* * *
Увлечение мсье Тюрло ограничивается кустарными поделками, среди поклонников спорта "сделай сам" таких, как он, большинство, но существует и более высокий класс любителей мастерить.
Такого рода увлечению люкс отдается мсье Шарнеле, когда он мудрит над своей машиной. Не успел он ее купить, как им уже владеет одна только мысль: переделать ее так, чтобы она ничем не походила на остальные машины той же серии. С помощью бесчисленных торговцев, предлагающих ему различные детали - фары, указатель поворота, клыки бампера - и твердящих: "Теперь уж, будьте уверены, второй такой машины вы не встретите".
Мсье Шарнеле без конца старается приукрасить ее, вечно что-то меняет вплоть до каландра, пока автомобиль не становится совершенно неузнаваемым. С утра пораньше по воскресеньям, а иногда и в будни, если он только не занят на службе, он уединяется со своим автомобилем в Булонском лесу, прогуливает свою "любимую", начищает до блеска ее хромированные части, отполировывает ее, млеет от восторга, хотя и прикидывается раздосадованным, если кто-нибудь из гуляющих начинает бродить вокруг него и в конце концов осведомляется, какой марки его машина.
Наряду с этим увлечением люкс существуют также и другие увлечения, которые встречаются на каждом шагу и представляют еще больший интерес для изучения, поскольку являются неотъемлемой частью жизни каждого индивидуума. Одним из наиболее типичных увлечений следует считать бесконечные мудрствования француза с фильтром, точнее, с фильтром для кофе. Я долго не мог понять, почему французы, вместо того чтобы выпить горячий, крепкий кофе, предпочитают наблюдать, как он стекает по каплям через какой-то непонятный перегонный куб, обжигают пальцы, безуспешно пытаясь наладить этот агрегат, и в результате пьют кофе холодным. Мне кажется, им доставляет удовольствие самим "мастерить" свой кофе.
Фильтр - одна из тех находок, одно из тех дьявольских изобретений французов, среди которых достойное место по праву занимают всякого рода счетчики-контролеры, автоматически закрывающиеся двери метро, ограничительные переключатели в номерах гостиниц (либо люстра без ночника, либо ночник без люстры) и известные под названием "лифта" скрипящие клетки, люльки, кабины, в которые небезопасно входить, не изучив предварительно специальной инструкции о пользовании ими, и сохраняющие за собой и по сей день привилегию оставаться единственным средством передвижения, уступающим в быстроте ногам человека.
Но среди всех дьявольских изобретений французов есть одно, которому следовало бы присудить пальму первенства. Я говорю о тех местах, которые французы, обожающие парадоксы, называют "удобствами" и которые они умудряются сделать как можно более неудобными. Взять хотя бы эти "удобства" в Париже, где они так тесно примыкают к телефонным будкам в бистро, что порой даже забываешь, по какому делу ты сюда зашел. (А щербатое блюдце, в центре которого двадцатифранковая монета тщетно поджидает своих сестер, сразу же напомнит вам, что вы находитесь в стране чаевых.) Ну а что сказать о деревенских клетушках, куда вы попадаете, пробираясь через no man's land железного лома и домашней птицы, или о темных пропастях, не свалиться в которые можно, только проявив чудеса эквилибристики, и где лишь хитрость индейца могла бы уберечь вас от слепого maelstrom'а, называемого спуском воды, который гонит вас со всех ног к двери, а дверь, вместо того чтобы вывести вас на свет и воздух, толкает обратно в сырой мрак.
* * *
Надеюсь, мне простят это отступление, которое заставило меня несколько отклониться от темы. Я не мог обойтись без него. Теперь же я снова возвращаюсь в Сомюр, к полковнику Тюрло, к его чехлам и изделиям. Набросив маскировочный чехол, по всей вероятности позаимствованный им из союзнических излишков, на один из замысловатых аппаратов своей лаборатории, мьсе Тюрло снял свой рабочий халат, повесил его на гвоздь и, достав из кожаного футляра часы-луковицу, воскликнул:
- Черт возьми! Уже полдень, вы не видели мою хозяюшку?
Мы отправились ее разыскивать. И я уже было подумал, что полковник извлечет свою супругу из какого-нибудь очередного чехла, как вдруг добрая половина мадам Тюрло выставилась из стенного шкафа. В синей блузе и в косынке она убирала в специальный предохраняющий от моли мешок свой костюм, отделанный каракулем.
- Последний каприз мадам, - сказал полковник. - Здесь она его, конечно, не носит, надевает лишь в исключительных случаях… В таком костюме щеголять только в Париже.
Мадам Тюрло попросила меня извинить ее: в таком виде она не могла выйти к гостю… Она сейчас переоденется к обеду. Мой приезд, I was sorry, явно всех переполошил. И действительно, Тюрло, владельцы большого дома, собирались пообедать на кухне, но из-за меня решились расчехлить столовую и знаменитую, полную призраков гостиную, куда они никогда не отваживаются вступить одни.
- В вашу честь мы откроем бутылку доброго винца, мой дорогой майор, - сказал полковник, который обычно пьет дешевое красное вино, хотя у него неплохой погребок.
* * *
Вероятно, рискованно судить о стране по ее внешнему виду, особенно если она нередко натягивает на себя чехол, к тому же я почти убежден, что не все французы питают такое пристрастие к чехлам, как семейство Тюрло, но, даже если не ссылаться на Тюрло, надо будет признать, что и мсье Топен и мсье Шарнеле, не успев купить новый автомобиль, тут же натягивают на сиденья чехлы, которые они снимут лишь в тот день, когда решат его продать (в очень хорошем состоянии), с тем чтобы, если только будет возможно, использовать эти чехлы для новой машины.
Я склонен полагать в конечном счете, что чехол - символ бережливости и даже самоограничения французов. У этих людей, у которых так развито чувство собственности, что они умудряются даже иметь "собственных бедняков" и которых, может быть, жизнь балует больше других народов, самоограничения превратились в настоящий культ, и чехлы на сиденьях автомобилей - одно из самых распространенных его проявлений. Я могу привести в пример одного миллиардера, который своей репутацией обязан в основном тому, что он всегда обедал за грубо сколоченным столом, что дети его учились в бесплатной школе муниципалитета, что ездил он лишь в вагонах 3-го класса, что за всю жизнь сам не выбросил ни одной веревочки и говорил служащим, которые просили у него прибавки: "Не понимаю, как это вы умудряетесь столько тратить".
В стране изобилия настоящие солидные состояния рядятся в смиренные одежды и только те, кто не имеет капитала, тратят не считая.
Глава XVI
Страна чудес
Чудо, как и виноградная лоза, - одна из основных культур Франции.
Все французы, независимо от того, позитивисты они, рационалисты или же вольтерьянцы, свято верят в чудеса. И тогда, когда враг стоит уже у самых ворот Парижа, и тогда, когда до окончания матча в Коломбе против англичан остается лишь одна минута, они полностью полагаются на волю провидения, которое, следует признать, нередко бывало к ним благосклонно.
С первых же дней своего существования Франция, как и остальные ее латинские сестры, находится на особом положении: она притягивает чудеса, подобно тому как другие страны притягивают к себе дождевые облака. И не просто притягивает! Она умеет приспособить их к требованиям времени: чудо поспешило ей на помощь пешком в образе святой Женевьевы, прискакало на коне в образе Жанны д'Арк, подъехало на такси в битве на Марне. Может быть, завтра оно явится к ней движимое атомной энергией.
Бывает, что и в другой стране какой-нибудь государственный деятель воскликнет: "Только чудо могло бы спасти нас!" И становится ясно, что положение безнадежное. Во Франции такая фраза означает, что все еще впереди. Французы загораются, когда сгущаются тучи, и становятся дисциплинированными, когда кругом царит полнейшая неразбериха. Доступное их мало трогает, недоступное влечет к себе. В стране, славящейся легкостью, трудности вдохновляют. Они та почва, на которой расцветают французское хитроумие и находчивость.
Чудеса неотступно следуют за французом в течение всей его жизни, подобно тому как они сопутствуют Франции на протяжении всей ее истории. Первое, что французы, с пеленок вооруженные знаниями, сообщают своим детям, - это то, что нашли своего ребеночка в капустке. (Здесь сказывается и гурманство французов и любовь к ласковым словечкам.) Родители делают все, что в их силах, чтобы дети их стали чудо-детьми, и дети, воспитанные дипломированными старыми девами, во всем потакающими им дядюшками и дедушками-философами, всегда "поразительно развиты для своего возраста" и высказывают суждения, достойные восьмидесятилетних, которые ужаснули бы родителей-англичан, но приводят в восхищение родителей-французов, млеющих от счастья оттого, что могут на людях листать своих отпрысков, словно сборники острот и афоризмов. Да и сами дети, открыто или тайком, наблюдают за существующим в стране культом чуда. Они узнают не только историю Жанны д'Арк, но и то, что сам Создатель указал французам естественные границы их государства, тогда как другим народам пришлось самим позаботиться о себе; вместе с Тентенами и Спирусами - любимыми героями детских журналов и другими юными принцами царства "находчивости и деловитости" они чудом отыскивают дорогу в девственных лесах, спасают от неминуемой смерти путешественников (англичан) и привозят во Францию вместе с секретом яда кураре благодарственные письма Скотланд-ярда.
Сдобренное плодоносным илом среднего образования, хитроумие школьника все возрастает и в конце концов позволяет ему сотворить то чудо, на которое способны все французы. Чудо Метлы: под бдительным оком старшины, который делает вид, что ничего не замечает, он, не прикоснувшись к метле, спокойно ждет, пока ветер выполнит его наряд - подметет двор казармы. Таковы его маленькие мирные победы. Француз до последних дней своей жизни сохранит память об этом "чуде" и поведает о нем сыну, сказав в заключение: "Да ты и сам увидишь, когда тебя призовут в армию!"
Не только лицей и казарма, но и высшая школа стремятся отточить и усовершенствовать хитроумие своих воспитанников, которые выскакивают оттуда одним прыжком, словно из волшебной шкатулки… они все "схватывают на лету"… "схватывают на лету" то, в чем другим бывает не так-то легко разобраться. Случается, что они покидают Францию. Француз может строить метро в Каракасе или готовить лакомые блюда из лягушек в Аделаиде. Вместе с ним сама Гасконь обосновывается в Цинциннати, а Политехническая школа - в Кабуле. Но при первой же возможности он вернется в Барселонет или же в Брив, так как, если на свете немало стран, где можно заработать себе на жизнь, тратить заработанное в конечном счете лучше всего во Франции.
* * *
Страна чудес, чудо-людей, чудо-одежды, царство нюансов и утонченности, я покидаю тебя…
Я улетаю в Бенгалию, куда меня настойчиво зовет мой старый друг полковник Безил Крэнборн, который, прежде чем отправиться в Сингапур, к месту нового своего назначения, предлагает мне в последний раз поохотиться вместе с ним на тигров. Но этот мой отъезд так не похож на прежние. Теперь меня сопровождает добрая сотня лиц, невидимых постороннему глазу. Полковник Крэнборн и наш хозяин магараджа Бхагалпура, конечно, не заметят их присутствия, но, когда они будут рассказывать мне о тиграх-людоедах, лицо Мартины встанет передо мной и в мыслях своих я буду с ней, я буду в Париже. Но не только сердцем буду я тосковать по Франции.
Несколько месяцев назад как-то ночью в Индии я почувствовал, что и желудок мой тоскует по этой стране: я спал тогда в палатке в знойных джунглях Ассама, где постоянно дуют муссоны, и вдруг в моих сновидениях явилась мне мамаша Гренуйе: "Что вы тут поделываете, майор?" Подбоченившись, она стояла на берегу тихих вод, которым не знакомы ни муссоны, ни тайфуны, и спрашивала меня: "Не хотите ли вы отведать сейчас моей форели в сметане?"
В ту ночь я понял, что я уже не тот, каким был прежде.
Ничего не поделаешь, у сикхов и у зулусов, в Рангуне и в Занзибаре я вспоминаю Вандомскую площадь и замок Азэ-ле-Ридо. И когда я возвращаюсь из Индии или Калахари и самолет, пролетев над бесконечными песками и каменистым плато, где земля и небо словно объявили войну друг другу, приближается к петляющей Сене и я сижу под собой этот маленький, благословенный небом шестиугольник, где все создано для человека, все отвечает его желаниям, где все ласкает его взор, возбуждает аппетит и радует сердце, я знаю, что я возвращаюсь в Страну Чудес.
Страна, не имеющая себе подобных, страна, где фермы, церкви, замки так удивительно вписались в пейзаж, словно они были созданы одновременно с ним.
Страна 43 миллионов мыслящих планет, у каждой из которых своя особая точка зрения, страна, все обитатели которой так различны и в то же время так удивительно схожи именно потому, что хотят различаться между собой и ведут бесконечные споры, которые заканчиваются традиционной фразой:
"В сущности, мы с вами во всем согласны".
Страна, где каждый - такая яркая индивидуальность, что не может прочитать по радио метеосводку, не почувствовав себя сопричастным радостям ясного дня или тревоге приближающейся грозы.
Удивительная земля, где в одну и ту же минуту я узнаю, что кто-то меня ненавидит, а кто-то любит, и - о чудо! - узнаю, что это один и тот же человек.
О дорогие мои Шарнеле и Топены, Тюрло и Поше, обуреваемые духом фрондерства и свободолюбия, я слишком часто возводил на вас напраслину.
Мне остается теперь испросить у вас прощения.
Я говорил, что вы скептичны, недоверчивы, расчетливы. Но чудо заключается в том, что вы в то же время восторженны, доверчивы и великодушны. Если бы завтра вы вдруг стали дисциплинированными, аккуратными и молчаливыми, какое бы огромное несчастье обрушилось на мир. Ведь ваши недостатки - лишь оборотная сторона ваших достоинств. Несмотря на вашу ярко выраженную неприязнь к иностранцам, иностранцы находят приют именно в вашей стране; вы не всегда сами устоите перед соблазном обойти закон, но детей своих учите выбирать в жизни только прямые дороги; страна мелких рантье, вы в то же время страна благородных рыцарей; вы самые негостеприимные люди на свете, но страна ваша - самая радушная страна на земле. И если правда, что контрасты привлекательны, вы самый привлекательный народ на нашей планете. И если правда, что человеческий мозг подобен парашюту (чтобы он сработал, говорит лорд Дьюор, надо, чтобы он раскрылся), вы чемпионы парашютного спорта.
Простите меня… простите мне мою смелость. Когда, оглядываясь назад, я перечитываю эти записки путешественника, вознамерившегося открыть Францию и французов, меня пугает собственная дерзость. Я готов искать убежище в Англии… По какому праву я, англичанин, перечислил здесь все ваши недостатки? По жалкому праву людей, которые решаются судить о жизни на земле, хотя сами умирают детьми, не прожив и ста лет? А может быть, просто но праву, предоставленному мне Бернардом Шоу: лучший способ освоить какой-нибудь вопрос - это посвятить ему книгу…