- Идеальный человек… - неожиданно для себя сказал Нуклиев.
- Что? - споткнулся на полуслове Курдюков.
- Мы тоже работаем над докторской диссертацией, - Олег Борисович с удивлением слушал свои уверенные, четкие слова. - Целая группа работает над уникальной темой.
Полушеф слушал, вытаращив глаза.
- Почему же я ничего не знаю?
- Задача настолько обширная, что мы, не имея первых результатов, не решились беспокоить вас… - Олег Борисович весь сосредоточился на клокотавшей, как магма, голове, а язык между тем продолжал: - Только получив обнадеживающие данные, мы хотели…
- Как называется диссертация?
- "Языковая вакуумная ванна как лучший способ образования начальных разговорных навыков", - не моргнув глазом выпалил Нуклиев. - То есть мы с момента рождения до семи лет говорим с ребенком только по-английски, и в семь он уже в совершенстве знает язык. Но это полдела. Мы понимаем задачу значительно шире…
И Олег Борисович начал рассказывать об идеальном человеке. Полушеф слушал с всевозрастающим вниманием. Пальцы нервно постукивали по столу.
- Да, это здорово придумано, - сказал он под конец беседы задумчиво и впервые за все время посмотрел на черные очки Нуклиева с симпатией. - Немедленно мне на стол планы, расчеты, схему опыта…
…Друзья ждали Нуклиева возле его кабинета. Сенечка делал таинственные знаки, означающие, что пиво уже дожидается.
- Только что вынул, - сообщил младший лаборант хриплым голосом и прищелкнул шершавым, как шифер, языком. - В сосулях вся…
Нуклиев махнул рукой.
- Э-э, влипли мы, братцы. Назад пути нет. Гена, начинай эксперимент… Иначе крышка…
Вот какие события предшествовали словам Геннадия Онуфриевича, сказанным за чаем и перевернувшим всю жизнь семьи Красиных.
Но, конечно, ни Ирочка, ни кто-либо другой из Красиных не ведал об этих событиях ни слухом, ни духом.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ,
в которой описываются первые часы жизни на земле Шурика-Смита Красина
Ровно девять месяцев спустя после того, как Ирочка и Геннадий Онуфриевич удалились выяснять отношения, на свет появился новый член семьи Красиных.
Все эти месяцы в квартире царила напряженная обстановка. Шли ожесточенные споры, какое имя носить будущему Красину. Тут семья разбилась на два лагеря. По одну сторону стояла мама Ирочка. Она хотела назвать сына Шуриком - что родится сын, никто не сомневался, так как Ирочка регулярно по вечерам пила травы бабки-ворожейки, - в честь любимого писателя Шарля де Костера (Шарль-Александр-Шурик).
По другую сторону баррикады активно возвышался Онуфрий Степанович, который, не мудрствуя лукаво, мечтал окрестить будущего внука в честь себя Онуфрием. Варвара Игнатьевна поддерживала мужа, считая, что Онуфрий лучше Александра, который в один прекрасный момент может превратиться в Шарля.
Только отец по этому жизненно важному вопросу занимал странную нейтральную позицию.
Но более сильные споры вызывало будущее будущего Шурика-Онуфрия.
Мать видела сына стройным высоким красавцем с длинными русыми кудрями, танцующим в балете.
Онуфрий Степанович представлял внука черноволосым крепышом, с утра до вечера колесящим по полям в колхозном "газике". Варвара Игнатьевна поддерживала мужа, считая, что риск сломать ногу или еще как-либо подорвать здоровье в поле значительно меньше, нежели на непонятно чем натертом балетном полу.
И лишь Геннадий Онуфриевич даже в этом споре занимал нейтральную позицию.
Но будущее показало, каким расчетливым, коварным человеком оказался этот с виду тихий, скромный интеллигент с подслеповатыми глазами, добро смотрящими на мир сквозь толстые очки. Оказывается, он все предусмотрел заранее: и потайной замок, и детскую смесь, и маски-удавки, и декларации…
Сначала все шло как и должно было идти: суета в роддоме, кавалькада такси с родственниками, хлопоты вокруг праздничного стола… Поведение Геннадия не вызывало никаких подозрений. Он, как и все отцы в таких случаях, лишь мельком глянул на лицо юного Красина и, слегка сморщившись, поцеловал его. Из роддома он ехал в последнем такси; во время церемонии водворения сына в колыбель отец околачивался вокруг стола, всматриваясь в закуски через свои толстые, обжигающие линзы.
И только когда гости разъехались, Геннадий Онуфриевич сделал первое, что показалось несколько странным. Он притащил в спальню, где поставили детскую кроватку, столик, на столик положил стопку чистой бумаги, пачку разноцветных, остро отточенных карандашей. Затем принес рейсшину и логарифмическую линейку. Смутное беспокойство закралось в сердце матери.
- Ты что это? - спросила Ирочка.
- Под детский крик лучше работается, - ответил ученый отец, водружая на столик какие-то справочники. - А рейсшиной я буду от него мух отгонять.
Ответ показался Ирочке неубедительным, тем более что мух в квартире не было.
- Знаешь что, - сказала она. - Иди в гостиную и занимайся своими делами, а я буду заниматься своими.
Геннадий Онуфриевич послушно ушел, сутулясь и добро шаркая растоптанными тапками.
Успокоенная мать взяла пеленки и пошла на кухню, но тут Красин мгновенно обернулся, жутко сверкнув толстыми стеклами, помчался назад, и никто и ахнуть не успел, как он исчез в спальне. Щелкнул врезанный в самый верх двери автоматический замок. Удивленная и встревоженная Ирочка подошла к двери.
- Гена, что случилось? Открой!
Молчание.
- Гена, что с тобой? Я тебя умоляю - открой! - тревога матери росла. Уж не сошел ли муж с ума?
Молчание.
- Не хочешь открывать - так хоть объясни толком. Что случилось?
- Вакуумная ванна! - глухо донеслось из спальни.
Ирочка похолодела.
- Какая еще ванна? - спросила она, уже предчувствуя недоброе.
- Эксперимент начался! - молодо и счастливо закричал из спальни ее супруг. - Я выращу идеального ребенка! Англоразговаривающего идеального ребенка!
- Идиот! Сумасшедший идиот! - вырвалось у молодой матери. - Сейчас же отдай мне ребенка.
Теперь она начала догадываться, что ребенок нужен был мужу для научных целей.
- Ванна! Ванна! Ванночка! Ванночка! - донеслось из-за двери, и даже послышался топот. Будущий доктор наук и благодетель человечества плясал от счастья.
- Открой!
- И не подумаю!
- Мама! Папа! Этот дурак совсем свихнулся в своем институте. Что-то хочет делать с Шуриком! Идите скорее сюда!
Прибежали старики. Возле двери срочно собрался семейный совет.
- Он не продержится и часа, - успокоила Варвара Игнатьевна. - Где он будет сушить пеленки?
- Я не буду их сушить, - донесся из скважины торжествующий шепот. - У меня их семьдесят пять штук! А мокрые я буду выбрасывать в окно!
- Хорошо! А кормежка? Может быть, ты цистерну молока приготовил? - съехидничал Онуфрий Степанович.
- Два ведра детской сухой смеси! А горячую воду вы мне будете ставить под дверь. Кроме того, мне нужна утка. Я забыл про утку.
- Боже мой, - простонала Ирочка. - Это что же творится..
- Да, вот еще что! Купите погремушку! Из головы вылетела погремушка.
- Нет! - закричала Ирочка. - Я позову милицию! Это сумасшедший, и его надо изолировать!
Ирочка кинулась к телефону, но ее уговорили пока не устраивать скандала. Варвара Игнатьевна считала, что самое большее через два часа ее сын выбросит белый флаг. Онуфрий Степанович думал, что мужчина способен на более длительное испытание, но все же рассчитывал на капитуляцию к утру.
Ирочка сдалась. Все ушли на кухню пить чай. В это время еще никто не относился к выходке Геннадия Онуфриевича серьезно. Во всем обвиняли дружков.
- Это наверняка все Нуклиев затеял, - говорила Ирочка, вытирая слезы. - Великого ученого из себя строит. Ишь, чего додумались - идеального человека растить… Родил бы своего да и издевался над ним сколько влезет. Так нет… Нашли лопуха… Заморочили мозги… А я-то дура! Я дура! Пошла на поводу! Ну уж нет, теперь, коль родила, я его ни под какие эксперименты не отдам Еще сделают из него шизика какого-нибудь, мучайся тогда всю жизнь!
- Блажь… пройдет, - успокаивала свекровь невестку. - Никакой мужик долго с ребенком не просидит. Вот увидишь - плюнет на все… Не видать им этого… идеального человека. Нужен он… Нам озорника надо… Парень озорником должен быть…
- Точно… Нам какого попроще, - поддержал Онуфрий Степанович. - Идеальный гнуть дуги не станет. И у лошадей побоится запачкаться… Нам деревенский нужен…
- Вы уж и к лошадям его пристроили, - надула губки Ирочка. - Он у меня в балете танцевать станет.
- Ну там видно будет, - рассудила бабушка.
Через два часа Геннадий Онуфриевич не капитулировал. Не было заметно даже никаких признаков. Семья по очереди приникала ухом к замочной скважине, но из спальни не доносилось ни ожидаемых проклятий и стонов отца, ни нервных воплей Шурика.
Ребенок вел себя спокойно. Слышались лишь бормотания Геннадия Онуфриевича на английском языке. Очевидно, он уже погрузил Шурика по уши в свою вакуумную ванну.
- Я знаю, почему он не кричит, - высказала Варвара Игнатьевна предположение. - Бедняга удивляется. Родился в русской семье, а над ним лопочут по-иноземному.
- Закричит еще, - успокоил Онуфрий Степанович. - Он просто думает, что мать на собрании или еще где.
- Ну пусть откроет, - прошептала Ирочка. - Я об эту ученую голову всю рейсшину расщеплю.
Пришли из школы девочки. Первой ворвалась в квартиру старшая Вера.
- Ну, где он? Показывайте скорей! В спальне? А почему дверь закрыта? Что случилось, козероги? Вы почему такие мрачные? Он что, заболел?
- Там… с ним… отец, - сказала Варвара Игнатьевна. - А ты иди, Вера, занимайся.
- Как это "занимайся"? - закричала девушка. - Разве можно заниматься в такой день? Сегодня ведь праздник! Родился на земле новый человек! Мир входящему! Я объявляю День нового человека! Торт, шампанское, танцы! Сейчас ко мне придут друзья! Козероги, за дело! Старый козерог - в магазин, козерозица - за торт! Почему молчите? Что там делает отец?
Вера зашвырнула в угол портфель и толкнулась в дверь спальни.
- Странно… закрыто. Папа, ты там? Открой, я посмотрю на маленького!
- Нечего глазеть! - донеслось из спальни. - Займись делом.
- Что?! В такой день! Открой, козерог несчастный!
Старшая дочь стала бить кулаками в дверь. Ответом ей было молчание.
- Оставь его, - сказала Ирочка. - Твой отец проводит с новорожденным эксперимент.
- Экс-пе-ри-мент? - поразилась Верочка. - Над живым ребенком? Он что - сошел с ума?
- Растит идеального человека.
- Идеального человека? Зачем он нужен? Это же будет страшная скука! - Верочка рассмеялась. - Наверно, он поддал на радостях, да? Вот чудик - не пускает посмотреть на брата. Слышишь, козерог, дай посмотреть на брата!
- Займись делом, а то задницу надеру! - опять глухо донеслось из спальни.
- Ясное дело - нализался. - Вера быстро переоделась. - Ладно, перенесем праздник на завтра. Козероги, я пошла в кино. Вернусь поздно.
- А уроки? - спросила Ирочка машинально.
- Я их выучила в троллейбусе.
Затем явилась Катя. Она, как всегда, мрачно прямо с порога проследовала к телевизору.
- У тебя брат родился, - сказала ей бабушка. - Сходила бы посмотрела. Он в спальне. - Это была маленькая хитрость - Варвара Игнатьевна надеялась, что отец разрешит младшей войти в спальню.
- Ну и что? Пусть родился, - проворчала Катька.
- Стыдись. Что плетешь?
- А мне до фени.
- Катька!
- Господи, надоели вы мне все, - проворчала младшая, но все же подошла к двери в спальню, толкнула.
- Здесь закрыто.
- Там папа, попроси его открыть.
- Эй, слышишь! Открой! - крикнула "баламутка". - Дай на этого уродца посмотреть! Небось голова как тыква!
- Займись делом! - донеслось опять из-за двери.
- Пожалуйста, - младшая Красина пожала плечами. - Мне он сто лет до фени! Идите, козероги, куда-нибудь еще, я тут телек буду смотреть. Сейчас мультики пойдут.
- А уроки? - опять по привычке опросила Ирочка.
- Я их на перемене выучила.
Не сдался Геннадий Онуфриевич и к вечеру. Шурик немного покричал, отец гаркнул что-то по-английски, и ребенок испуганно умолк. Потом послышались какой-то скрежет, шлепанье мокрым по сухому, и опять воцарилась тишина. Ирочка побледнела.
- Может, он его задушил и теперь заметает следы? - высказала она жуткую мысль.
Молодую мать пристыдили. Тут Онуфрий Степанович случайно глянул в окно и заметил на заснеженном асфальте какое-то распростертое тело. Дед охнул.
- Там… - прошептал он, показывая на окно.
Все кинулись к окну.
- Пеленка! - воскликнула Ирочка. - Вот дурак! Он выбрасывает пеленки!
Она подбежала к двери и стукнула кулаком:
- Прекрати выбрасывать пеленки! Складывай их в угол!
- Утку! - раздалось глухо из спальни. - Тогда прекращу!
- Хорошо. Получишь утку. Открой дверь.
- Ну уж нет! Я не такой наивный дурак. Поставьте утку у двери, а сами выйдите из комнаты.
- Ты уже совсем… - начала Ирочка, но Варвара Игнатьевна зажала ей рот и стала шептать что-то на ухо. Лицо молодой матери посветлело.
- Согласны! - громко ответила она.
В комнате решили оставить засаду. Именно эта коварная мысль пришла на ум Варваре Игнатьевне.
В засаде остался Онуфрий Степанович. Он должен был спрятаться за шкаф, а когда дверь приоткроется, рвануть ее на себя. Пока будет идти борьба, на помощь из другой комнаты подоспеют женщины.
- Попадется, как мышка в мышеловку, - заранее торжествовала Варвара Игнатьевна.
Но сын оказался достойным своей матери.
- Идите все на кухню и кричите оттуда по очереди, - приказал он, когда утку установили возле двери.
Этого никто не ожидал.
- Как тебе не стыдно, - попробовала было усовестить сына мать, но тот был непреклонен.
- Я не могу рисковать, - донесся упрямый голос ученого. - Как говорится, доверяй, но проверяй.
И всем ничего не оставалось делать, как ретироваться на кухню и кричать оттуда, словно солдатам на перекличке:
- Я!
- Я!
- Я!
Вскоре в спальне начался громкий плач, который постепенно, несмотря на грозные английские окрики, перешел в захлебывающийся крик.
- Он уморит его голодом! - заплакала Ирочка: - Он запихивает ему детскую смесь.
Наверно, это было действительно так, потому что сквозь английские иногда прорывались русские слова:
- Пей! Она совсем как настоящая!
Сердце бедной матери не выдержало. Она подбежала к дверям в спальню и забарабанила кулаками:
- Эй, слышишь! Ученый мерзкий! Пусти нас! Мы согласны на все твои условия! Говори, что нам делать!
Послышались шаги. Потом в щель под дверью просунулся листок бумаги. Ирочка торопливо схватила его. На листке было напечатано на машинке - даже это, дьявол, предусмотрел - следующее:
ДЕКЛАРАЦИЯ
Я, нижеподписавшийся, торжественно клянусь:
1. Зная, что опыт ведется на английском языке, я никогда, ни при каких обстоятельствах, вплоть до особого на то разрешения, не буду разговаривать в присутствии ребенка по-русски, а также на любом другом иностранном языке или языке народов СССР. 2. Ввиду того что имя Шурик трудно для английского произношения, я даю слово впредь именовать новорожденного до исполнения ему семи лет Смитом.
3. Сознавая, что в первое время мне будет особенно трудно соблюдать п. 1 настоящей декларации, я обязуюсь находиться в присутствии Смита лишь в звуконепроницаемой повязке, наложенной на рот.
4. Ни устно, ни письменно, ни по телефону, ни каким-либо другим способом не стану разглашать лицам, не подписавшим настоящую декларацию, цели, методы и сущность эксперимента.
5. В случае, если я нарушу хоть один пункт настоящей декларации, я никогда больше не увижу и не услышу Смита.
Подписи:
- М-да… - первым опомнился Онуфрий Степанович. - Серьезная бумага…
- Я не согласна насчет этого… как его… Смита… - Варвара Игнатьевна брезгливо сморщилась. - Гадость какая-то… Уж лучше пусть будет Шарль. Почти Шарик.
В это время Шурик-Смит залился не своим голосом.
- Где ручка? - закричала Ирочка. - Я согласна подписать хоть что! Это же сумасшедший! Разве вы не видите, что это сумасшедший? Пусть только откроет дверь! Мы его покажем психиатру!
- Меньше болтайте, - подал голос в замочную скважину ученый. - Ребенок хочет есть. Он почему-то невзлюбил сухое молоко. Еще немного, и придется применить искусственное питание. Через шланг. Я запасся шлангом. Питание под давлением - вполне безопасный научный метод.
Притихшие, все в молчании по очереди подписали декларацию и подсунули ее назад в щель под дверь.
Щелкнул замок, и на пороге возник экспериментатор. Волосы его были всклокочены, рукава закатаны, стекла очков запотели, и глаза беспокойно прыгали за ними, как озябшие воробьи за зимним окном. Через руку молодого ученого свисали какие-то плотные марлево-резиновые штуки, похожие на удавки.
- Подходи по очереди, - сказал Геннадий Онуфриевич усталым голосом. - Только без фокусов.
- Маленький ты мой, родненький! - закричала Ирочка, забыв про Декларацию, и рванулась к своему Шурику. Но Геннадий Онуфриевич оставался бдительным. Он быстро и ловко накинул на жену повязку-удавку, и крик бедной матери трансформировался в невнятный хрип.
Так же сноровисто, не исключено, что ученый до этого тренировался на своих коллегах, молодой Красин укрепил глушители, как потом их прозвали, на рты родителей и только тогда освободил дорогу.
Процессия, похожая в масках на врачей во время операции, вступила в спальню.
Ирочка, едва увидела свое многострадальное чадо, так и бросилась к нему, испуская невнятные звуки через глушитель. Деды обступили кроватку, пытаясь завязать с Шуриком-Смитом дружеские отношения. Но сделать это было чрезвычайно трудно, так как до младенца через повязки-удавки не доходили ни их голоса, ни улыбки. Пришлось удовлетвориться лишь одной "козой". Естественно, что Шурик-Смит, видя возле себя лишь одно человеческое лицо, тянулся к отцу.
- Бу-бу-бу, - говорил он пока еще на непонятно каком языке.
Во время кормления грудью юного Красина произошел небольшой инцидент. Ирочка вдруг сорвала с себя глушитель и закричала:
- Не могу больше! Вяжите этого изверга! В милицию его!
Но экспериментатор предусмотрел и это.
- Телефон отключен, - сказал он спокойно. - Я вооружен. - Геннадий Онуфриевич вытащил из кармана увесистый апельсин… - А поскольку ты нарушила первый пункт Декларации…
- Нет, нет! - испуганно перебила Ирочка мучителя. - Только не это… Прости меня. Это нервный срыв. Имею я, как мать, право на нервные срывы?
- Не имеешь, - жестко сказал экспериментатор. - Но ладно… - смягчился он. - Я тоже человек. На первый раз прощаю… Или, может, еще кто хочет вязать меня? - Молодой ученый доброжелательно посмотрел на родителей.
Запуганные Онуфрий Степанович и Варвара Игнатьевна затрясли белыми повязками, как козы бородами.
- И хватит болтать, - предупредил ученый. - А то я не ручаюсь за чистоту опыта. И так процент разговора по-русски превысил норму погрешности на десять разговоробаллов.