- Открывай! - сказал Ким.
Белые двери с золочеными ручками почему-то всегда внушают мне благоговейный трепет.
- Открывай сам, - ответил я Киму. Капитан заупрямился:
- Почему я все должен делать первым?
Оказывается, эта дверь действовала и на неустрашимого капитана.
- Эх, вы! - презрительно сказала Тина и дернула на себя золоченую ручку.
Даже в ресторане первого класса "Дон" я не видел такого великолепия, какое было в кабинете Глыбки. Алый диван, пальмы в кадках. Паркет натерт до коричневого свечения. Тина первая бесстрашно вступила в холодный огонь.
- Вы нас звали, Наум Захарович?
Мы с Кимом топтались сзади, как аисты, поднимая и опуская ноги, пытаясь установить, оставляют ли наши грешные ноги следы на этом нереальном полу.
- Звал! Да! Звал! - Голос был такой густой и низкий, что у меня защекотало в ушах.
Самого Наума Захаровича мы не видели. Его закрывала почти метровая статуэтка девушки с корзиной на плече. В корзине был настоящий жасмин, а на пьедестале - "Нашему дорогому лауреату от коллег по сельхознауке".
Из-за цветов высунулась бледная, тонкая, с рыжими веснушками рука и отодвинула девушку на край стола. Наум Захарович предстал перед нами.
Узкое худое лицо, лысый череп, плоский широкий нос и огромные пылающие глаза. В институте мало кто выдерживал взгляд декана факультета механизации. Казалось, его глаза жили своей особой жизнью, отличной от тела. Они набрасывались на человека, начинали выкручивать ему руки, воротить набок голову, что-то в нем переставлять, передвигать, усовершенствовать, механизировать, автоматизировать. Несовершенство человеческого организма, видно, страшно их возбуждало. Не могу сказать точно, но, по-моему, то же самое испытывали и предметы, когда Н. 3. Глыбка на них смотрел.
В институте его звали Маленьким Ломоносовым.
- Ага, - сказал декан, пристально глядя на мою руку. - Вы изобретатели скоростной сеялки?
Я поспешно спрятал руку за спину. Мне вдруг стало стыдно, что на ней всего пять пальцев, а не шесть или семь.
- Ну, какие мы изобретатели…
Декан отвернулся и стал смотреть в окно. Так прошло с полчаса. Ноги у меня затекли, так как стоять на коричневом льду неподвижно было тяжело; мои подошвы неожиданно разъехались, и я плюхнулся на диван. Тина хихикнула.
Глыбка, наконец, повернулся к нам. Взгляд у него был отсутствующий.
- Сачкуем? - спросил он скучным голосом. - Устраняемся от трудностей? Клопов давим? Мух ловим? Сельхозпрогресс на самотек пускаем? Честь института оплевываем? Народными тыщами на ветер сорим?
Мы молчали.
- Очки втираем? - продолжал Наум Захарович так же без всякого выражения, только глаза его пылали. - Кому пытаетесь втереть? Мне? Черта с два вам это удастся. Ишь какие умные - взяли типовую сеялку, поставили на ней две шестеренки и пытаетесь защищать диплом. Не выйдет.
- Но Кретов сказал…
- Кретов, Кретов, - вздохнул Глыбка и опять стал смотреть в окно. - Что он смыслит в сельском хозяйстве?
- Но ведь двадцать километров! - пытался настаивать Ким. - Это значительно больше, чем восемь - скорость посевного агрегата сейчас…
Глыбка резко обернулся.
- Ну и что? Кого это удивит? Что перевернет? Кого разоблачит, что развенчает? А? Я вас спрашиваю! Настоящий ученый не должен копаться в мелочах. Пусть это делают ремесленники. Настоящий ученый должен переворачивать, низвергать, будоражить! Только тогда он двинет вперед прогресс! Вот если бы вы мне сказали, что сможете сеять со скоростью триста, пятьсот километров, - это да!
- Тогда это будет не сеялка, а самолет, - сказал я.
Потом я много раз ругал себя за эту фразу. Мне не надо было ее говорить. Может, тогда все пошло бы по-иному, вся моя жизнь…
Глаза Наума Захаровича вспыхнули так, что в них больно стало смотреть. Даже гипсовая девушка испугалась и выронила из корзины цветок. Глыбка схватил его, быстро повыдергал лепестки, поднес к глазам и бросил.
- Летающая сеялка, - пробормотал он, - да…по бокам крылья…
Декан заметался по комнате, сокрушая все на своем пути. Развевающаяся пола его пиджака зацепила скульптуру, и девушка с корзиной упала на пол. Но Глыбка этого даже не заметил.
- Летающий культиватор… - говорил он все громче и громче. - Летающий плуг!.. Мы перевернем сельхознауку! Мы создадим эскадрильи сельхозмашин! - Декан уже вдохновенно кричал: - Эскадрилья культиваторов! Пахота на бреющем полете! А? Звучит? Завтра же приступим! Нет, зачем завтра? Сейчас! Где Кретов?
Наум Захарович бросился к телефону. Руки его дрожали, и уши, длинные, как у тушканчика, подергивались.
- Надо бы сначала сеялку закончить, - робко подал голос Ким. - А то к защите не успеем.
- К черту вашу сеялку! Немедленно приступайте к проектированию летающих сельхозмашин! Начнем с летающей бороны - и диплом я вам гарантирую. Алло! Алло! Кретов? Косаревский? Косаревский, срочно найдите Кретова! Поняли? И ко мне! Оба!
- А вы чего стоите? Марш за ватманом и карандашами!
Декан стал теснить нас грудью. Взъерошенный, возбужденный, он напоминал рассерженного воробья.
Ошеломленные, мы поплелись к Дмитрию Алексеевичу. Институт уже лихорадило. Трещали звонки. Бежали курьеры. Косаревский тащил куда-то кусок пропеллера.
Я так и думал, что он из вашей сеялки мыльный пузырь сделает, - сказал завкафедрой. - Что же нам предпринять? Бросать работу никак нельзя. Эх, нам бы дня на три трактор, и сеялка вчерне готова! Тогда можно было бы и наступать.
- Может, к ректору сходим? - подал мысль Ким.
- К ректору, конечно, сходить можно, да Глыбка наверняка успел позвонить ему и затуманить мозги. У него это здорово получается. Ну ладно, хлопцы и девчата, идите домой, отдыхайте. А завтра мы чего-нибудь придумаем.
ГИБЕЛЬ "ЛЕТУЧЕГО ГОЛЛАНДЦА"
Косаревский явно задавался. Он разгуливал по гаражу в синем халате и, помахивая связкой ключей, отдавал распоряжения первокурсникам:
- Двое - промыть фильтр! Ты, рыжий, почисть колесо!
Увидев меня, лаборант стал еще важнее. Вперевалку он подошел ко мне и похлопал по плечу.
- Как дела, Рыков?
- Ничего. А у тебя? - Я встал на цыпочки и тоже похлопал Косаревского.
- Отлично.
- Ну и прекрасно.
- Мы опять похлопали друг друга.
- Работаешь, значит? - спросил я.
- Работаю. Вчера старшим лаборантом назначили. - Косаревский стал надуваться.
- Старшим лаборантом?! - я сделал изумленное лицо.
- Да. И одновременно буду учиться в аспирантуре.
- Здорово! Везет же людям!
- Да… Оклад - сто.
От важности Косаревский совсем превратился в статую.
- Но и работы здесь много, - покачал я головой.
- Конечно, много, - процедил старший лаборант.
- Почистить, помыть, заправить тракторы… Не успеваешь, наверно. Вот этот "Беларусь", мне кажется, совсем неисправен.
- "Неисправен"! - презрительно фыркнул Косаревский. - Да на нем хоть сейчас в поле.
Я с сомнением обошел вокруг новенького трактора.
- Смазан? Заправлен?
- Конечно.
- Инструмент на месте?
- Конечно.
- И пусковой шнур?
- Разумеется.
- Нет, ты все-таки молодец, Косаревский! - воскликнул я. - Кто же сторожит всю эту красоту?
Старший лаборант скромно пожал плечами.
- Я.
- И ночью?
Косаревский неопределенно промолчал. За углом меня с нетерпением ожидал Ким.
- Ну как? - спросил он, едва я подошел.
Трактор в полном порядке. Замок едва держится. Сторожа нет, - отрапортовал я.
Ким потер руки:
- Прекрасно. У тебя талант разведчика. Не будем терять время.
План, выработанный нами совместно с Кретовым, был дерзок и прост: увести ночью из гаража трактор и испытать сеялку. Под утро трактор можно незаметно поставить на место.
- А когда у нас будет конечный убедительный результат, - сказал Дмитрий Алексеевич, - летучая борона нам не страшна.
Еще задолго до наступления темноты мы стали готовиться к ночной операции, которую условно назвали операцией "СЛБ", что означало: "Смерть летучей бороне". Сеялку смазали и тщательно отрегулировали. Семена откалибровали. Мерина накормили. Для двигателя "Летучего Голландца" был сделан намордник - на тот случай, если ему вздумается заржать, а также приготовлены обмотки для копыт. Я еще предлагал надеть всем черные маски, но Ким был против излишней экзотики.
Операция началась ровно в двенадцать часов (тоже по моему настоянию, ибо все более-менее порядочные операции начинаются только в полночь). Во главе ударного отряда двигался я с зубилом и молотком, за мной Ким вел недоумевающего мерина: тот никак не мог понять, зачем ему закрутили веревкой челюсти. Замыкала шествие Тина. В ее обязанности входило слушать и смотреть.
Все дело заняло несколько минут. Я быстро вынул из двери скобу, Ким завел в гараж мерина и набросил на буксирный крюк постромки. Тина села за руль, а я принялся толкать трактор. Потом мы опять закрыли двери и пристроили замок.
Выехав за территорию института, мы развязали мерину челюсти и пустили его пастись на лугу, а сами завели трактор и поехали в условленное место, где нас ожидал Кретов с сеялкой и семенами.
- Порядок? - спросил он весело.
- Полный.
- Тогда поехали.
Я уселся за руль "Беларуси". Тина поместилась рядом. От быстрой езды ее рыжие волосы растрепались и в свете фар походили на пламя. Сидеть было тесно, и я чувствовал теплоту Тининого колена. Сзади, как лакеи на запятках кареты, стояли Ким и Дмитрий Алексеевич. Чтобы Ким не ревновал, я отодвинулся от Тины, но она сказала:
- Генка, не дергайся. Мне холодно.
- Не смею возражать. Сегодня ты симпатичнее, чем всегда.
- Ты, наверно, никогда не научишься говорить комплиментов толщиной хотя бы в корабельный канат.
- Нет, серьезно. Я даже слегка завидую Киму. Он хоть целоваться-то умеет? Что вы делаете на свиданиях?
- Рассуждаем о проблемах скоростного сева.
- Не умно с Кимовой стороны. В двадцать три года девушке этого мало.
- Не хами!
- Нас трясло и швыряло, пожалуй, не меньше, чем на мерине.
- Гена, - сказала Тина, - ты веришь в эту затею?
- Какую затею?
- Ну, сеялку…
Я с удивлением посмотрел на невесту Кима. Что за сомнение накануне победы?
- Главное, в нее верит Кретов.
- А ты не думал о том, что мы можем остаться без дипломов?
- Не думал и не собираюсь думать. За нашей спиной Дмитрий Алексеич.
- А я думала. Глыбка, если мы пойдем против него, раздавит нас, как букашек. И Кретова тоже. Он здесь ничего не значит.
- Если у нас будет конечный результат…
- Конечный результат ничего не изменит.
- Рыков! Увеличь скорость! - крикнул сзади Ким.
Я прибавил газ. Затрясло сильнее. На одном из ухабов Тину бросило на меня. Ее лицо оказалось совсем рядом.
- Гена, давай делать борону…
- Брось дурить!
- Я боюсь, Гена…
- Не бойся! - крикнул я сквозь грохот и свист ветра. - Впереди слава и успех! Впереди прекрасное будущее! Да здравствует "Летучий Голландец"!
- Стой! - Донеслось сзади. - Стой, говорю! Семяпровод потеряли!
Я остановил трактор. Ким и Кретов пошли искать семяпровод. Тина, бледная, соскочила на землю.
- Извини, я больше не могу. Езжайте одни.
- Посиди здесь. На обратном пути мы тебя заберем.
Испытание сеялки шло отлично. За какие-то десять минут мы высеяли двадцать килограммов. Семена ложились строго по два-три в гнездо, пропусков не было. На втором круге голос трактора как-то ослаб, а в картере появились подозрительные стуки и ёканье. Вскоре стуки стали настолько явственными, что их услышал даже Ким и закричал:
- Эй! Останови! Что-то с трактором неладно!
Я сбросил газ. В картере уже скрежетало. Стрелка масляного манометра билась на нуле, как муха.
- Да глуши же мотор, индюк ощипанный! - заорал Ким.
Трактор напоминал остывающий труп. Из его брюха тоненькой струйкой, как черная кровь, бежало масло. Раной зияла дыра.
- Подшипники поплавились… - Ким неумело выругался. Стоишь - руки в брюки! Угробил трактор, и…
- Придержи язык, - сказал я.
- Да, да! Теперь конец всему!..
Ким сел на траву и обхватил голову руками. После вспышки у него всегда наступала обратная реакция. Подошла Тина и погладила Кима по пыльным волосам:
- Ну, успокойся. Может, они еще не поплавились.
- Отстань.
- Не сердись, Кимочка. Кто же виноват…
Из всех нас один Кретов оставался спокойным. Он осмотрел трактор со всех сторон, потом аккуратно заткнул дырку тряпкой и запустил мотор на малых оборотах. Внутри гремело и стучало.
- Да, - вздохнул Дмитрий Алексеевич. - Нужен капитальный ремонт.
- Это я виноват! - воскликнул Ким. - Я не проверил пробку. Эх, дурак, дурак!
- С кем не бывает, - сказал Кретов.
Возвращение наше напоминало похоронную процессию. Мерин тащил трактор, как катафалк. Возле гаража мы расстались. На глазах Кима были слезы.
- Идите по домам, ребята, - посоветовал Кретов. - Надо отдохнуть. Предстоит тяжелый день.
- Мы вас не выдадим, Дмитрий Алексеевич, - заверил я. - Скажем, что сами взяли. Ведь оно таки было.
Ким тронул Кретова за плечо.
- Простите нас, Дмитрий Алексеевич, что так получилось. Но мы действительно не скажем никому. Я даю слово.
Кретов усмехнулся:
- Идите, идите, ребята. Это уже не вашего ума дело. Я и не в таких переплетах бывал.
Когда мы утром явились в институт, он был полон слухов. По коридорам метался бледный, с остановившимися глазами Косаревский, хватал каждого за рукав и доказывал, что он не виноват. От важности у старшего лаборанта и следа не осталось.
Говорили всякое, но большинство склонялось к мнению, что тут налицо свинья. Кто-то из врагов или завистников Косаревского подложил ему свинью. Косаревский составил список своих врагов и бегал с ним, постоянно вписывая и вычеркивая фамилии. Он собирался передавать его в уголовный розыск. Глыбка еще не пришел. Кретов тоже.
Четкого плана, как жить дальше, у нас не было. До прихода декана мы решили провести совещание и с этой целью удалились в столовую.
В большом зале было почти пусто. На полу пыльными львиными шкурами лежали квадраты солнца. На люстре сидел воробей, чирикал и вертел во все стороны головой. Он выглядел очень довольным - наверно, потому, что питался бесплатно.
- Пусть первым говорит Ким, - предложил я. Ким откинулся на спинку стула. Я вдруг заметил, что он сильно похудел. Лицо его, и так длинное, еще больше вытянулось, скулы выперли наружу, и только одни глаза, большие и влажные, как у больного, лихорадочно блестели.
- Во-первых, надо опередить Кретова. Пойти самим к Глыбке и все рассказать.
- Принимается, - сказал я.
- Принимается, - сказала Тина.
- Во-вторых, не впутывать Косаревского. У парня может полететь аспирантура.
- Принимается.
- Принимается.
- В-третьих, сказать Глыбке, что мы, конечно, виноваты и готовы понести наказание, но он тоже виноват. Почему он упорно не давал нам трактор. Мы же не для себя стараемся. У нас тема государственной важности!
- Ну что ж, - сказал я. - Можно рискнуть подискутировать с Глыбкой.
- Я не согласна, - сказала Тина. - Это лишне. И ничего не даст.
- И в-четвертых, - невозмутимо продолжал капитан, - сказать ему, что над сеялкой мы работать не бросим, несмотря ни на что. Пока есть возможность, надо использовать мерина. Если подкормить его, километров двадцать пять он даст. Я жертвую стипендию.
- Вопрос можно? - спросил я.
- Давай.
- А если Глыбка не допустит нас до защиты?
- Ну и пусть! Поедем работать со справками!
- А на следующий год защитим экстерном. Зато закончим сеялку.
- А как же с аспирантурой?
- Это сделать никогда не поздно.
- У тебя все?
- Все.
- Тина, говори.
- Ким сошел с ума.
- Твои предложения?
- Пойти к Глыбке и пасть на колени. Я почесал затылок.
- Два противоположных мнения. У меня есть компромиссное решение. Так сказать, стратегический ход. Согласиться работать над этой самой летучей бороной. Это даст нам и диплом и аспирантуру. А потихоньку можно испытывать и "Голландца".
- Чепуха! - воскликнул Ким. - Чепуха! "Голландцу" тогда амба.
Я вдруг разозлился. До чего же упрямый человек! Заладил: "Голландец", "Голландец"!
- В конце концов и пусть амба. На нашем пути этих "голландцев" будут сотни, лишь бы поступить в аспирантуру. Что, на нем свет клином сошелся?
Ким открыл рот - наверное, хотел сказать что-нибудь вроде своего "ощипанного индюка", но к нам подошел Кретов.
- Ага! Им и горя мало! Уплетают треску за обе щеки, а я за них кашу расхлебывай!
Да вот, ищем выход из тупика, Дмитрий Алексеевич, - сказал я.
- Выход есть, ребята, - завкафедрой был подозрительно весел. - Все сложилось как нельзя лучше. Я уезжаю в свой колхоз и беру вас с собой вместе с "Голландцем". Поработаете годик трактористами, доведете до нормы сеялку и тогда - на все четыре стороны. Условия я вам создам, как в научно-исследовательском институте. Да и приоденетесь. У меня трактористы зарабатывают - будь здоров!
- Вы были у декана? - догадался я.
- Был.
- Представляю, что там делалось!
- Ничего особенного. Просто поговорили откровенно. Высказали, что друг о друге думаем. Он, конечно, прав: здесь я не на своем месте.
- Что вы, Дмитрий Алексеевич!..
- Да, ребята. Нечего было лезть из механиков в ученые.
- А Глыбка на месте? - спросил Ким. - Из-за этого "изобретателя" мне иногда учиться не хочется. Руки опускаются.
- Что он решил с нами делать? - спросила Тина.
- Не допускает к защите и лишает стипендии.
- Вот индюк ощипанный! - выругался Ким. Мы сидели подавленные. Хорошенькие новости!
- Ну как, ребята? Поедете со мной?
- С вами я хоть куда, - не задумываясь, ответил Ким.
Мы с Тиной переглянулись.
- Надо подумать…
В коридоре на нас налетел Иван Иванович Березкин и схватил меня за рукав:
- Пряхин, почему не на заседании? Тебе что, особое приглашение? У нас кворуму нет! Бегом в триста семнадцатую! За каждым гоняйся!..
- Я не Пряхин, - сказал я.
Иван Иванович озадаченно опустил на пол свой огромный портфель.
- Извини… Совсем замотался… Правильно, вспомнил, ты не Пряхин… Ты Беленький. Да… Председатель восьмого подсовета шестого совета. Постой…У вас же должно сейчас быть совместное заседание с двенадцатой комиссией! Какого же ты черта разгуливаешь?! Срываешь работу? Выговор захотел?
- Я не Беленький, - сказал я.
Длинная хлипкая фигура Ивана Ивановича дрожала, как натянутая струна. По лбу скользил пот, глаза смотрели сквозь меня. Березкин был похож на мышь, которая неожиданно родила гору и теперь с ужасом чувствует, что та может ее раздавить.
Иван Иванович неожиданно взорвался.
- Пряхин, Беленький - какая разница? Я знаю, что ты в каком-то совете! Сачкуешь? Вот возьму сейчас и отведу к Глыбке!..