- Облигаций… на тысячу… Ну и драгоценностей осталось от мамы… не знаю, сколько стоят… Наверно, тысячи на полторы… Кроме того, у меня машина… Вы поступили работать в ОБХСС?
- Это мало, Нуклиев. Мне надо сорок тысяч.
- Зачем?
- Купить бриллиант. Есть такой бриллиант - стоит сорок тысяч. Недавно его кто-то купил. Наверно, подарил кому-нибудь на день рождения. Но, может быть, выбросят еще один… Тогда вы мне его купите?
Ученый пожал плечами.
- У вас сегодня какое-то странное настроение.
- Женитесь на мне, Нуклиев.
- То есть? - опешил завкафедрой. - Каким образом?
- Да обыкновенно. Сейчас мы сядем на самолет в Адлер. Остановку сделаем в Ростове. Там в одном ресторане у меня знакомый директор. Мы снимем отдельный зал и отпразднуем свадьбу. Вдвоем. Будем танцевать в пустом зале. Женитесь, Нуклиев, не пожалеете. Ведь я нравлюсь вам. Ведь так?
- Так, - сказал Олег Борисович хриплым голосом и проглотил слюну. - Но вы ведь замужем…
- Ах, Нуклиев, как вы старомодны. Дайте мне вашу руку… Шершавая… Каким вы порошком стираете?
- "Чайкой"…
- Это очень плохой порошок, Нуклиев…
Иногда Ирочка задерживалась до вечера: попались бананы, батист или домашние тапочки. Поэтому никто особо не волновался, когда она не явилась ко времени кормления Шурика-Смита. Ребенка пришлось покормить из соски молоком. Но часам к шести вечера Варвара Игнатьевна забеспокоилась.
- Где она может быть? Забыла она, что ли? Шурик голодный.
- За тряпкой какой-нибудь в очереди стоит, - предположил Онуфрий Степанович, который с увлечением гнул дугу: спрос на его товар все повышался.
Варвара Игнатьевна постучалась к сыну и высказала ему свое беспокойство, но тот, углубленный в какие-то расчеты, лишь отмахнулся.
- Не привязывайся, мать, с чепухой. Не курица - не пропадет.
К восьми часам семья не знала, что и делать. Звонить в милицию, в морги?
Но в это время раздался длинный телефонный звонок. Старая женщина торопливо сняла трубку.
- 231-85-16? - спросил неприязненный женский голос.
- Да.
- Ответьте Ростову.
- Какому еще Ростову? - удивилась Варвара Игнатьевна. - Мы не заказывали никакой…
Но в трубке уже щелкнуло, и Варвара Игнатьевна явно ощутила огромное расстояние возле своего уха. Она тревожно ждала, как всегда ждут неизвестного звонка из другого города.
- Варвара Игнатьевна?..
- Я! Я!.. - Обрадовалась Варвара Игнатьевна, узнав голос невестки. - Куда ты запропастилась? Шурика надо кормить…
- Я не смогу приехать, мама… - Ирочка впервые назвала свекровь мамой. - Переходите на искусственное питание…
- Что за чушь! Приезжай немедленно! Где ты есть? Почему включилась междугородная? Ты из автомата?
- Я из Ростова…
- Хватит шутить!
- Я вышла замуж, мама…
- За какой еще замуж? - опешила Варвара Игнатьевна. - Ты же замужем.
- Все кончено. Я начинаю другую жизнь! Передайте это Геннадию… Я больше не могу… Жизнь одна… До свидания… Следите за Шуриком…
- Подожди! - изо всех сил закричала Варвара Игнатьевна. - Не клади трубку! Я позову Гену!
Варвара Игнатьевна подбежала к двери и забарабанила в нее кулаком.
- Скорей! Скорей! К телефону!
- Что случилось? - выскочил из спальни ученый, придерживая на носу очки.
- К телефону! Ирочка нас бросила!
Он рванулся к телефону, опрокинул стол.
- Что? - закричал он в трубку. - Кто?.. Эй! Кто говорит? Никого нет… Гудки…
- Дай сюда! - Варвара Игнатьевна вырвала трубку из рук сына.
- Алло! Алло! Все… И даже номер не оставила…
Красин только тут опомнился.
- Да что случилось? Из-за чего переполох? С Ирочкой случилось что-нибудь?
- Случилось! Замуж она вышла! Вот что случилось! Чучело ты огородное! - крикнула мать.
- За кого? Она же за мной замужем… - растерянно пробормотал Геннадий Онуфриевич.
- Эх, растяпа! - махнула рукой Варвара Игнатьевна… - Достукался! Совсем голову потерял с этим… экспер… тьфу!
Прибежал Онуфрий Степанович с дугой в руках.
- А? Опять шабашники?
- Иди, старый, гни свою дугу. Не твоего ума дело. Не сумел воспитать сына, так иди.
- Да что случилось?
- Ирочка нас бросила! Замуж вышла. Звонила сейчас из Ростова.
- Что же вы раньше мне не сказали? - обиделся Онуфрий Степанович. - Я бы заказал ей канифоли. В Ростове, говорят, полно канифоли.
- Какой канифоли, старый ты дурень! Замуж она вышла! Бросила нас!
- Замуж? Зачем? - удивился старик.
- Это ты ее спроси.
Онуфрий Степанович открыл рот и машинально ослабил веревку, которая скрепляла два конца дуги. Веревка развязалась, оглобля распрямилась и изо всей силы врезалась в трюмо. Посыпались осколки.
- Ах, болван! Ах, старый дурень! - Варвара Игнатьевна кинулась собирать осколки и, видно, не ведая, что делает, стала приставлять их к деревянной основе.
Геннадий Онуфриевич тряхнул головой.
- Ничего не понимаю, - сказал он сердито. - Моя жена замуж вышла, Ростов, какая-то канифоль. Впредь прошу не отрывать меня по пустякам. И потише себя ведите. Зеркало зачем-то разбили. Орете так, что стены дрожат. Вы засоряете мне опыт! Поняли? За-со-ря-е-те о-пыт! - Ученый ушел и хлопнул дверью.
Потоптавшись и так тоже ничего не поняв, отправился гнуть свои дуги Онуфрий Степанович.
Вера, узнав новость, поплакала, но вскоре вытерла слезы и сказала:
- Впрочем, этого следовало ожидать. Что у нее была за жизнь… Я бы тоже сбежала на ее месте… Ничего, будем ездить к маме в гости в Ростов, купаться в Дону. А закончит папа эксперимент - мама опять вернется. Сейчас это запросто.
Младшая же, "баламутка Катька", узнав о бегстве матери, пожала плечами.
- Ну и семейка, - сказала она. - Что ни день - новость. Не соскучишься. Скорей бы в отдельную квартиру. Отдохнула бы от вас всех.
И только один Сенечка был по-настоящему потрясен, узнав о подлой измене общему делу идейного вдохновителя эксперимента "Идеальный человек". Он-то и принес новость: Нуклиев взял расчет и уехал в неизвестном направлении.
Младший лаборант обнял своего коллегу за плечи:
- Ничего, не отчаивайся. Может быть, это даже лучше. Лучше сразу узнать, кто друг, а кто подлец, чем потом. Буду работать за двоих. С девицами порываю окончательно. Не веришь? Вот! - Сенечка торжественно снял сильно расклешенные джинсы с заплатами на заднем месте и бубенчиками внизу (презентовал Онуфрий Степанович), схватил нож и стал кромсать их на части. - Так их, так! С прошлым покончено! Они ведь, девицы, на мои брюки в основном клевали. Сам-то я парень из себя невидный… Только дай мне какие-нибудь штаны, не идти же в трусах…
Материнское молоко пришлось заменить искусственным (пригодились два ведра детского питания). Ирочкины вещи вынули из гардероба и связали в узел на тот случай, если она их затребует. Но бывшая мать не требовала ничего. Больше она не звонила и не писала. Только один раз на имя Варвары Игнатьевны пришла посылка из Адлера с мандаринами и хурмой.
Вскоре жизнь в семье Красиных, сделав такой сильный зигзаг, опять вошла в свою колею.
ГЛАВА ШЕСТАЯ,
в которой описываются весенние вечера в семье Красиных, а также рассказывается о позорном, невероятном случае, происшедшем в семье
Несмотря на бегство матери, контропыт "Брешь" на семейном совете решено было продолжать. Вера каждый вечер залезала в платяной шкаф, выходила ночью и шептала на ухо брату русские слова. Иногда во время ночных шептаний Шурик-Смит просыпался и, как казалось девушке, с удивлением вслушивался в новые для него слова: "мама", "папа", "каша".
- Может, и перебьем, - вздыхала за чаем Варвара Игнатьевна. - Все-таки русский он, а не иноземец какой. От своих рожден. Кровь должна проснуться.
Казалось, оставалось подождать всего несколько месяцев, пока Шурик-Смит произнесет первые слова, и тогда можно будет убедиться, кто восторжествовал: ученые со всей их методикой и аппаратурой или простые люди, избравшие столь нехитрый метод - шептания в ухо родных слов, но тут произошло событие, которое перевернуло в семье Красиных все вверх дном.
Началось все, казалось бы, прозаично и буднично. Сенечка купил себе фотоаппарат.
Неизвестно, что послужило толчком к покупке фотоаппарата. Может быть, слова Веры, как-то заявившей за вечерним чаем (Сенечка частенько теперь сиживал вместе со всеми на кухне и с удовольствием пил чай с клубничным вареньем):
- Господи, какая скука… Вокруг все такие умные. В школе все умные, на улице умные, в кино умные, дома умные… Козероги, ну расскажите какой-нибудь анекдот или спляшите чарльстон!
Старики смущенно кашляли: они не знали ни одного анекдота, а про чарльстон и вовсе не слышали.
- Или вот вы, Сенечка… Какой-то вы положительный, правильный. Никаких у вас недостатков нет…
- Недостатки у меня есть, - торопливо сказал младший лаборант. - Я люблю пиво и девушек.
- Это достоинства, а не недостатки, Сенечка. Вот если бы вы, например, были какой-нибудь чудак… фокусник, что ли… Тогда с вами было бы весело… Придумайте что-нибудь, а, Сенечка? Чтобы крутилось все в доме, чтобы суета, неразбериха…
- А зачем? - спросила все время молчавшая "баламутка Катька".
- Затем, чтобы кровь в жилах бежала быстрее, вот зачем. Тебе это не понять, ты рыба дохлая!
- А мне до фени!
- Сама ты феня!
- Господи, когда же я от вас избавлюсь! - "баламутка" обхватила голову руками. - И так сумасшедший дом, а она еще хочет фокусника сюда приволочь! Младенец тут без конца то в туалете сидит, то в ванне барахтается! Скорее бы стать взрослой!
- Чего-нибудь придумаем, - пообещал Сенечка.
Младший лаборант долго думал и придумал фотоаппарат.
Как и все люди, только что заполучившие фотоаппарат, Сенечка тут же развил бурную деятельность. Он фотографировал все и вся. Через неделю в гостиной висели портреты Варвары Игнатьевны, Онуфрия Степановича, Веры, Кати, кота Мишки; лишь один Геннадий Онуфриевич от фотографирования категорически отказался. Когда живые объекты были все использованы, Сенечка перешел на натюрморты: замороженный импортный гусь, бутылка "Портвейна-72", марокканские апельсины и т. д.
Младший лаборант загромоздил гостиную какими-то отражающими экранами, штативами, повсюду висели лампы жуткой мощности, которые испепеляли все вокруг.
Когда фотоаппарат всем надоел, младший лаборант принес портативный магнитофон с записями песен из жизни уголовных заключенных. Это произвело сенсацию. Торжествующий Сенечка ставил магнитофон на стол, семья Красиных рассаживалась вокруг, и хриплый, с надрывом голос пел о том, как хорошо жить на воле и как плохо в тюрьме. Человек пел честно, с чувством, в некоторых местах даже плакал, и всем было очень жалко его пропащую, погубленную по собственной глупости жизнь. Варвара Игнатьевна даже украдкой смахивала слезы.
- Чего его жалеть? - пытался дискредитировать песню Онуфрий Степанович. - Не воровал бы, так и не сидел. Я вот не ворую, и мне нечего бояться.
- Все-таки жалко, - возражала Варвара Игнатьевна. - Ошибся человек. Каждый может ошибиться.
- А если я ошибусь? - ехидно спрашивал старик. - На предмет, например, этого магнитофона?
Но певец опять начинал рыдать, и старика никто не слушал.
Потом лаборант купил кинокамеру. Это уже было интересно. Кто устоит перед кинокамерой? Никто. Нет такого человека. Тем более что Сенечка заявил, что он собирается участвовать в конкурсе любительских фильмов под названием "Наш современник".
"Нашим современником" должна была стать Вера. Вера в школе, Вера на прогулке, Вера в театре, Вера в кругу семьи… Фильм так должен и называться "Наша Вера". Выпускница крутилась перед зеркалом, срочно перекраивала мамины вещи и на выручку от продажи дуг покупала новые. По вечерам и в выходные дни в семье Красиных царил тихий переполох. Сенечка с важным видом ходил, звеня брюками (он все-таки опять навесил бубенчики), с камерой "Кварц", снимал, то спрятавшись за шкаф, то стрекотал из туалета. Это он называл "снимать скрытой камерой".
Теперь Сенечка почти не заглядывал в комнату к Геннадию Онуфриевичу, но тот как будто и не нуждался особо в его помощи. Иногда, правда, ученый выскакивал из спальни, обводил комнату ничего не видящим взглядом, говорил:
- Смените пеленки… Черт… в самый неподходящий момент. - Или вдруг раздраженно кричал: - Кто строит диафонограмму? Нуклиев! (Красин уже все забыл.) Сенечка! Где вы?
Младший лаборант виновато бежал в спальню.
Фильм "Наша Вера" с треском провалился на конкурсе любительских фильмов. Выпускница ходила надутая и обиженная.
- Какой-то вы, Сенечка, неудалый… Все у вас из рук валится… Без выдумки вы… Фотоаппарат, магнитофон, кинокамера… Все ординарно… Нужен праздник, Сенечка. Праздник выдумки! Ну поднатужьтесь, Сенечка!
И Сенечка поднатужился.
Однажды в воскресенье вечером он, пыхтя и отдуваясь, притащил в квартиру Красиных старый, разболтанный деревянный стол в стиле "ампир".
- Без единого гвоздя. Весь на клею, - гордо сообщил младший лаборант, громоздя стол посреди комнаты.
Наступила общая растерянность.
- Ну и что? - первой опомнилась "баламутка Катька".
- Устроим сеанс спиритизма. Духов будем вызывать.
Все обалдели.
- Запрещено, - сказал Онуфрий Степанович.
- Почему? - спросил Сенечка.
- Антинаучно.
- Что из того? - философски заметил младший лаборант. - Все когда-то было антинаучным. Галилей тоже считался антинаучным. И Коперник, не говоря уже о Дарвине. Если бы не Дарвин, мы бы до сих пор считали себя происходящими от богов, а не от обезьян, и неизвестно, что из этого бы получилось. Между прочим, стопроцентная гарантия. Еле у знакомых выпросил. Они сейчас Францию проходят. Со всеми Людовиками уже переговорили. До революции дошли. Я их нa Робеспьере прервал.
- Ура! - закричала Вера. - Молодец, Сенечка! Вот сейчас вы работаете с фантазией!
- Хочу Наполеону вопрос задать, - заявила вдруг "баламутка Катька".
- Нет, я, чур, первая! Сенечка, с Анной Керн! Вызовите мне дух Анны Керн!
- Я в молодости часто гадала, - вздохнула Варвара Игнатьевна. - Иногда правильно получалось… С Онуфрием, например… Выбросила башмачок, а какой-то пьяный шел и подобрал. Спросила, как зовут. "Онуфрий", - говорит. "Отдайте башмачок", - говорю. Не отдает. Слово за слово - и поженились…
- Отчего не погадать, можно и погадать. Вреда от этого не будет, - заразился общим энтузиазмом Онуфрий Степанович. - Слыхал я про столы без гвоздей. Может, и брешут, что с мертвыми можно говорить, а может, и вправду. Я бы у своего соседа, пять лет назад преставился, царство ему небесное, спросил, куда он топор мой задевал. Взял и не вернул. Ох и сильный топорище был. Как бы сейчас пригодился.
Сенечка установил стол посередине комнаты так, чтобы тот не качался, вытащил из кармана пачку стеариновых свечей и расставил их по предметам вокруг стола. Затем младший лаборант сказал:
- Попрошу картон и фарфоровое блюдце.
Вера принесла картон, ножницы, блюдце, карандаш, и Сенечка принялся за дело. Вскоре все было готово: круг с алфавитом, блюдечко с нарисованной стрелкой.
Выключили свет. Зажгли свечи. Стало темно и немного жутковато. Девочки заметно нервничали. Варвара Игнатьевна украдкой перекрестилась. Онуфрий Степанович, очевидно, вспомнив свой пропавший прекрасный топор, тяжело вздохнул и наполнил комнату едким приземистым запахом "Портвейна-72", словно по комнате пролетел обитатель преисподней.
- Попрошу всем руки на блюдце, - скомандовал Сенечка. - Тишина, предельное внимание! Никаких посторонних мыслей! Начинайте задавать вопросы. Кто первый?
- Я! - выкрикнула "баламутка".
- Ладно уж, спрашивай, - великодушно уступила Вера.
- Кого вызываете? - спросил Сенечка.
В комнате наступила напряженная тишина. Стало слышно, как в ванной капала вода. Там сушились Сенечкины пленки.
- Наполеона… - прошептала "баламутка".
- Какого именно? И громче.
- Ну этого… самого… главного…
- Эх ты, неуч… - не удержалась Вера.
- Наполеон Бонапарт! - громко, раздельно сказал Сенечка. - Вас вызывает Екатерина Красина. Вы слышите меня, Бонапарт?
Все затаили дыхание. Чадили и потрескивали свечи Тяжело, едко дышал Онуфрий Степанович. Все напряженно смотрели на блюдце.
И вдруг блюдце дрогнуло. Руки, лежащие на блюдце, инстинктивно дернулись, словно по ним пропустили электрический ток.
- Тихо! - прошипел Сенечка. - Руки назад!
Все снова осторожно дотронулись до блюдца.
- Наполеон Бонапарт! Вы слышите меня? - снова опросил младший лаборант.
Теперь уже было отчетливо видно, как стрелка поползла по кругу, остановилась возле буквы "д", затем передвинулась на "а".
- Да! - торжествующе провозгласил Сенечка. - Наполеон на связи. Спрашивайте, Катя. Что вы хотели?
- Вы… совсем… совсем не живой? - спросила "баламутка".
"Да", - ответило блюдце.
- Вам холодно?
"Нет".
- Там… где вы есть… красиво?
"Как сказать".
Теперь уже блюдце бойко бегало по кругу. Все немного освоились.
- Прекрати ты свои дурацкие вопросы, - сказала сердито Вера. - Спрашивай по существу и дай мне.
Но всегда дерзкая "баламутка" от волнения больше ни о чем не могла спросить Наполеона, и, чтобы покончить с вызванным духом, вопрос ему задал Сенечка.
- Жалеешь небось, что напал на нас в 1812 году?
"Да".
- Ты свободен. Кто следующий? Вера? Кого вы хотите вызвать?
- Керн…
- Анна Керн! Вас вызывает Вера Красина. Вы слышите нас?
Тишина. Неподвижность. Потом легкое дрожание блюдца, словно шепот. "Да".
- Вы сильно любили Пушкина? - тихо спросила Вера.
"Да".
- Скажите, Анна Керн, - Вера в волнении наклонилась над блюдцем. - Почему сейчас нет такой сильной любви, как в ваш век? Почему наши мужчины какие-то все мелкие, пошлые…
"Не все".
- Я понимаю, конечно, не все… Но, однако… Раньше они все свое время посвящали женщинам, любви, возвышенным разговорам, а сейчас машинам, собраниям, маркам, пиву. Даже некоторые кофты вяжут.
"Не все".
- Вы не отвечаете на мой вопрос прямо. Только не надо говорить: "другой век", "эмансипация". Все это я знаю… Отвечайте честно и ясно.
"Женщины стали другими".
- Неправда!
"Мужчины делают то, что хотят женщины".
- Значит, виноваты женщины?
"Да. Они раскрепостились…"
- Они раскрепостились, и им стали не нужны любовь, романтика?
"У них появились другие заботы".
- Какие?
"Работа. Власть. Это интереснее, чем любовь. Простите. Я устала".
- Еще секунду! Что… что вы мне посоветуете?
"Любить и быть любимой. Прощайте".
Блюдечко остановилось, словно обессилев.
- Хватит про любовь, - проворчала Варвара Игнатьевна. - Вам еще рано про любовь, козы этакие…
- В самом деле, - сказал Онуфрий Степанович. - Спрошу-ка я лучше про топор. Хороший был топор.