Султан-курносый ползком добрался до двери и исчез. Все на некоторое время замолчали - они поглядывали друг на друга, видно соображая, что же это все-таки могло быть, и на всякий случай отодвигаясь подальше от страшного мангала. Под конец все забились в углы, стараясь стереть с лица золу. Посмотрев на меня, Хаджи-баба сказал:
- Что ты нахохлился, как фазан? Что ты стоишь, пропади ты пропадом? Иди, вынеси мангал!
Я потащил мангал, делая вид, что ужас как боюсь, и стал подметать золу. Но тут появился Султан-курносый - и не один: с ним было двое полицейских!
- Выстрел был вот здесь! - сказал он, тыча пальцем в то место, где стоял мангал, а потом повернулся к уста Салиму: - А стрелял вот он!
Уста Салим что-то растерянно завопил было, но полицейские его не слушали, они начали обыск, предварительно ощупав со всех сторон уста Салима, который извивался у них в руках и паническим голосом уверял, что он вообще никогда в жизни не стрелял, даже из рогатки. Всю курильню перевернули вверх ногами. Потом проверили паспорта. Потом допросили Хаджи-баба и уста Салима, выясняя все их родственные связи, вплоть до чьей-то бабушки, которая, по словам уста Салима, осталась бездетной и умерла от нервного истощения. Конечно, не нашли ничего, кроме двух фунтов анаши и четверти фунта опия. Один из полицейских незаметно отломил кусок анаши размером с кулак и положил его себе в карман, я это видел, но, разумеется, промолчал.
- Ладно, - сказал наконец полицейский, тот, что был помоложе. - Насчет выстрела не подтвердилось. Бомбы тоже не видать. Видно, какой-нибудь мальчик устроил фейерверк.
Только он это сказал, все посмотрели на меня, и глаза у них загорелись мрачным огнем. Я уже приготовился с плачем отнекиваться, но тут второй полицейский добавил:
- А вам, Хаджи-баба, придется пойти с нами, объясните господину полицмейстеру насчет этого, - он показал на анашу и опий.
- О великие! - сказал Хаджи-баба, и колени у него подогнулись, как будто он собирался стать на них. - На старости лет не ведите меня в суд, это ведь не мое, мне дали на сохранение…
Тут остальные тоже вмешались:
- Оставьте это дело, век не забудем вашу доброту, дай бог жизни и вам, и господину полицмейстеру, и белому царю…
Хаджи-баба начал лихорадочно рыться в своем кошельке, выгреб оттуда целую горсть меди и серебра и отдал старшему полицейскому.
- Вот, возьмите, добрые люди! Хоть и мало, но сочтите за многое, даю от всей души…
Полицейские переглянулись.
- Ладно уж, - сказал младший. - Смотрите, чтоб впредь этого не было, на первый раз простим, как-никак вы старый человек…
- Ой, спасибо, - забормотал Хаджи-баба и стал кланяться.
Полицейские ушли. Хаджи-баба обессиленно уселся на край нар.
- Уй, еле спасся от беды, благодарение аллаху, пронесло… Эй ты, чертов сын, сколько ты мне вчера вечером денег отдал?
- Семь рублей, одна таньга и мири!
- Слава аллаху, дешево отделались… Ну, а теперь говори - твоя проделка?
- Умереть мне, нет!
- Смотри, так и умрешь без покаяния!.. Может, какой-нибудь мальчик в курильню заходил?
- Я не заметил…
- А-а, ты не заметил, так-то вот оно! И сам ни при чем, и не видел никого! Сыт, одет, деньги копишь, так еще и номера стал выкидывать, как козел Ишанхана! Еще говорит, я не заметил! А-а!
Он схватил лежавшие рядом медные щипцы для угля, вскочил и кинулся ко мне. Несколько раз он успел меня ударить, но тут его удержали остальные. Я забился в угол и плакал. Меняла умылся, оделся и с печальным видом ушел на базар. Уста Салим принялся за изготовление цветов из разноцветной бумаги - подарок какому-то баю на той, по случаю обрезания младшего сына. Хаджи-баба ушел к себе. Султан-курносый не показывался. Мало-помалу к середине дня все вошло в свою колею. Но дело было сделано… Я остался под сильным подозрением.
Когда дня два спустя наши посетители беседовали, сидя на сури у стены курильни, с крыши на них упали два дерущихся кота. Если бы из зверинца действительно сбежал тигр и прыгнул на них сверху, они бы и то больше не испугались. Коты, правда, до того озлились, что, даже свалившись, продолжали рвать друг друга, истошно воя, и при этом, конечно, не особенно заботясь о красоте наших клиентов. Они начисто разодрали чалму уста Салиму, и, по-моему, ему еще надо было благодарить аллаха, что на нем была чалма, потому что у двух других они выдрали примерно половину волос из головы и бороды, да так и скрылись со своей добычей.
И, подумайте, их приписали тоже мне!
Разве не обидно? Ведь в этом я был ни сном, ни духом не виноват, я этих котов раньше и в глаза не видел! Но во всем есть своя хорошая сторона. Теперь ясно, что задерживать меня здесь особенно не станут…
Однако дело этим не кончилось.
В следующий четверг Хаджи-баба приготовился к обычной торжественной трапезе накануне пятницы. В широкой щели под потолком у него стоял ирбитский ларчик, который открывал только он сам: там хранились наркотики, чай, сладости. На этот раз он спрятал туда полфунта ароматного кузнецовского чая, фунт халвы, больше фунта ургутского желтого кишмиша и другие лакомства. Ларец он, как всегда, запер, а ключ привязал к связке, что носил на поясе. Там были еще ключи от чулана, от ворот, от комнаты, от большого сундука и еще бог весть от чего. Настроение у него было прекрасное, это я понял по его нению. Когда он был чем-нибудь доволен, то всегда напевал вполголоса. Сейчас он пел какую-то непонятную песню "Антал-хади, антал-хак, лайсал-хади, илал ху…"
Вечером, после четвертой молитвы, уста Салим, как обычно, стал читать вслух какую-то книгу толщиной в кирпич. Все слушали, затаив дыхание. Потом улеглись спать. Разбудил меня старый перепел, за которым Хаджи-баба, получивший его в подарок из Ура-тюбе, любовно ухаживал с самого Науруза. С минуту я лежал, слушая его посвистывание, потом встал, умылся, поставил самовар. Следом встали уста Салим и индиец. Я продолжал наводить порядок, приготовил все для завтрака. Вошел и Хаджи-баба. Видно, проснулся он с тем же прекрасным настроением, потому что, как и вечером, напевал свое "Анталхади". Мы обменялись приветствиями.
- Самовар вскипел, Хаджи-баба, если дадите чай, я заварю…
Он перебрал связку у себя на поясе, нашел ключ от ирбитского ларца, отделил его от остальных и взглянул наверх. Ларца наверху не было.
- Ты что, ларец под голову спрятал? Молодец, сынок, осторожность вещь хорошая, так-то вот. Говорят, соблюдай осторожность, только соседа вором не считай… Ну, куда ты его поставил?
- Хаджи-баба, я его никуда не прятал! И под голову не клал. Он был на месте.
- Что, что? - спросил Хаджи-баба встревоженно. - На месте был? Уста Салим, вы не видели?
- Вечером видел, он там стоял.
- Так ищите же! - сказал Хаджи-баба, чуть не плача. Потом он сжал губы и зло посмотрел на меня: - Подумай как следует, нечестивец, куда ты его дел?
- Хаджи-баба, ну ей-богу, не трогал я его! Я же ваши вещи никогда не трогаю, вы же знаете! Чтоб мне провалиться, если я знаю, где этот ларец…
- Он не птица, чтобы самому улететь! И не лягушка, чтобы выпрыгнуть! Так-то вот! Ищи, проклятый! Не смей шутить со старым человеком!
- Хаджи-баба, да разве я когда-нибудь…
Он оборвал меня:
- Кто сюда заходил после меня?
- Никого не было, Хаджи-баба, даже сорока не залетала!
- Никого? - сказал Хаджи-баба в ярости, передразнивая меня. - Опять никого, и ты не виноват!
Он погрозил мне кулаком и начал попеки, заперев дверь курильни. Он перевернул все вверх дном, даже полицейские и те так не старались. Он дважды обследовал пустую щель, где стоял ларец, как будто думал, что тот может появиться сам собой, заглянул под курпачу, в трубу самовара, потом стукнул меня и велел раскрыть рот: может, он думал, что я съел его ларец по частям и теперь от испуга начну выплевывать непереваренные кусочки? Совершенно разъярившись, он схватил свои любимые медные щипцы и стал меня колотить. Уста Салим к нему присоединился. Я орал во весь голос. Я вправду испугался, потому что ларец я и трогать не трогал, черт его знает, куда он исчез! Наконец, изрядно избив меня, они угомонились. Индиец, который смотрел на все это, забившись в уголок, плакал от жалости ко мне, но не вступался. Видно, он растерялся пли вправду считал меня вором…
- Проклятое отродье, - говорил Хаджи-баба, - ишь, мягкий веник! Говорят: вскорми осиротевшего теленка - рот и нос будут в масле, вскорми осиротевшего мальчишку - рот и нос будут в крови. Так вот оно и бывает, да! Как ты у меня прижился - так и дней спокойных не стало! Говори, куда сплавил ларец, по-хорошему говори, вернешь его - все забудем. А иначе я тебя к казию поведу, в суд, да, так-то вот оно! Несдобровать тебе тогда, в Сибирь попадешь!
Я ответил, всхлипывая:
- Если уж на то пошло, Хаджи-баба, я и сам вас к казию позову! Где это видано, сколько я у вас работаю, а получил одну старую шапку! Да еще избили вы меня, сироту! Где это в шариате такое сказано? Думаете, я к белому царю дорогу не найду? Ой, мамочки, ой-ей-ей…
- Ах ты, негодный, да ты и так еще разговаривать умеешь! Неблагодарная твоя душонка! Вон отсюда! Убирайся сейчас же! Что я тебе должен, получишь на Страшном суде!
Тут уста Салим вмешался:
- Хаджи-баба, зачем вам его гнать? Черт с ним! - Тут он подмигнул Хаджи-баба. - А ты, мальчик, укороти язык, понял? Если не ты взял, скажи, кого подозреваешь?
Тут индиец не выдержал:
- О, бедный мальчик, несчастный сирота! - сказал он дрожащим голосом. - Хаджи-баба, я оплачу стоимость вашей пропажи. Во сколько вы свой ларец цените?
- Прекрати свой мешават-пешават! - сердито оборвал его Хаджи-баба. Потом снова обратился ко мне: - Скажи нам, кого ты подозреваешь?
Я и вправду не знал, кого мне подозревать. Потом я подумал про Султана-курносого. Может, он?
- Тяжело клеветать на других, хозяин, - сказал я. - Только мне думается, это курносый. Зря ли он полицейских сюда привел? Он против вас всех, видно, зло затаил!
- Гм, - сказал Хаджи-баба. - Ну, это мы проверим. Он от нас никуда не денется…
На том все кончилось. Но день был испорчен, курильню открыли только к полудню, да и то, несмотря на праздник, народу пришло мало. Вечером я разделался со всеми делами. Потом притворился, что ложусь спать. Хаджи-баба уже ушел к себе, индийца нынче не было, а уста Салим подозрительно долго не ложился. Видно, караулил меня. Но сон в конце концов его сморил. Тогда я выскочил и побежал к тополю, под которым зарыта была пепельница с частью моих денег. Потом я вернулся тихонько, уста Салим спал. Я достал иголку и принялся в темноте кое-как зашивать все монеты в кромку индийского халата. Денег было что-то около сорока рублей - целое состояние! Если б не война, можно купить десять баранов!
Я уже кончал свою работу, когда вдруг, неловко наклонившись, задел стоявшую рядом пепельницу, и она с грохотом покатилась. Уста Салим проснулся и вскочил в испуге:
- Кто… кто тут?
- Никого нет, Мулла-ака, это я… - сказал я спокойно. Монеты все уже были зашиты.
- Что… что ты делаешь там, в темноте, а?
- Ничего я не делаю, халат свой зашиваю. Выгоняют меня, так не идти же мне в рваном халате!
- А ну, зажги лампу!
Я встал и зажег. Он жадно оглядел комнату, увидел мой халат и иголку с ниткой, торчавшую из кромки.
- Бедненький мальчик, - сказал он лицемерным сладким голосом. - И вправду, гляди-ка, шьет в темноте…
А ведь зря ты шьешь. Меняла у тебя халат обратно заберет. Такой жадюга! - Я посмотрел на него, он на меня, лицо у него было сонное, а глаза хитрые-прехитрые.
У меня вдруг одна мысль мелькнула. - Да, - продолжал уста Салим, - ты видал, какие деньги он здесь пересчитывает? А ведь я сижу тут, нуждаясь в горсточке кишмиша! Не помню, чтоб он мне хоть раз медяк дал… - Он помолчал. - Ты лучше уходи, пока можно, да и ночь нынче лунная. Жалко, конечно, я тебе как раз завтра змея хотел сделать… - Он покосился на меня. - Теперь и бумага и камыш зря пропадут! Ничего не поделаешь, такая у тебя судьба…
Я притворился страшно огорченным.
- Что вы, Мулла-ака, неужели он вправду халат обратно отберет? - Я знал, конечно, что это вранье, ведь уста Салим и не подозревал о подарках, которые делал мне индиец. Мне кое-что стало ясно.
- Отберет, жадюга! - сказал уста Салим. - И не задумается! Уходи, пока луна да все спят… И прощаться нечего. Хаджи-баба не любит много разговаривать, ему молчаливые по душе.
"Как же! - подумал я. - Нашел молчальника. Вот оно что, Ильхам-чайханщик содержал попугая, чтоб собирать людей в своей чайхане, а Хаджи-баба держит для этой цели уста Салима. Чему Хаджи-баба его учит, то он и говорит. А ларец-то он украл! Он, точно. Только без ведома Хаджи-баба… Ну, ладно, черт с ними, пусть себе разбираются, мне ведь главное - уйти отсюда тихо". Я сказал:
- Спасибо за совет, уста Салим, как вы скажете, так и сделаю. Уйду…
Я налил в кумган воды из самовара, вышел и помылся теплой водой. Помыл лицо, руки, ноги - в честь избавления. Потом зашел, надел халат и шапку. Уста Салим жадно следил за мной, Следи, следи, денег моих ты не увидишь! Я поклонился ему и вышел.
После первого снега снова потеплело, но воздух все же был холодный, благо я был одет и обут. Я вздохнул полной грудью и тут только понял, до чего спертый и вонючий воздух в курильне. Ах, теперь я легок, чист, свободен, как птица, вылечившая крыло! До рассвета еще далеко, но на душе у меня уже словно заря занимается! Куда же я иду?
Домой! Домой!
1936–1962
Перевод Александра Наумова
Примечания
1
Яхши кыз - значит "хорошая девушка".
2
Сегодня базарный день, хозяин, надо торопиться в лавку, разрешите уйти.
3
Пятница - праздничный, свободный день недели у мусульман.