Аверченко Аркадий Тимофеевич (1881–1925) - русский писатель, журналист, редактор журнала "Сатирикон", один из самых известных сатириков начала XX века.
В книгу вошел авторский сборник "Рассказы для выздоравливающих", наполненный "шумом, весельем, беззаботностью, бодростью и молодой дерзновенной силой".
Содержание:
Предисловие 1
Сердечные дела Филимона Бузыкина 1
Преступление актрисы Марыськиной 2
Человек, у которого были идеи 3
Три визита 4
Зеркальная душа 7
Сердце под скальпелем 7
Сильные и слабые 10
Русалка 11
Руководство для лентяев 12
Ложное самолюбие 13
Душа общества 14
Слепцы 15
Я в свете 16
Одураченный хиромант 17
Волчья шуба 18
Последний 19
Разумная экономия 20
Медицина 21
Мотыльки на свечке 22
Дьявольские козни 23
По влечению сердца (Образцы иностранной литературы) 24
Конец графа Звенигородцева 25
Опора порядка 26
Купальщик 27
Примечания 27
Аркадий Тимофеевич Аверченко
Рассказы для выздоравливающих
Предисловие
Очень, очень трудно писать предисловия. Всегда почти содержание предисловия сбивается на извинение "простите, мол, меня, что я выпускаю книжку. Выпускаю я ее потому-то и потому-то, и больше не буду". Я в своем предисловии к этой книжке постараюсь быть оригинальным - извиняться и оправдываться не буду. "Да, выпустил книжку. Что ж из этого? Чуткий человек всегда поймет меня и оправдает".
Почему я выпустил эту книгу?
Обратили ли вы внимание, читатель, что у нас вся современная литература резко разделяется на две категории: а) Книги для здоровых и б) Книги для больных.
Для первой категории писали раньше, для второй пишут теперь. Но нет ни одной книги, которая обслуживала бы третью категорию: выздоравливающих. А это самая прекрасная, самая симпатичная категория.
Когда человек после долгой, тяжелой болезни раскроет впервые глаза и почувствует, что из открытого окна вместе с запахом сирени и гамом бодрого города в него чудесной вольной струей врывается новая жизнь и силы, - такому больному хочется всего помногу. Он хочет много есть, много пить, слушать много музыки и много смеяться. Рожденный снова на свет со свежими, обостренными чувствами, он жадно и весело впитывает в себя, как губка, все, что окружает его. Все должно сверкать, шуметь, искриться, всего должно быть помногу - много яичницы, много бифштексов, много укрепляющего красного вина.
И если он захочет читать - книга должна быть такая же, в ней он ищет много шуму, веселья, беззаботности, бодрости и молодой дерзновенной силы.
И вот я хочу своей книгой по мере сил послужить чудесному, прекрасному народу - выздоравливающим.
Да не подумает наивный читатель, что только для человека в больничном халате, с исхудалым лицом и сверкающими глазами написана эта книга. Недоставало бы в таком случае к книге приклеить этикетку с сакраментальной надписью: "Перед употреблением взбалтывать!"
Нет! Автор размахивается шире: вся Россия была больна и вся Россия выздоравливает - что бы там ни говорили бескровные нытики и рахитичные слизняки с испуганными лицами, поверженные в прах обыкновенным городовым с ближайшего перекрестка…
Свежая кровь со свежей энергией переливается в освеженных жилах - да здравствуют выздоравливающие!
Вот почему, для чего и для кого я написал эту книгу. Больше я этого никогда не сде… Впрочем, однако, я собирался быть оригинальным…
Как трудно писать предисловия!
Аркадий Аверченко
Сердечные дела Филимона Бузыкина
I
Вышеназванный молодой человек восхищал меня тем, что его внутренние свойства строго гармонировали с его наружностью. Ввиду этого, я полагаю, будет достаточно одного наружного осмотра этого увлекательного малого, чтобы составить себе мнение о его духовной стороне.
Маленькое толстое туловище с трудом поддерживалось тонкими ногами, которые, изнемогая от наваленного на них груза, покривились и образовали нечто вроде овальной рамки для зеркала; носки сапог не отворачивались друг от друга с пренебрежением, как у других людей, а, наоборот, стремились дружески сблизиться, подавая тем благой пример враждующим пяткам… Руки хотя и казались короткими, но зато кисти их были так красны, что это могло утешить самого взыскательного человека. Круглая жирная голова, украшенная парой повисших ушей - двух печальных флагов в дождливую погоду, - плотно и несокрушимо сидела на массивных плечах. Лицо заплыло целым морем жира, и несчастные маленькие глазки захлебывались и тонули в этом море, несмотря на то, что сердобольная рука окулиста бросала им пару спасательных кругов - громадные черные очки.
Таков Филимон Бузыкин - оптовый торговец кишками и бычачьими шкурами. Наше странное знакомство началось с деловых встреч в конторе транспортного общества, через которое он отправлял за границу бочки с кишками, а я в качестве конторщика этого общества писал ему коносаменты и накладные.
Я привык видеть его озабоченным, деловым, вечно клянчащим каких-нибудь уступок и послаблений и поэтому был однажды чрезвычайно удивлен его легкомысленным неделовым видом. Он явился ко мне домой в воскресенье в отвратительном сюртуке и сером галстуке, который больше походил на петлю удавленника.
- Что это вы?! - спросил я.
- Да вот к вам. Вы, вероятно, сведущи в этих делах - так я и пришел… Хи-хи.
- В каких делах?
- В этих…
Он встал, подошел ко мне и неуклюже пощекотал пальцем у меня под мышкой.
- Что вам нужно? - с легкой тревогой спросил я.
- Видите ли что, мой друг…
Губы его раздвинулись в широкую улыбку, жир выступил из берегов и совершенно затопил глазные участки; глазки захлебнулись и пошли ко дну, хотя два черных спасательных круга и плавали на поверхности лица.
- Видите ли что… Я знаю, вы сведущи в этих делах…
- В каких же?!
- В любовных. Нужно вам сказать, что я до сих пор занимался только делом. Дело, и только дело! - таков мой девиз. Но, знаете, сердце, в конце концов, просит другого, и я вздумал немного пошалить с бабеночками.
- Дело хорошее! - серьезно сказал я.
- Не так ли?! Я хотя делишек с женщинами не имел, но повадку их знаю. Ведь стоит только подмигнуть хорошенько бабе - она и побежит за вами.
- Да уж… женщин на это взять.
- Говорят, некоторые женщины добродетельны, но я в это не верю. А?
- Сказки! - горячо сказал я. - Все они хороши до первой интрижки.
- О, неужели все? И даже самые интеллигентные?
- Да при чем тут интеллигентность?
- Это, положим, верно.
Бузыкин повеселел.
- Хе-хе… Выходит, значит, что всякую женщину можно при желании соблазнить.
- Всякую, - твердо сказал я.
- И я так думаю. Вот только насчет способов, как говорится, я слаб. Практики не было. Вот - хи-хи - и зашел к вам…
- Какие там способы, - пожал я плечами. - С ними ведь очень простое обхождение: понравилась - сейчас хватай за руку, потом за талию, пара горячих поцелуев - и она ваша.
- Вот это по-моему. Ну, а если она обидится?
- На одного обидится, а на другого и не обидится.
Он задумчиво вытянул губы и потом, с трудом прищурясь, спросил:
- А на меня… как вы полагаете? Хе-хе! Не обидится?
- На вас? Конечно, нет. Да чего ей и нужно: молодой, красивый.
- Тридцать два года! - отрывисто сказал Бузыкин. - Все зубы, хороший цвет лица. Когда прохожу по улице - все оборачиваются.
- Да и неудивительно, - согласился я. - На примете есть кто-нибудь?
- Из бабенок?
- Да!
- Есть тут одна - жена адвоката Медляева, может знаете?
- Ого! Вы, однако, молодец! Она, говорят, красавица. Так и надо: уж если заниматься этим делом, так брать самое лучшее!
- А вы как же думаете? Хи-хи. Филимон Бузыкин еще себя покажет. Я, миленький мой, тоже не дурак.
- Вот женщины таких и любят - смелых, решительных… Вы составили себе какой-нибудь план?
- За этим-то я и пришел. Дело в том, что она каждое утро до обеда прогуливается в городском саду. Вот через полчаса она уже придет. Но как к ней подъехать - вот вопрос. Главное - начать, потом-то я пойду как по маслу.
- И вы еще раздумываете! - всплеснул я руками. - Молодой, интересный, кровь с молоком, знающий женщин как свои пять пальцев! Да просто подходите, берите за руку - и готово.
- И она не удивится, не испугается?
- Ни капельки. Оне к этому привыкли.
- О? Ну и проклятое бабье. Вот-то мужьям, я думаю, обидно?
- А вам-то что? Не думаете же вы жениться?
Он захохотал.
- Ни-ни. На мой век бабья и так хватит.
- Лихой вы парень, - любезно сказал я. - Когда думаете "подъехать" к вашей избраннице? Сегодня?
- Я думаю, не стоит откладывать этого дела в долгий ящик. Вы свободны? Поедем в городской сад.
- С вами - хоть к дьяволу на рога.
II
Мы уселись на скамью у киоска минеральных вод и стали рассеянно глядеть на возившихся в песке детишек.
- А что, если у нее от меня дети будут? - озабоченно спросил Бузыкин.
- Да вам-то что? Не вы же их кормить будете.
- Хи-хи… Я думаю! Вот она! Вот.
По дорожке в задумчивости шагала красивая высокая дама. Мысли ее, очевидно, витали где-то далеко.
- О любовниках думает, - шепнул мне продавец бычачьих кож.
- Да уж у них других мыслей и нет. Ну, не робейте! Действуйте! Куйте железо, пока горячо!
- А вы не находите, - спросил Бузыкин, - что у нее лицо какое-то такое… угрюмое?
- Э, милый мой… Маска! Светский прием. Эх! Я бы и сам не прочь подойти.
- Э, нет! Это нечестно - отбивать у приятелей. Я ее нашел, а не вы. Глядите! Она пошла в левую аллею.
- Вот вам счастливый случай! Не зевайте!
Бузыкин встал, затянул потуже галстук и бросился в погоню за задумчивой красавицей…. . . . . . . . . . .
Не прошло и двух минут, как он вынырнул из липовой аллеи и поспешно вернулся ко мне, переваливаясь на кривых ногах и наступая сам себе на носки.
- Ну что?
- Слушайте… она… дерется!
- Как дерется?! Что вы!
- Да так. Я взял ее за руки, а она меня как хватит!
- Неужели?!
- Уверяю вас.
- Гм… Тут что-нибудь не так… Какой рукой ударила?
- Э, черт… Не все ли равно? По лицу.
- Да вы как сделали?
- Как вы и говорили… Я ж не знаю. Подошел сзади, схватил ее за руку, говорю: "Едем, милочка!" Она даже не спросила куда, не поинтересовалась… дерется!
- А вы знаете что… Я думаю, вы на нее все-таки некоторое впечатление произвели.
- Вы думаете?
- Я в этом уверен. Молодой, интересный… Просто ей было неловко с вами по саду идти на глазах у публики - все-таки замужняя, - она и отказалась.
- Так зачем же драться?
- Да у них это все вместе: и колотушки, и поцелуи. Да, может быть, она вас просто потрепала по щеке?
- Нет… ударила. Хотя… гм!.. Может быть… Что ж теперь делать? Вы ведь в этом мастак.
- Она сюда пешком приходит?
- Нет, в автомобиле. Ее автомобиль у входа ждет.
- Так очень просто. Засядьте сейчас потихоньку от шофера в автомобиль, а когда она войдет - бросайтесь смело на приступ. Вы не можете себе представить, как темнота и тайна делают женщину доступной.
- Ну? Хи-хи… А вы, я вижу, тоже дока.
Так он и сделал. Шофер о чем-то дружески беседовал с извозчиками и не заметил шаловливой проделки моего друга, который влез потихоньку в автомобиль и сейчас же послал мне из окошечка дождь поцелуев и кивков головой.
Через пять минут госпожа Медляева вышла из сада, через пять с половиной, открыв дверку, влезла в автомобиль, а через шесть минут влюбленный Филимон в ужасе и смущении вылетел на тротуар.
Дама высунула голову и сказала шоферу, который держал Бузыкина за шиворот:
- Не надо драки - отпустите этого идиота. Как я жалею, что муж в отъезде - он расправился бы с ним как следует. Садитесь, Павел. Домой!
Когда автомобиль умчался, я приблизился к изумленному Филимону Бузыкину и сказал радостно:
- Поздравляю! Ваше дело наполовину выиграно!
- Что вы! Вы видели, как она меня шваркнула?
- "Шваркнула" она вас по заслугам! Она, кроме того, назвала вас идиотом - и тоже по заслугам! Как можно было не догадаться спустить шторы на окнах. Ведь со всех сторон было видно и вас, и ее. Не могла же она себя компрометировать!
- Но зачем же ей драться?! Опять ударила, вытолкнула из автомобиля.
- Милый мой! Ведь она рисковала репутацией! Развратные-то оне все развратные, но репутацию свою берегут. Впрочем, ваше дело идет на лад.
Мой друг молча, вопросительно взглянул на меня.
- Конечно! - горячо сказал я. - Вы заметили - фраза "как я жалею, что мой муж в отъезде" сказана для вас. Вас она хотела предупредить, что путь сейчас свободен. И вы не теряйте времени, потому что для вас же сказана и вторая фраза: "Павел, домой!" Этим вам показано, что ваша очаровательница отправляется прямо домой, где, конечно, вас будут ждать.
- Ну? Вы думаете? Как бы чего не вышло… А?
- Чепуха! Раз первое знакомство сделано - остальное пустяки. Сейчас же и поезжайте! Если и теперь ничего не добьетесь - значит, вы не мужчина…
- Вы думаете? Хи-хи… А ведь это верно… гм… Зачем бы ей иначе о муже было сообщать?..
__________________________
Притаившись за углом, я терпеливо ждал появления моего предприимчивого друга из подъезда дома Медляева.
Ждать пришлось недолго: дверь распахнулась, вылетел сначала котелок, потом палка, потом Бузыкин. Споткнувшись, он упал… Сидя на земле, надел котелок, почистился, опираясь на палку, встал и тихо побрел…
Я высунулся из-за угла и уверенно сказал:
- Добились? По лицу вижу, что экспедиция удачна. Молодцом! Я иначе и не предполагал.
- Да… - нерешительно промямлил он. - Она… этого… согласилась… Только сейчас, говорит, занята… Чем-то, уж не знаю… В другое время.
- Ага! Так, так… Целовались?
- Да-а… Гм… Четыре раза.
Когда мы ехали домой, я оживленно говорил:
- С этим бабьем, как вы верно изволили выразиться, так и надо поступать! Стоит только подмигнуть - и готово. Так вот, на людях они все тихони и неприступные, а дома всякая неприступность к черту. А если разобрать, замужняя, незамужняя, интеллигентная, неинтеллигентная - это вздор! Все одним миром мазаны!
Преступление актрисы Марыськиной
Раздавая роли, режиссер прежде всего протянул толстую, увесистую тетрадь премьерше Любарской.
- Ого! - сказала премьерша.
Потом режиссер дал другую такую же тетрадь любовнику Закатову.
- Боже! - с ужасом в глазах вздохнул любовник. - Здесь фунта два! Не успею. Фунта полтора я бы еще выучил, а два фунта - не выучу.
"Дурак ты, дурак!" - подумала выходная актриса Марыськина.
- Это не роль, а Библия! - вскричала Любарская и сделала вид, что сгибается под тяжестью полученной тетрадки.
"Дура ты, дура, - подумала Марыськина. - Оторвала бы для меня листков десять - я бы вам показала!"
Потом получили роли: старуха Ковригина, комик Лучинин-Кавказский, второй актер Талиев и вторая актриса Макдональдова.
Марыськина с аппетитом проглотила слюну и спросила, сдерживая рыдания:
- А мне?
- Есть и тебе, милочка, - улыбнулся режиссер. - Вот тебе ролька - пальчики проглотишь.
Между двумя его пальцами виднелась какая-то крохотная, измятая бумажка.
- Это такая роль?
- Такая.
- Да где она?
- Вот.
- Я ее и не вижу, - обиженно сказала Марыськина.
- Ничего, - вздохнул режиссер, - она маловата, но зато дает громадный материал для игры. Подумай, ты богатая купчиха, гостья - во втором акте.
- А что я говорю?
- Вот что: "…в числе других гостей входит купчиха Полуянова. Целуется с хозяйкой… ("с ней" - указал режиссер на Любарскую)… говорит: "Наконец-то собралась к вам, милые мои…" Солнцева: "Очень рада, садитесь". - "Сяду и даже чашечку чаю выпью". - "Сделайте одолжение!" Полуянова садится, пьет чай".
- И это все? - с отвращением спросила Марыськина. - Хоть бы две странички дали…
- Миленькая! Да ведь тут игры масса! Погляди, быту сколько: "Наконец-то собралась к вам, милые мои…" Ведь это живое лицо! Купчиха во весь рост! А потом: "…сяду и даже чашечку чаю выпью!" Заметь, ей еще и не предлагали чай, а она уже сама заявляет - "выпью"! Вот оно где, темное купеческое царство гениального Островского: сяду, говорит, и даже чаю выпью. Ведь это тип! Это сама жизнь, перенесенная на подмостки! Я понимаю, если бы хозяйка там предложила ей: "Выпейте чаю, госпожа Полуянова". А то ведь нет! Этакая бесцеремонность: "Сяду и даже чаю выпью". Хе-хе! Ты бесцеремонность-то подчеркни!
Марыськина с болезненной гримасой прочла еще раз роль и сказала:
- А мне тип Полуяновой рисуется иначе: эта женщина хотя и выросла в купеческой среде, но она рвется к свету, рвется в другой мир… У нее есть идеалы, она даже влюблена в одного писателя, но муж ее угнетает и давит своей злостью и ревностью. И она, нежная, тонко чувствующая, рвется куда-то.
- Ладно, - равнодушно кивнул головой режиссер. - Пусть рвется. Это не важно. Тебе виднее…
- Я ее буду толковать немного экзальтированной, истеричкой…
- Толкуй! Дальше… "Роль слуги Дамиана"! Это вам, Аполлонов. "Горничная Катерина" - Рабынина-Вольская!
Марыськина отошла в угол в задумчивости…