Кстати, сегодняшний экземпляр, похоже, из этой оперы. Напился, при задержании оказал сопротивление, устроил дебош в опорном пункте ОКО, нанёс ущерб казённому имуществу. Ну, что с такими делать? Предупреждают их, подвергают профилактике, но они почему-то упорно живут наперекор правилам и в ущерб себе.
Господи! Голова-то как разламывается! Даже Маркс не помогает.
Борискин встал, пробрался к холодильнику, приложился к банке и не отрывался от неё до тех пор, пока животворящая жидкость струйками не потекла из уголков рта.
- Я так тебе скажу, неизвестный студент-алкоголик: не попадайся! - погрозил самому себе в зеркале секретарь, массажируя лицо и разогревая мимику. - Напился - отправляйся баиньки. А молодую свою энергию иди расходовать в спортзал. Вот так!
В прихожей заверещал телефон.
- Алло? Да, это я. Уже собираюсь. Как не ходить? А что... Ясно. Всё сделаю.
Он положил трубку и уставился в пёстрый узор на обоях. Сидеть дома до особого распоряжения. Ждать. Никуда не отлучаться. Быть готовым в любую минуту выехать в райком.
Борискин снова плюхнулся на диван и воткнул в розетку шнур телевизора. На экране появилась испуганная балерина в белом, и её тут же принялся подбрасывать в воздух партнёр по танцу. По второму каналу симфонический оркестр играл что-то протяжное и неразборчивое. Они что, с ума посходили?
Его рука потянулась к выключателю, но симфония неожиданно прервалась, и вместо дирижёра появилась сначала заставка "Интервидения", означающая, что сейчас будет сделано объявление государственной важности, а затем - взволнованный диктор.
- Товарищи! - произнёс он. - Центральный Комитет КПСС, Президиум Верховного Совета СССР и Совет Министров СССР с большим прискорбием сообщают, что утром 10-го ноября 1982-го года внезапно скончался Леонид Ильич Брежнев, генеральный секретарь Центрального Комитета КПСС, председатель Президиума Верховного Совета.
Борискин вернулся на кухню, откупорил зубами початую бутылку коньку и основательно приложился к горлышку. Теперь он имел на это полное право.
Примерно в то же время, или чуть позже, Серёга стоял у дверей аудитории, где предполагалось свершиться заседанию комитета комсомола, и ждал начала экзекуции. Он решил прийти загодя, чтобы обдумать линию поведения и защиты. Хотя, по правде говоря, он и сам не находил достаточного количества аргументов в своё оправдание.
Его грустные мысли прервал парень, снявший объявление с дверей.
- Комитета не будет, - пояснил он свои действия. - Иди домой.
- Кто сказал? - не поверил Серёга, хотя он и знал паренька с самой честной его стороны.
- Не до тебя теперь, - ответил, едва не плача, тот.
- А что случилось?
- Брежнев умер.
Невероятная весть всколыхнула человеческие массы от Калининграда до Камчатки. По всей огромной стране люди замерли у телевизоров, слушая те же самые простые слова, что и Борискин, но смысл их, трагический и ясный, не доходил до большинства из них. И не удивительно - ведь выросло целое поколение, не помнящее никого другого, кроме Леонида Ильича. Когда снимали Хрущёва, Серёга, например, находился в том блаженном возрасте, когда ему позволялось безнаказанно портить полезные предметы.
Волна горя покатилась дальше, пересекла границу и затопила загнивающий Запад, повергнув его население в шок. В Южной Америке объявили часовой мораторий на производство героина. В Африке проснулся вулкан на озере Титикака. В странах социалистического лагеря слышались стоны и скрежет зубов.
Убитая катастрофой пионерка Зина из далекого Кучково написала такие стихи:
У меня перед глазами
зал Кремлевского дворца.
Возлегает перед нами
человек с душой бойца.
Человек партийной чести,
он не раз бывал в бою
и вошёл со мною вместе
в биографию мою.
Мы дышали каждым словом.
Был доклад его таков,
что слетались, словно совы,
люди всех материков,
люди разных поколений,
всех народов, наций, рас...
Был бы жив товарищ Ленин,
он бы плакал вместо нас!
Общага напоминала муравейник во время нашествия юннатов. Студенты метались по коридорам и взахлёб пересказывали друг другу содержание последних новостей - наверное, рассчитывали найти кого-нибудь, кто только что выбрался из бомбоубежища. В затхлом воздухе коридоров висела откровенная паника, заставляя учащённо биться сердца и делая потными ладони.
Молодёжь сбивалась в кучи, строила предположения и порождала слухи. Кому-то казалось, что нужно написать коллективное письмо в ЦК с соболезнованиями, кто-то видел выход в немедленном общем собрании в "красном уголке". Практически настроенные люди заперли на ключ свои чемоданы и надели по двое джинсов, что бы их ненароком не упёрли, пользуясь возникшим хаосом.
По небу бродили хмурые тучи, готовые в любую минуты извергнуть из себя осадки, а может, и огонь.
- Что теперь будет?! – в отчаянье воскликнула Юля.
- Война!!! – отчетливо сказал кто-то.
Все, как по команде, повернули головы в направлении голоса и увидели тёмный силуэт, стоявший в проёме входной двери.
Глава 15. Оракул
Аркаша являлся, в некотором роде, достопримечательностью общаги. Серой молчаливой тенью он бесконечно слонялся по комнатам - из одной в другую. Так что уже никто и не помнил, откуда он взялся, где сам живёт и на каком курсе учится. Заходя в гости, он обычно приземлялся на краешек стула и сообщал:
- Я у вас тут посижу.
На него не обязательно было обращать внимания. Частенько о нём забывали и вспоминали лишь тогда, когда, собираясь спать, подходили к выключателю погасить свет. Будучи обнаруженным, Аркаша молча вставал и удалялся восвояси.
Если за время его присутствия в комнате случался ужин, он подсаживался к столу, брал ложку и принимался меланхолично работать этим миниатюрным экскаватором, производя обвалы в горе жареного картофеля или сверля дыры в куче склеившихся макарон. Содержимое сковороды заканчивалось, и Аркаша так же молча и грустно покидал комнату до следующего раза.
Иногда, впрочем, он разнообразил свой репертуар.
- Я на гитаре поиграю, - говорил он и принимался мучить струны хозяйского инструмента.
Мелодии у него выходили тихие и неразборчивые, как степной ветерок в разгаре лета. Под них хорошо штудировались конспекты и вычислялись формулы. Казалось, в такие минуты Аркаша не замечал происходящего вокруг. Опрокинь на него кастрюлю с кипятком - головы не повернёт.
Но самое интересное его свойство заключалось в том, что он умел предсказывать будущее. Причём, не какое-нибудь отдаленное, на миллион лет вперёд, а такое, в которое можно было буквально уткнуться носом.
- Завалишь завтра физику, - мог неожиданно произнести он, слизывая масло с ножа. - Лучше и не ходи.
И точно. Что бы после этого ни делал бедный студент, на результате его действия никак не отражались.
- Письмо тебе скоро будет, - говорил он другому, соскребая остатки сгущёнки с жестяной консервной стенки. - Из дома.
И уже на следующий день счастливцу приносили долгожданный конверт.
Он безошибочно, с точностью до минуты, угадывал, когда по комнатам пойдёт "сантройка", а что касается деканатовских проверок, то он чуял их приближение, едва эта мысль закрадывалась какому-нибудь преподавателю в голову. Рассказывали, что однажды он предостерёг товарищей от пьянки и тем самым спас их от неминуемого отчисления - в тот вечер в общаге состоялась настоящая облава по случаю месячника трезвости. С натасканными на алкоголь собаками и передовиками производства из лучшего в городе вытрезвителя.
- Мать у него цыганка, - по секрету сообщали одни.
- Нет, - возражали другие. - Он телепат невиданной силы.
Но все стороны единогласно испытывали высочайшее доверие к его словам. Поэтому, едва Аркаша объявил во всеуслышание войну, как не осталось ни одного человека, не согласного с этой точкой зрения. Разнились лишь эмоции и практические выводы.
- Эх! - вздохнул Атилла. - Только мирно жить начали!
Юлины глаза увлажнились и заблестели, а Дед Магдей огорошил всех таким откровением:
- Я вам вот что скажу, - громыхнул он. - Если начнут бомбить, то наш город - один из первых.
Успокоил, что называется. Народ ждал мотивировки, и она последовала незамедлительно.
- У нас машиностроительный завод - раз. Авиационный - два.
- Мясокомбинат! - подсказал кто-то.
- Заткнись!
- Мы - крупный транспортный узел. Через нас идут все основные грузовые потоки с Запада на Восток.
- И обратно!
- Ну и что? Москва хуже что ли?
- Не хуже, но начнут с нас.
Поднялся галдёж, где каждый хотел высказаться и не желал слушать ближнего своего.
- Студенты! - одёрнул спорящих Толян. - Мне нельзя разглашать, но в данной ситуации не вижу другого выхода. Знаете ли вы, что в этом городе есть ещё два секретных объекта?
- Каких?!
- Во-первых, защитный купол. На случай ядерного удара. Мы строили фундамент для такого же на Дальнем Востоке, - добавил он, чтобы снять возможные ехидные вопросы, ставящие под сомнение его осведомлённость.
- Получается, нам боятся нечего, - ободрился Шнырь. - Раз купол.
- Не совсем так, - покачал головой Толян. - Здесь находится только генерирующий элемент, а сам купол разворачивается над Уралом. Так что бомбить начнут именно такие зоны. Сколько их по стране, даже я не могу сказать.
- Силовое поле? - предположил ББМ.
- Да кто его знает.
- А второй?
- Что второй?
- Ну, ты сказал "два объекта".
Толян спохватился.
- Да. Второй - завод по производству лазерного оружия.
- Для разрушения купола, - сострил Серега, но Толян мастерски проигнорировал его реплику.
- Об этом даже в "Науке и технике" писали. Думаете, что тогда произошло на Даманском?*
- Что?
- Испытания! Два дня с китайцами насмерть бились, пока из генштаба приказ не пришел. Один выстрел - и три тысячи трупов. Они сразу сдались.
* Пограничный конфликт между СССР и Китаем в 1969 году.
После таких откровений только дураку могло показаться, что этот мир кто-то сможет спасти.
Глава 16. Поминки
Согласно древнего русского обычая 226-ая затеяла совершить тризну. По-взрослому, со всеми положенными атрибутами мероприятия. 228-ая вызвалась участвовать. Посередине стола поставили накрытый ломтем чёрного хлеба стакан водки, щедро наполненный до краёв. Пятилитровая кастрюля киселя с воткнутой в неё поварёшкой покоилась чуть с краю. Юля напекла блинов, а Лёха собственноручно приготовил кутью. Правда, без изюма. Где же его взять зимой в Сибири-то?
- Не чокаясь! - предупредил Дед Магдей и первым опорожнил свой сосуд.
Вслед за ним выпили и все остальные, и даже Лёха влил в себя грамм десять. А со стены на них смотрел обтрёпанный, в дырках от гвоздей, портрет Леонида Ильича, и навевал ностальгию.
Получив свою первую стипендию в размере сорока рублей, Серега с товарищами основательно задумался над тем, как её истратить. Нежный юношеский жирок, накопленный в родительском доме, ещё не растаял, и потому мысли о будущем не наполняли его "свинцовой заботой"*. Похоже, с теми же проблемами столкнулись и его тогдашние соседи по комнате - Лёха (тот самый), а так же Костя и Артур, впоследствии сошедшие с марафонской дистанции получения высшего образования. Таким образом, участь денежных средств, выделенных им государством на пропитание, была решена.
* Строки из Саши Черного.
Дождавшись окончания занятий, они вчетвером отправились в центральный универмаг, чтобы купить магнитофон. В сто шестьдесят рублей они легко уложились, и даже осталось ещё два целковых. Спрятать их в общую копилку на чёрный день почему-то никому не пришло в голову, и они битый час слонялись по городу с тяжёлой коробкой на плечах в поисках надёжной инвестиции этой баснословной суммы.
Задача перед ними стояла не из лёгких.
Канцелярские товары они сразу отмели - их и так хватало. Из одеколона продавался только "тройной", но зачем им двадцать бутылок? Разве что пару килограммов гвоздей. Или метр клеенки - застелить стол. А может, набор гранёных стаканов? Вещь в хозяйстве крайне нужная. Жаль, на тот момент они перешли в разряд дефицита. Фарфорового поросёнка?
Наконец, судьба привела их в книжный магазин. Наряду с гениальными произведениями Франческо Ибаррури и "Выращиванием картофеля в северных условиях", там продавались: полное собрание сочинений В.И. Ленина в пятидесяти томах, материалы съездов КПСС, начиная с двадцать второго, а также многочисленные попытки советских прозаиков правдиво описать окружающую действительность, не вступая в противоречия с логикой и совестью, и не скатываясь при этом в поэзию. Здесь же, за пуленепробиваемым стеклом лежали томики Гюго и Бальзака, реализуемые по талонам, которые, в свою очередь, давались в обмен на макулатуру.
Всё шло к тому, чтобы злополучные два рубля так и сгнили в кармане, но тут ребята увидели его.
Увешанный до самых бровей орденами и медалями, он взирал на них по-отечески тепло, а его мудрая, располагающая к себе улыбка проникала, казалось, в самые сокровенные уголки души, погребённые под толстым слоем патриотизма. Талантливый художник смог донести до зрителя и его неустанную заботу о советском народе, и интеллектуальную мощь, и неисчерпаемую харизму, и закалённую в боях с врагами волю. Джоконда с ним рядом не лежала.
За превосходную по качеству и бесценную по идейному смыслу репродукцию с них взяли всего шестьдесят восемь копеек. Получив сдачи причитающиеся рубль тридцать две, Серега тщательно пересчитал их и спросил товарищей, какие будут дальнейшие предложения. И тут неожиданно на помощь пришёл Костя, которому в этих цифрах почудилось что-то до боли знакомое. И точно: в ближайшем гастрономе они обнаружили на полке бутылку яблочного вина, которая стоила ровно рубль тридцать две и ни копейкой больше.
Удивившись такому совпадению, они приобрели товар, а несознательный Артур высказал предположение, что изначально, мол, планировалось продавать портрет вместе с яблочным вином за два рубля - в нагрузку. Объяснить, почему проект не состоялся, он не сумел. Болтуна одёрнули, и Костя открыл бутылку, которая выстрелила лучше всякого шампанского и забрызгала тротуар густой зелёной пеной в радиусе двух метров.
Другой бы на его месте растерялся, но Костя обладал невиданной стойкостью характера, несмотря на личный вес в сорок пять килограмм. После того, как он оставил все свои зубы на границе с Монголией, потому что не всегда получалось увернуться от увесистого дембельского кулака, застать его врасплох было совершенно невозможно. Он аккуратно протёр горлышко бутылки носовым платком и приложился к сосуду.
- Отличное вино! - похвалил он, когда судороги на лице улеглись. - Кислит немного, но это такой сорт яблок. Я знаю.
Бутылку пустили по кругу. Лёху стошнило, едва он понюхал содержимое. Сереге посчастливилось затолкать в себя целый глоток. Правда, с тем же печальным результатом. А Артур допил остатки, и по его лицу они ничего понять не смогли.
Леонид Ильич не осуждал их за содеянное.
Он вообще, надо сказать, оказался парнем хоть куда. Повешенный над тумбочкой с новым магнитофоном он терпеливо и одинаково сдержанно переносил и "Машину Времени", и "Карнавал", никогда не выдавал ребят блюстителям правопорядка, если случалась попойка, и за это они дорисовали ему от руки ещё одну звезду "Героя". К тому же они испытывали великое чувство благодарности к генсеку за бесплатное образование и дешёвую водку, за мир во всём мире и свежий анекдот на каждый день, за Байкало-Амурскую магистраль и песни Высоцкого. Народ, заходивший к ним в гости, смолкал в благоговейном ужасе, глядя на вождя, так запросто поселившегося среди обычных студентов.
Конечно, и у него имелись недостатки. Иногда он прерывал спортивные репортажи своими визитами на Кубу или в Индию, и тогда студенты в надежде показа матча хотя бы в записи, терпеливо ждали окончания церемонии, наблюдая, как он целуется с Фиделем Кастро или Индирой Ганди. Там тоже, кстати, было чему поучиться.
В последнее время он явно сдал, но ему кололи препараты, стимулирующие государственную деятельность, и жизнь продолжалась. И вот вдруг, в одночасье, его не стало.
Эх, Леонид Ильич!
Короткий выдох. Глоток. Краюха ржаного хлеба перед носом. Студенты приуныли. Скисли. Но долго это продолжаться не могло. Согласно древней традиции, все поминки на Руси рано или поздно заканчиваются танцами. Вот и здесь настал момент, когда потребовалось внести свежую, положительную струю. Шнырь, пошатываясь, поднялся со стула и произнес речь:
- Товарищи! - сказал он. - Мне тяжело. Мне, наверное, тяжелее всех. Вот эти самые глаза, - он ткнул себе пальцем в лицо. - Помнят, как хоронили товарища Сталина, и товарищ Маленков потерял сознание у гроба. Но если мы сейчас не прекратим истерику и не соберёмся с мыслями, я лично вылью эту гадость в унитаз. Враг только и ждёт, чтобы мы, слабые и жалкие, сдались ему на милость. Не выйдет!
- Живыми не дадимся! - поддержал его нестройный хор голосов.
- Мы не будем сидеть, сложа руки. Мы обязаны сделать упредительный ход, которого от нас никто не ожидает.
- Какой?! Какой ход?!
- Мы создадим отряд!
- Правильно! Бей фашистов! - прокричал ББМ и без чувств завалился в промежуток между кроватями.
Глава 17. Комиссар
Ваня Жилкин, хоть и не принадлежал к общаговской братии, большую часть времени проводил именно там, в гостях у кого-нибудь из своих одногруппников. Он чувствовал в том насущную необходимость, потому что общага давала ему возможность всегда болтаться на виду у огромного количества людей.
Откроем маленькую тайну: он мечтал стать руководителем, но пока не подобрал ещё ключей к заветной двери.
Отец Вани принадлежал к касте пролетариев. И мама его уродилась пролетаркой. Работали они на одном заводе, где, к слову сказать, и познакомились. Без малого двадцать семь лет назад. В СССР рабочие считались привилегированным сословием. Инженер получал вдвое меньше и при этом постоянно рисковал впасть в немилость за какое-нибудь неосторожное движение технической мысли. Но такая примитивная арифметика не убеждала Ваню. Он интуитивно чувствовал, что в ней крылся подвох.
Присматриваясь к окружающему миру по мере взросления, он выяснил для себя поразительную вещь: в бесклассовом советском обществе, помимо никому не интересной интеллигенции, существовали отдельные категории граждан, которым разрешалось, скажем так, несколько больше, чем остальным. Их поведение не укладывалось в каноны, описанные Марксом и Лениным, но сами они существовали, подобно объективной реальности, данной нам в ощущении.