изобретение в области парашютизма? В мое время такого еще не было.
- Папа! Хочешь чаю?! - истерически звенящим голосом выкрикнула Оля и метнулась к чайнику, чтобы налить отцу.
Но он остановил ее жестом руки.
- Обожди, дочка. Выясним сперва все до конца. Вы можете мне рассказать: как вы прикрепляете к своей особе парашют? Технически как вы это делаете?
- Как когда, - прошептал я.
- Не слышу!
- Как, говорю, когда… Иногда полностью пристегиваюсь…
- Пристегиваетесь? Отлично. Это значит - иногда. А в других случаях что происходит?
- А иногда, так сказать, - внакидку… Если расстояние до земли не слишком тово… огромное…
- Угу. Очень интересно! - теперь полковник не скрывал, что он издевается надо мною. - Значит, вы пользуетесь парашютом то впристяжку, а то - внакидку. Как вот чай пьют: когда - внакладку, а когда - вприкуску. Молодец!
На секунду во мне возникла надежда, что слово "молодец" сказано без иронии, всерьез… Но, подняв глаза на Владимира Андреевича, я понял, что моим пыткам конец еще не пришел.
- А вам не приходилось прыгать наизусть, юноша? - задал очередной вопрос папа.
- Приходи… а как это - "наизусть"? - спохватившись, переспросил я.
- Ну, так: вы прыгаете без парашюта, а потом вам вдогонку бросают мешок с ним.
- А разве так бывает? - наивно удивился я. И только задав этот вопрос, понял, что я опять дал промах.
- Я читал, что теперь бывает. Ну, если с вами такого еще не было, то ладно. Хорошо, что вы не рисковали с этим делом…
Оля вскочила со своего места и убежала, громко плача. Мы с полковником проводили ее глазами, затем, как по команде, оба повернулись лицами друг к другу.
- Что бы у вас еще спросить? - раздумчиво произнес Владимир Андреевич. - Ах, вот: а в стратосферу вам не приходилось залетать? Чтобы оттуда вниз головою - у-у-у-у-у-у! - к земле… Внакладку или вприсядку… А?
- Приходилось! - отчетливо и громко заявил я. Поняв до конца, что я морально, так сказать, уже рухнул, я решил перейти в наступление. - Сколько раз я именно так - у-у-у-у-у-у!
- Молодец! Может, ты и в космос залетал?
- А как же. Вчерашний день из космоса. Даже не согрелся еще толком. Там ведь знаете какие холода?..
- Значит, ты и с невесомостью знаком?
- А как же? Как вот с вами… Хочешь встать со стула, а сам уж подскочил под потолок! - Я был так огорчен и разозлен, что решил показать себя.
- Так. А теперь пошел вон, врунишка несчастный! - сердито сказал Владимир Андреевич и поднялся.
- А почему? За что?
- За то, что я не желаю, чтобы моя дочь дружила с таким типом… А этот чужой значок, который кто-то честно заработал в Тушино… Знаешь, кто ты есть?! - тушинский вор! Убирайся вон!
Я хотел было независимо пройти к дверям, но почувствовал такую невесомость от всего вышеописанного, что качнулся и упал подле стола… Тут подбежала Оля и увела меня на улицу. Отец ее смотрел на нас крайне строго. А мама просто не показывалась больше. Ей, наверное, неприятно было наблюдать мой уход.
С тех пор прошло много лет. С Олей я давно раздружился. Но свой лжетушинский дебют помню отлично. И буду помнить всю жизнь.