- Разве на этот вопрос ответишь?! - парировала бабушка. - Область чувств невозможно трактовать однозначно. Это такая эфемерная субстанция. Сначала не любил, потом…
У мамы глаза стали похожи на блюдца. Понятное дело, она засомневалась: не рановато ли мне слушать рассуждения о любви. Она хотела перебить бабушку, но её опередила Светка.
- Не очень, - громко вздохнула она. - Все мальчики любят не очень.
Над столом повисла мрачная тишина. И так как она затянулась, я рискнул её нарушить.
- Это просто вопросы из ЕГЭ. Не берите в голову!
- Но ты же в этом году не сдаёшь… - посмотрела на меня с надеждой мама.
- И для чего ты это затеял? - возмутился папа.
- Ты всегда говоришь, что к трудностям нужно готовиться заранее. Да и вас не помешает подготовить… Чтобы потом на меня не наезжали, - ответил я.
Но тут бабушка не сдержалась.
- Какая глупость! Это же надо придумать! - возмутилась она. - Они бы ещё спросили, какое бальное платье было на Наташе Ростовой!
- Или какой породы была Муму, - покачал головой папа.
- Они и спросили. А ещё - фамилию главной героини рассказа "Гранатовый браслет" до замужества. И какую сумму проиграл в карты Николай Ростов Долохову А ещё…
- Хватит! Хватит! - замахала на меня руками бабушка.
- А как они ответили на вопрос об Онегине? - выделив голосом "они", спросила мама.
- Светка опять угадала… Она могла бы получить на экзамене пятёрку.
И мы все уставились на Светку. А та с гордым видом помахала нам рукой, выбралась из‑за стола и понеслась в комнату. К телевизору. Потому что подошло время её любимой передачи "Спокойной ночи". И только после этого обнаружилось, что конфет в вазочке не осталось.
Виктор Сумин, Валуйский район
Рынок
- Ром, съезди к дедушке за молоком, - попросила сына жена.
- Ой, ну ма! - недовольно буркнул тот.
- Двадцать рублей дам! Съезди! - не отступала жена.
- Мало!
- Тридцать!
Возникла пауза. Пострел явно подсчитывал барыши.
- Если всё переводить на деньги, то ты с матерью вообще не рассчитаешься, - вмешался я. - За стирку - плати, за еду - плати, за уборку - плати. За прокат одежды - тоже плати.
- А почему за прокат? - удивился Роман. - Она ж мне одежду покупает.
- Почему это тебе? - стоял я на своём. - Напрокат сдаёт.
- Ничего не знаю. Для меня главное - документ. А его нет. Значит, покупает. Для меня, - подытожил сын.
- Ну съезди, съезди, - примирительно попросила жена. - Ты ведь завтра в город едешь. Тридцать рублей ой как пригодятся.
Роман взял банку и, оседлав велосипед, покатил вниз по улице. Неожиданно жена рассмеялась.
- Ты чего? - не понял я.
- Вот смеху будет, когда Роман молоко привезёт, а я ему ни копейки не дам. Я ж расписки не давала, а для него главное - документ, - пояснила жена.
Что ж, рынок есть рынок.
Ольга Тимофеева, г. Москва
Памятник образцовому гражданину
Проснувшись по обыкновению в 7 часов утра, Иннокентий Семёнович встал не с той ноги. Ему снились огромные рыбы, красивые и многоцветные, они бились о тонкие стенки аквариума и кричали: "Надо что‑то менять, надо что‑то менять"! Но их никто не слышал. Тут Иннокентий Семёнович понял, что вот уже 10 лет в его жизни ничего не происходит. Он встаёт в 7 утра, завтракает овсянкой, приходит в контору за 15 минут до начала рабочего дня, а уходит спустя 15 минут после его окончания, исправно выполняет возложенные на него обязанности, ежегодно бывает отмечен руководством, по вечерам читает прессу, гуляет в парке, на выходных выбирается в кино или на дачу, изредка встречается с университетскими приятелями.
Нужно сказать, что Иннокентий Семёнович был служащим самой обычной конторы, выполнял рутинную работу, имел среднюю внешность и незаурядный ум, отчего слыл сотрудником замечательным и незаменимым, но абсолютно незаметным. У него не было друзей, не было увлечений, не было далеко идущих планов, и всё его в жизни устраивало. До самого сегодняшнего утра, когда Иннокентий Семёнович понял, что дальше так продолжаться не может!
Нехитрое расписание до того ему осточертело, что он был готов решительно на всё, чтобы хоть как‑то разнообразить свою жизнь. Впервые за 10 лет он не стал собираться на работу, уселся на диван поудобнее и начал думать. Думать у Иннокентия Семёновича получалось плохо, и спустя час он осознал всю бесплодность своих потуг. В результате чего самым трусливым образом заключил, что если изменит своему привычному укладу, жизнь его может стать не лучше, а наоборот, хуже, чем теперь. И решил не рубить горячку. А чтобы у него больше не возникало подобных импульсов и всё продолжало идти своим чередом, Иннокентий Семёнович принял мудрое решение избавиться от своей головы. Он аккуратно отвинтил её, как отвинчивал перегоревшую лампочку, положил в целлофановый пакет и спустил в мусоропровод. После чего, радостный и всем довольный, отправился в контору. Естественно, на работе никто ничего не заметил.
Правду сказать, с тех пор в жизни Иннокентия Семёновича произошли некоторые изменения - ему нечем стало есть, и он отказался от таких вредных привычек, как завтрак, обед и ужин, а его сбережения стали неуклонно расти. Всё остальное в жизни Иннокентия Семёновича осталось по‑прежнему. Лишь с приятелями он совершенно перестал встречаться, ведь теперь ему было не только не о чем, но и нечем с ними разговаривать. Иннокентий Семёнович был доволен и радовался, как это он ловко придумал, пересчитывая свои сбережения.
Наступила весна. Иннокентий Семёнович узнал это по тому, что солнце припекало необыкновенно жарко и ласково. Всё таяло, капало, звенело, свистело и радовалось. Иннокентий Семёнович прогуливался по парку, и если бы у него была голова, то она непременно кружилась бы. Но головы у него не было, и он мучился навязчивым желанием послушать птичьи трели, увидеть набухшие мокрые почки на деревьях и что‑то ещё испытать, ранее ему недоступное, но столь величественное и манящее, что сердце щемило и ныло, не переставая, вот уже неделю как.
Присев на скамейку и подставив ладони солнцу, Иннокентий Семёнович жестоко страдал, не имея ни малейшей возможности понять, отчего. Не в силах этого больше терпеть, он аккуратно вынул из своей груди сердце и, упаковав его в полиэтилен, отправил вслед за первой причиной своих бед и несчастий, отчего сразу ощутил непередаваемое облегчение.
С тех пор проблем у Иннокентия Семёновича не возникало. Наконец он зажил тихо‑мирно, исправно выполняя свои обязанности и делая всё, что подобает приличному человеку. Нимало не изменяя своему порядку, он даже кормил голубей в парке по выходным. Попросту говоря, Иннокентий Семёнович стал совершенно счастлив и доволен жизнью.
Так продолжалось бы вечно, если не одно обстоятельство. В доме, где он проживал, прорвало трубу, и рабочие были вынуждены вырыть огромный котлован. Ничего об этом не подозревающий Иннокентий Семёнович возвращался из конторы и, не имея возможности разобраться в происходящем, угодил прямо в этот котлован.
Недобросовестные рабочие к тому времени уже залатали прореху в трубе и, отметив это событие, пребывали не в себе, поэтому они ничего не заметили и вернули землю на её законное место. Таким образом Иннокентий Семёнович оказался погребён заживо. Что оставалось делать порядочному гражданину в такой нелепой ситуации? И Иннокентий Семёнович решил умереть. Но по счастливой случайности недобросовестные рабочие плохо залатали протечку, и трубу в скором времени опять прорвало. Яму раскопали и, обнаружив там несчастного Иннокентия Семёновича, вызволили его на свет Божий.
Он хоть и раньше не видел света ввиду отсутствия головы, но был очень благодарен добрым людям. Первым делом он направился в контору доложить о том, что не по своей воле отсутствовал. Но, прибыв на место, обнаружил там другого служащего. Руководство развело руками, мол, пропал без вести, работа стоит, контора терпит убытки, пришлось нанять нового сотрудника, а свободных мест у них нет, кризис в стране, безработица, все за свои места держатся!
Опечаленный Иннокентий Семёнович направился домой, а в квартире его уже семья какая‑то проживает, и ордер у них есть, и бумаги все. Конечно, проверить он не мог, ведь нечем, поверил на слово и отправился восвояси. В полном отчаянии бродил Иннокентий Семёнович по городу, не зная, куда ему теперь податься без головы, без сердца, да ещё и мёртвому. Трудно так определиться в жизни, знаете ли!
Но чёрная полоса его судьбы закончилась, а на смену ей не преминула прийти белая. Иннокентию Семёновичу несказанно повезло. В одном из многочисленных дворов огромного города трудился умный и рассудительный дворник Степан Степанович. Ещё бы, ведь Степан Степанович имел звание профессора и доктора наук, а дворником был, так как в стране безработица и кризис. Завидев страдальца, он быстро смекнул, что к чему, и нашёл прекрасное решение!
В их районе неизвестные хулиганы украли памятник какой‑то знаменитости, отчего у важного общественного заведения красовался голый постамент и мозолил всем глаза, напоминая лишний раз, что в стране кризис и бардак. Добрый дворник быстро обо всём договорился с администрацией, и те предложили Иннокентию Семёновичу поработать памятником. Делать было нечего, да и должность приличная, поэтому он сразу согласился. А надпись на постаменте аккуратно переделали. С тех пор Иннокентий Семёнович занимает заслуженное место в обществе и работает в нашем городе "Памятником образцовому гражданину".
Олег Томсон, г. Санкт‑Петербург
Неожиданная трансформация
Не очень далеко от Гродно притаилась деревенька Пороховичи, которую теперь совсем затеснили строящиеся на некогда просторных колхозных полях нагловатые коттеджные посёлки и неугомонные дачные садоводства‑товарищества.
Но, несмотря на явное притеснение этими благами неокапиталистической цивилизации, остается деревенька сия самобытным и молчаливо‑задумчивым островком, искоса наблюдающим за происходящим. Приветствует она приезжающих своими кривоватыми улочками, добротными коренастыми домиками и сосредоточенным крестом, стоящим, как это и положено, у края дороги при въезде.
Живут в ней люди сельские: работящие и не очень, весёлые и угрюмые, короче, всякие и разные.
И радости и беды были у них точно такие же, как и у остальной части населения нашей шестой части суши.
Когда младшая дочь Галина родила девочку, в семье Милько даже не пытались сдержать радость: наконец‑то!!! В деревне об этой соседской проблеме знал каждый: как только не пытались лечиться молодые и куда только не обращались за помощью и содействием - ребёнок не получался!
И когда это самое получилось, в строжайшей тайне держался сам факт благополучного зачатия. А уж когда внешний облик молодой стал явно выдавать наличие развития новой жизни и процесс стал подходить к его логическому завершению, отвезли будущую мамашу в областной центр для пристального медицинского наблюдения и окончательного разрешения.
Факт появления на свет первой внучки праздновался открыто и широко: до появления последней в доме, во время и после появления оной. Приглашены были как друзья, так и малочисленные недруги. Родни со стороны зятя приехало столько, что спальные места изыскивались по всей деревне.
Когда почти всё было выпито и съедено, а из народа остались самые крепкие и уже не работающие родственники, встал вопрос, как же назвать долгожданную наследницу рода Мильков.
Вот тут‑то и началось… Два дня родня не могла договориться, перебрали не одну сотню имён, приводились различные обоснования и доказательства в пользу конкретных и не очень имён и прозвищ. К концу третьего дня обессиленные и охрипшие пришли к соглашению: будет либо Зоя, либо Наташа. Выставленная на стол очередная "последняя" бутылка водки помогла окончательно "устаканить" имя - Наталья.
- Всё, - отчеканил глава семейства, новоиспечённый дед Константин Милько, - будет Наталья Ивановна Милько!
Родня со стороны зятя Ивана устало посопротивлялась, мужская её половина с надеждой посмотрела на уныло стоящие пустые бутылки на столе, и решение было принято.
Задокументировать это историческое событие вызвался сам дед Костя, благо заведующая ЗАГСа в райцентре была хорошей его знакомой, и формальности могли быть сведены до минимума.
Город встретил деревенского жителя суетливым утренним людским потоком и неприятной неожиданностью: ЗАГС открывался только в 11 часов. Поболтавшись по пустеющим улицам, дед зашёл в только что открытую закусочную. Здесь его ждал сюрприз, в углу "шалмана" одноклассник - Семён Ривкин - безучастно и аккуратно доедал бутерброд с колбаской толщиной в бумажный листок.
- Сёма, - обрадовался Константин, - какими судьбами? Как сам? Как наши?
- Костя, мой ты человек, - Ривкин, обнажил крепкие прокуренные зубы и обнял одноклассника.
Нежданную встречу отмечали тут же, за душевными разговорами время летело незаметно и благостно; посетители приходили и уходили, а пара пожилых мужчин с повлажневшими глазами, перебивая друг друга, вспоминали своё счастливое детство.
Когда часы над стойкой показали одиннадцать, дед Костя засобирался.
- Ты куда, Константин, давай ещё по одной?
- Сёма, слушай, у меня дельце тут одно, может, сделаем, а потом продолжим…
- Какое ещё дельце? - с трудом ворочая языком, спросил Ривкин.
- Да внучку надо оформить, - ответил дед Костя и в общих чертах поведал свою историю.
Они выпили за внучку, выпили за удачно выбранное имя и, покачиваясь, направились за свидетельством в ЗАГС.
Когда глава семейства Милько вернулся домой, было уже темно и в деревне почти все спали. Не ложились только в хате новорождённой, присутствующие в доме встретили деда яростно и враждебно.
- Ты где был, чёрт тебя дери?! - внешний вид мужа совсем не понравился бабе Наде.
- Константиныч, из‑за тебя насухо день прошёл, ты что, в Китай ездил внучку регистрировать?! - набросились мужики.
- Папа, ты хоть зарегистрировал Наташу?! - встревоженно спрашивала дочь.
Остальные красноречиво молчали, атмосфера накалялась…
- Где свидетельство о рождении?! - не унималась жена Константина.
Не совсем протрезвевший дед Костя молча подал документ, бережно завернутый в старую засаленную газету.
Баба Надя достала из футляра очки, развернула свидетельство, прочитала его, чуть слышно шевеля губами, посмотрела ненавидящим взглядом на мужа и обреченно села на лавку:
- Ну ты и му…ак…
Переглянувшись, все бросились читать свидетельство о рождении. Дед Константин быстро выскочил на улицу и посеменил в сторону сарая, пытаясь вспомнить произошедшее в районном ЗАГСе.
И он вспомнил, что перед тем как открыть дверь заведующей, его друг Семён остановился, тупо уставился на одноклассника и, прерывисто выдохнув, спросил:
- И что это за имя - Наташа… Наташа… Вот Роза - это да! Давай лучше Розой назовём?
- Давай, - беззаботно согласился совершенно пьяный дед Милько.
На том и порешили.
Так и живет в деревне Пороховичи Роза Ивановна Милько, хотя все зовут её Наташей.
Елена Торсукова, Пермский край
Везение
В окна задувал сильнейший ветер. Несмотря на то, что солнце палило и температура была +25, сквозняки оставались сквозняками: со стола слетали салфетки, мелкие листки бумаги, дверь кабинета открывалась сама собой и с резким противным стуком захлопывалась…
Добравшись наконец до дома, я вздохнула с облегчением. Во‑первых, устала поправлять причёску (в зеркале увидела стоявшие вертикально, как после удара током (?!), залакированные перед выходом на улицу, волосы), а кроме того, устала бороться с бесстыдством ветра, стремящегося задрать мою широкую юбку до самого подбородка…
Наконец, наш новый дом… Люди въезжают до сих пор, делая ремонты и благоустраиваясь. Что это валяется под ногами?.. Москитная сетка… Странно… С чего бы это фирме, которая недавно их устанавливала во всех квартирах, раскидываться своим товаром! Наверно, забыли погрузить в спешке (всё‑таки, последний день рабочей недели!)… А может, выпала из какого‑нибудь окна? На всякий случай я подняла голову и пошарила взглядом по окнам - вроде, все с сетками…
А! - махнула рукой. - Найдётся хозяин! Мне до чужих сеток нет дела!..
Однако почему‑то вернулась обратно, подобрав её (небрежно брошенная сетка лежала так одиноко!..), и занесла в подъезд, аккуратно прислонив лёгкую рамку к стене возле входной двери.
До позднего вечера я колдовала на кухне. Окна распахнула, чтобы сладкий, немного приторный аромат пригоревшего варенья улетучивался вместе с порывами ветра. Муж читал газету. Замечаю, что он отмахивается от пары мух… Откуда?!
- Залетают, когда в дверь входим, - пояснил муж, не отрываясь от газеты и с аппетитом похрустывая свежим огурчиком… Через минуту он уже отмахивался от двух пар мух… А ещё через минуту на липкую банку с клубничным вареньем сел огромный шмель… Пока я прогоняла шмеля, муж, которому, видимо, надоело воевать с одолевшими его мухами, оторвался от газеты и потянулся к окну - закрыть…
- Где наша сетка?!
В вопле слышалось не одно только недоумение, а горечь и обида… Ещё бы! Остаться в такую жару без москитной сетки - смерти подобно! Обречь себя на бессонные ночи: окна открыть - кровопийцы‑комары одолеют, не открывать - лежать в духоте бетонной коробки квартиры, обливаясь ручьями пота (как всегда это бывает: кондиционер, в череде ремонтных работ и необходимых приобретений оказался последним!)…
В мгновение меня осеняет, и я, остолбенев на секунду, представляю валявшуюся под ногами у подъезда москитную сетку (…а ведь хотела ещё в фирму звонить, чтобы прибрали!..) Наскоро освободившись от фартука, на ходу надеваю туфли и мчусь на первый этаж - туда, где несколько часов назад оставила столь незаменимое и вожделенное в сей миг чудо человеческой мысли и технического прогресса!
"Чудо" стояло на том месте, где я его и оставила! Мысленно возблагодарив высшие силы, поселившие рядом с нами честных и чистых на руку соседей, я нежно прижала к груди лёгкую рамку с москитной сеткой…
Как мало, оказывается, надо, чтобы почувствовать себя самым везучим на свете человеком!..
Галина Урлина, г. Москва
Надо худеть!
"Надо худеть!" - в очередной раз услышал он и усмехнулся. Эту фразу она повторяла уже несколько дней. Значит, скоро начнётся.
Она стояла перед зеркалом и, положив руки на талию, натягивала назад лишнее, создавая идеальную фигуру.
Бока выползали сквозь пальцы, и она, поворачиваясь из стороны в сторону, недовольно оглядывала себя со всех сторон.
Наконец, опустив руки и вернув на место плотное тело, вздохнула и подошла к нему.
Он понял, что отношения вновь портятся. Сегодня последний вечер, когда она к нему ещё добра.
Он любил её всякой и не особенно переживал по поводу её внешности. Но когда в очередной раз она бралась за себя и садилась на "жесточайшую" (так она называла свою диету, когда позволялось пить лишь однопроцентный кефир), он вместе с ней переживал стресс.