И тишина кромешная…
Во всём этом аду только я уцелела. Потому как от удара на пациента приземлилась и в него вцепилась. А он, если кто забыл, к носилкам был привязан, а носилки к станине стальной пристегнуты. Так мы с ним в обнимку и кувыркались.
Правда, в мозгах у меня, не иначе как от шока, малость того, заело. То, что я сама из машины вылезла, это понятно. То, что я напарницу из–под кучи аппаратуры кое–как вытянула, тоже ясно. А вот на хрена я еще и носилки эти с алкашом вместе на своем хрупком девичьем горбу выволокла и под деревце пристроила, хотелось бы мне знать?!
А вокруг машины уже зеваки собрались, кто–то "скорую" вызвал. Водитель КАМАЗа от меня на четвереньках убег и под своим грузовиком спрятался. Видать, облик у меня был соответствующий. Он из–под днища только подвывал тихонечко и, невзирая на угрозы, нипочем не вылезал, хотя я всего–то помощь ему хотела оказать. Нам так по инструкции положено.
А тут и коллеги подоспели. Реанимобили аж в трех экземплярах и бригада с нашей подстанции. Без спасателей в те времена неплохо обходились, приподняли общими усилиями наш разбитый РАФ, доктора из кабины вынули и тут же вместе со старшей фельдшерицей в больницу увезли. У них на двоих только девять целых ребер оставалось.
И обоих водителей забрали, нашего и КАМАЗовского. Нашего в реанимацию, а того в психушку, поскольку мужик к этому моменту не только выть не перестал, но и, на меня квадратными глазами глядючи, уже в асфальт пытался закопаться. А меня как самую целую наши подхватили и на подстанцию повезли. И очень вовремя, потому как гроза наконец разразилась и дождь хлынул.
Мы уже почти доехали, как до меня дошло: а пациент?! Его–то мы забыли! Лежит, поди, клиент под деревцем, к носилкам притороченный, дождичком болезного, должно быть, поливает. В чем–то оно, может, хорошо, хоть немного грязи с него смоет, но всё равно ж не дело! К тому же на пьянца–то по большому счету наплевать, главное - носилки ж за бригадой числятся! А от бригады только я осталась, стало быть, я одна за них и отвечаю!
Короче, развернулись мы и обратно полетели. Народ на перекрестке всё еще стоит, не расходится, события обсуждает, осколки стекла с проезжей части на сувениры собирает. А носилок нет. И пациента нет. Рассосался, аки нежелательная беременность.
Я к народу: где? Где носилки?! Где больной мой недолеченный?! Я же, жизни своей не жалея, сама его из разбитой машины вытаскивала! Я же, позвоночником натруженным хрустя, его под деревце укладывала, надрывалась, потом, можно сказать, девичьим поливала!
Оно понятно, не в себе была…
А толпа молчит. Безмолвствует народ, не отвечает. А ежели какие звуки издает, то почему–то странные и местами даже неприличные. И при этом на меня, что характерно, пялится.
А ларчик просто открывался, хоть и неожиданно. На себя я тоже посмотрела - и тоже удивляться начала. Халатик–то на мне был тоненький, нейлоновый. И так–то был на мне халатик - видимость одна, так еще ж, пока я в РАФе кувыркалась, этот мой нейлон, оказалось, кислотой забрызгало!
И теперь, представьте, под дождем на глазах у изумленной публики остатки этого халатика на мне буквально растворяются. И стою я перед добропорядочными гражданами в одних манжетах и воротничке. Над самой головой гроза грохочет, молнии сверкают, от атмосферного электричества копна моих волос, встав дыбом, натуральным образом шевелится - и я вся из себя в чем мама родила. Ну чем не Немезида "скорой помощи"?
Картинка та еще, короче говоря.
Ну, меня такими пустяками не смутишь, удивили блядь вибратором, подумаешь. Но тут уже коллеги спохватились, голый фельдшер посреди толпы - непорядок всё–таки. В машину меня резвенько засунули, завернули в простыню и увезли. А то граждане уже продолжения концерта начинали требовать.
А когда бригада моя из больницы выписалась, нам еще по выговору всем влепили. За утрату казенного имущества в виде тех самых носилок. А вот утрату пациента почему–то так и не припомнили.
Ну и на том спасибо.
Восставшая из гроба
Что греха таить, у нас на "скорой" вечно черт–те что случается. То, к примеру, пациента утеряем, то вообще покойника. А бывает, что наоборот - бывает, что свежезаконстатированный труп в ожидании труповозки из мертвых восстает и по квартире шастает. Что ж поделать, если пациент упорно хочет жить, медицина перед ним бессильна. Сама неоднократно убеждалась.
Разве только непосредственно из гроба на моих глазах еще никто не восставал.
Хотя вот я - я лично раз восстала.
Сама бы я, наверно, эту байку и не вспомнила. Давно всё это было, давным–давно, так давно, что и почти неправда. В незапамятные времена, короче говоря.
А тут лечила давеча я очередную бабушку–старушку. Обычный гиперкриз, ничего такого экстраординарного. Вот только сын этой старушки почему–то на меня задумчиво–задумчиво смотрел. Смотрел–смотрел, а потом и выдал: "Доктор, - говорит, - а я ведь вас же помню! Я вас на Авангардной из гроба вынимал! Я же санитаром там работал!"
Что ж, мир, давно известно, тесен, Питер - город маленький, а такое дело и впрямь имело место быть. Только он не вынимал меня тогда из гроба, это–то как раз неправда, а валялся рядом на полу. В конвульсиях. От хохота. А из гроба я тогда самостийно вылезла.
В те времена я училась на шестом курсе, и цикл судебной медицины проходил у нас действительно в больнице на Авангардной улице. Не в самой больнице - в морге, разумеется. А еще я подрабатывала фельдшером на "скорой". И после занятий в тот самый исторический день с пяти вечера должна была трудиться на кардиологической машине с одним крепко пьющим доктором.
Закончились у нас занятия, выхожу я из секционной в коридор - а там гробы у стенки штабелем стоят. И один - отдельно, открытый, на полу. Гламурный гроб такой, ядовито–розовый, внутри атласом обитый, с кистями, глазетом и прочей глазурью. И крышка от него сзади к стенке прислонена. А по коридору от меня к выходу движется тот самый кардиологический доктор, с которым мне с пяти вечера предстоит трудиться. Ясное дело, покойничка привез–сдал, дело житейское.
Вот тут меня и осенило: какого, думаю я, полового органа мне своим ходом через весь город ехать, когда можно прямо сейчас к бригаде присоединиться? Халат белый на мне, так что уже одета по всей форме…
В общем, я с радостным воплем ломанулась старенькому доктору вослед. И от излишнего рабочего рвения за этот розовый гроб зацепилась - и целиком, всем телом в него брякнулась. А крышка, как по законам жанра положено, на меня сверху съехала и гроб прихлопнула.
Доктор услышал, что его зовут. Обернулся - пустой, как по заказу мрачный, гулкий коридор, вопиюще розовый гроб, крышкой накрытый, - и тишина кладбищенская. И тут крышка с гроба медленно сдвигается, оттуда высовываюсь я с розовой кистью на ухе, и сдавленно (ушиблась, падая) взываю замогильным голосом: "Доктор! Доктор!" Ну и руки, как вы понимаете, к нему простираю…
Нет, я, конечно, тоже от такого, с позволения сказать, загробного фельдшера со всех бы ног бежала. Вот и он тоже рванул, не оглядываясь, на ходу крестясь левой рукой, поскольку в правой папочку нес.
На грохот санитары местные выскочили, ситуацию оценили и в корчах на пол рядом с гробом рухнули. Так что из этого милого розового гнездышка я в итоге сама вылезла, не надо привирать.
А доктора я так и не догнала. Хоть и слаб здоровьем был наш пьющий кардиолог, хоть и старенький, а от меня в галоп рванул как молодой. И пришлось мне в довершение всего на работу своим ходом добираться, потирая по дороге синяки и грязно и облыжно выражаясь.
А когда я до работы доехала, выяснила, что уже не за кардиологами числюсь, а вовсе даже за совсем другой бригадой. А доктор, бедный, на больничный ушел, причем утверждал, что у него галлюцинации начались. А потом и пить, что характерно, бросил. Вообще. Долговременный целительный эффект восстание меня из гроба оказало.
Не знала я, что на Авангардной так запомнилась. Между нами говоря, приятно сознавать, что за четверть века, прошедшую с тех пор, я, получается, не слишком изменилась…
Об этом, впрочем, впереди. Тут лишь добавлю. Верно говорят: кто один раз в гробу уже лежал, того второй раз туда долго не уложишь.
Свидетельствую, на себе проверено.
Эликсир молодости
В тридевятом царстве, тридесятом государстве…
Короче, когда я на Василеостровской "скорой" работала, у нас дом на углу 7–ой линии и Большого проспекта нехорошим местом считался. Странноватым, я бы так сказала. То возле него на ровном месте пешеход ногу сломит, то с крыши кто–нибудь свалится, то глубокой ночью в подъезде покойника найдут. Беспокойное местечко, одним словом.
А старожил наш скоропомощный, который акушером на "скорой" шестьдесят лет отработал, едва ли не со времен наркома здравоохранения тов. Семашко, всё на нас ворчал. Молодняк мы, дескать, бескультурный, истории города родного не знаем. А дом тот, можно сказать, легендарный и таинственный.
Якобы была в этом доме аптека немца Пеля, и он там полную алхимию развел и философский камень создавал, а то и вовсе даже создал. Задолго до революции, естественно. А во дворе дома башню выстроил и грифонов ручных там этот камень охранять поселил. А еще эликсир вечной молодости изобрел, и продавал его особо избранным наряду со всяческими афродизиаками, вроде нынешней "Виагры".
У знатных клиентов, говорят, большим спросом это зелье пользовалось. Оттого ему безвозбранно тайные алхимические дела вершить позволяли, и на грифонов сквозь пальцы городское начальство смотрело. Ну а как старый Пель помер и всё его семейство сгинуло, грифонов приструнить стало некому, вот они по ночам и безобразят…
Правда, потом пришла советская власть, грифонов запретили; ну да суть не в этом.
Такой вот странный дом. Легенда, разумеется, петербургский миф. Как же можно - Питер да без мистики! Однако ж на доме и в самом деле надпись была: "Товарищество Пель и сыновья". Но, по правде говоря, сколько я по ночам мимо этого дома ни ездила - грифонов так и не увидела, да и философский камень мне на голову не свалился. А вот насчет эликсира молодости некоторые сомнения у меня имеются.
Однажды жарким июльским днем получила я вызов в дом этот окаянный. Старушку лет этак восьмидесяти кошка оцарапала. В машине душно, асфальт плавится, в воздухе марево раскаленное - кажется, будто дом этот угловой истекает и исчезает прямо на глазах.
Зато в подъезде - тишина и прохлада. Лифт крохотный, на площадке верхнего этажа витражи, сумрак разноцветный. Как в другое измерение попала. Невольно мне один небезызвестный коллега вспомнился, доктор Михаил Афанасьевич Булгаков…
Звоню. Открывается дверь, в темноте прихожей только силуэт девичий различаю. И звонким голоском: "Проходите, доктор!"
Правнучка, думаю. Иду за ней в комнату, на свету разглядела - нет, всё–таки внучка. Или даже дочка, потому как если приглядеться хорошенько, то даме лет сорок.
- А больная где? – спрашиваю.
- Я больная, - дама отвечает.
Смотрю в свои бумажки - нет, четко написано, возраст древний, под восемьдесят. Тут я и фамилию разобрала - Пель. И как–то вдруг все сказки нашего заслуженного акушера меня аж морозом по хребту продрали…
Видно, у меня на лице что–то изобразилось, поскольку "старушка" улыбнулась так ехидненько и говорит:
- Верно, я - последняя из Пелей. Похоже, вы кое–что про семью нашу слышали. И не страшно вам сюда ехать было?
Я честно подумала.
- Нет, - говорю, - не страшно. Во–первых, я доктор "скорой помощи", а нам по приказу бояться не положено. Во–вторых, я в чертей, инопланетян и философские камни всё равно не верю.
- А в грифонов? - с хитрецой больная спрашивает.
- Тем более не верю! - говорю.
- Ну и хорошо, - она мне отвечает, - не верите, и ладно. Главное, чтобы они в вас ненароком не поверили.
Разговорчики, однако…
Ну да я по делу как–никак приехала:
- Ладно, - говорю, - давайте вашу царапину обрабатывать. А заодно и кардиограмму снимем. У нас порядок такой: на всякую травму после шестидесяти лет ЭКГ снимать надо.
Показала она мне эту "царапину". По всей правой руке глубокая рваная рана, будто бы не кошка - рысь как минимум проехалась. Одна радость, что кровь свернулась уже.
Я малость приужаснулась:
- Ну и кошечка у вас! После такой царапины в больницу ехать надо, швы накладывать! Иначе шрам останется.
А дама только посмеивается:
- У меня, поверьте, не останется! Вы перекисью попросту промойте и пластырем заклейте, а то мне одной рукой несподручно.
Ничего не поделаешь, желание клиента - закон. Обработала я ей руку как положено, пластырем стянула. Стала кардиограмму снимать - и вовсе удивилась: ЭКГ как у двадцатилетней!
А дамочка неугомонная уже кофеек тащит:
- Попейте, - говорит, - вам еще до утра работать.
Выпили мы с ней по чашечке, и поехала я дальше. Но, видать, непростой тот кофе был и от души предложенный. Я все сутки как на крыльях летала и ни жары, ни усталости не чувствовала. И только к утру задумалась: а ведь кошки–то в квартире я не видела! И что куда важнее - не учуяла! У меня ж на кошек аллергия–то конкретная: стоит хоть одной в радиусе ближе пятидесяти метров от меня оказаться, я потом два дня чихать буду…
Так бы эта история, наверно, и забылась. Только вот с годами стали на меня коллеги и друзья с подозрением поглядывать: не берет меня возраст! Пью, курю, в излишествах замечена, работаю как я не знаю кто…
Не иначе как до сих пор кофеек тот действует. Да и вообще, похоже, не всё лишь сказки были про тот дом!
А и то: есть многое, друзья мои, на свете…
Повторение - мать лечения
Жизнь - она куда богаче, чем все наши представления о ней. Что не означает, разумеется, будто скоропомощане склонны к досужей мистике. Совсем наоборот. Просто то, что большинству - фантастика и мистика, для нас реальность как реальность. Мы в жизни просто видим больше остальных.
Так–то мы сугубые прагматики и циники.
А если мы и суеверны, то по–своему. От черных кошек не шарахаемся и при виде молодого месяца деньги в карманах не считаем. А что считать–то, если там всё равно пусто.
Но вот, к примеру, если мне на вызове в процессе оказания помощи, под руку, так сказать, вдруг спасибо брякнут, я непременно выдам что–нибудь неласково в ответ. И не потому, что "спасибо" в кармане не звенит, в стакане не булькает и на сковородке не шкворчит. А потому, что раз "спасибо" загодя сказали, всё лечение наперекосяк пойдет. И приходится заставлять клиентов через левое плечо плевать и по некрашеной деревяшке стучать. Иной раз помогает.
Приметы у нас тоже свои. Если первый вызов поутру - покойник, да еще и мужик, значит сутки спокойные будут. Если женщина с утра пораньше в бозе опочила, это, разумеется, к дождю. Ну, или к тому, что денег от клиентов на этих сутках точно не дождешься. По нашим временам последнее вернее.
А самая лучшая примета - если первым вызовом на падение с высоты едешь. Но только если высота не меньше седьмого этажа. Это тоже понятно: с седьмого этажа только косточки с асфальта соскребать приходится, стало быть - заведомо покойник. И падают, как правило, мужики, спьяну дверь с окном перепутав. То есть смотри пункт первый.
Хотя, естественно, бывают исключения. Как очевидец и знаток вопроса могу с уверенностью заявить: всё дело в предполетной подготовке. То есть в выпитой дозе. Если точно угадана - летите хоть с пятнадцатого этажа, мягкая посадка вам гарантирована. Фонендоскопом клянусь. Но вот если хоть малейший недобор случится или перебор - всё, пиши пропало: даже несколько ступенек могут оказаться фатальной высотой.
Так вот, об исключениях. На 8–ое марта дело было. Весна, однако, солнышко, сосульки подтекают, снег прошлогодний тает. Благолепие, короче, лепота. А один десантник (бывший, разумеется) с вечера свою подругу так напоздравлялся, что поутру 8–го в это благолепие за добавкой вышел. В окно. С девятого этажа. И на газончик, всё еще покрытый снегом, тушкой бессловесной приземлился. И лежит.
Ну, понятно, очевидцы вызывают "скорую". Мы, понятно, приезжаем - бренные останки с газона соскребать. А останки при ближайшем рассмотрении дышат. А местами даже и шевелятся. И вообще, похоже, пациент не столько мертв или хотя бы пребывает без сознания, сколько просто после своего полета вздремнуть на свежем воздухе решил.
Подобрали мы его, в больницу отвезли, на том и успокоились. И на тихое дежурство понадеялись. Ну как же: первый вызов, выпадение из окна, мужик, этаж выше седьмого. Самая что ни на есть благоприятная примета.
Смущало лишь, что пострадавший уцелел. Оказалось - правильно смущало. Тут же вызовы буквально валом повалили, страждущие в хвост и в гриву нас гонять затеяли. До обеда без малейшей передышки по болящим ездили.
А вместо обеда попали мы опять к тому же пациенту. К тому десантнику, который утром выпал из окна. Потому что он опять оттуда навернулся.
Мы поначалу даже испугались было - всё, галлюциноз, уработались, пора нам к психиатру. Всей бригадой, стройными рядами. А и то: лежит всё то же тело, в том же положении, точно в той же вмятине в снегу. Как будто мы его не забирали. Дежа вю.
На деле–то всё просто оказалось. Просто–напросто десантник идеально дозу угадал. Он же как с утра в больнице оклемался, так сразу же спросил, зачем он здесь. Объяснили тамошние эскулапы всё клиенту - не поверил. Сделали ему рентген - и сами не поверили: ни вывихов, ни паче переломов, ничего. Вот что значит подготовка предполетная!
А пока врачи ломали головы, что с этим чудом делать, десантник из больницы ненавязчиво слинял. На кой она сдалась, эта больница, если там врачи–вредители ему не наливают! Вот он назад к своей подруге и рванул, прикупив еще бутылку по дороге.
А у подруги по нему уже поминки в полный рост. И под эту музыку сосед подругу к аморальным действиям склоняет. И подруга в общем–то склоняется.
Посмотрел он на такое безобразие, расстроился - и молча вышел вон. Опять в окно, по той же траектории. А поскольку нужный градус из него к тому моменту вышел, руку с парой ребер на этот раз он всё–таки сломал. Зато бутылку уберег, так мы его в обнимку с ней коллегам и вернули.
Десантник, что ж поделаешь…
Вот и надейся после этого на тихое дежурство. Укатали нас в ту смену так, что ни в сказке сказать, ни пером описать. До усрачки нас за сутки уработали.
Нет бы мужику с утра разбиться как положено.