Целыми днями собака грызла мебель, спала в помойном ведре, но была удивительно чистоплотной и беспрерывно чесалась на нервной почве, так как не переносила блох.
Друзей из ветеринаров у Анатолия Григорьевича не было, и он позвал к собаке знакомого психиатра, который предложил немедленно отдать ее собачникам на мыло, но если те откажутся, то сделать всей семье прививки от бешенства.
Спаниеля две недели выдерживали в растворе тиофоса, посыпали ДДТ и другими азотно-туковыми удобрениями. В конце концов, знакомый психиатр заявил, что эти блохи имеют наследственное происхождение, прописал красавице Зоюшке седуксен и, почесываясь, ушел…
Больше всех своих друзей Анатолий Григорьевич обожал наиумнейшего кинокритика, который до того, как стал кинокритиком, работал лиллипутом в цирковой программе "Мечте навстречу". Но однажды, посмотрев четвертую серию "Ну, погоди!", он сказал задумчиво: "Это, конечно, не Феллини, но…" После этого Анатолий Григорьевич нарек его кинокритиком.
Чуть меньше, но тоже больше всех обожал Анатолий Григорьевич видного фотокорреспондента, который питал слабость к публичным процессам, ввязывался в любую драку и в два счета мог превратить самое замечательное лицо в портрет артиста Михаила Пуговкина. Поэтому-то Анатолий Григорьевич и считал своего друга фотокорреспондентом.
Еще чуть меньше, но тоже больше всех обожал Анатолий Григорьевич писателя, который на каждом торжестве тешил общество колкими эпиграммами-шутками на виновника торжества: "Ах, милый Толя! Ясный свет! Тебе сегодня двадцать пять лет!" И так было ежегодно… "Ах, милый Толя! Ясный свет! Тебе сегодня двадцать шесть лет!.." "Ах, милый Толя! Ясный свет! Тебе сегодня двадцать семь лет!"…
Гости, которые потоньше, обычно смеялись и аплодировали, а отдельные завистники, кривясь, находили несовпадение размера. "Вот приходите на мое тридцатилетие, - говорил им Анатолий Григорьевич, - тогда услышите!"
И когда на тридцатилетие писатель зачитал новую шутку-эпиграмму: "Ах, милый Толя! Ясный свет! Тебе сегодня тридцать лет!" - тут уж самые явные злопыхатели признали, что перед ними настоящий писатель.
Таким вот образом Анатолий Григорьевич собрал вокруг себя в высшей степени рафинированное, интеллигентное общество…
…Лично я прихожу в гости к Анатолию Григорьевичу не часто. По делу или когда совсем грустно.
Уже в дверях полиглот Федя стреляет в меня из самострела, выстрел которого совершенно несмертелен и безобиден. Остаются только ожоги, но и они через месяц-другой исчезают бесследно, оставляя после себя лишь буроватые рубцы… Красавица Зоюшка спит, покрыв лицо журналом "Работница". Из кухни доносится запах сгоревшего супа пополам с раскаленным алюминием. Анатолий Григорьевич сидит на стуле и слушает передачу цветного телевидения. Телевизор, правда, не цветной, но это не важно, потому что трубка все равно вышла из строя полтора года назад. Левым ухом он приник к экрану, а правое методично жует спаниель…
Увидев меня, Анатолий Григорьевич радушно улыбается и спрашивает, достал ли я билеты на французского певца. Я отдаю ему свои четыре билета, на всю семью, и выхожу на улицу, волоча за собой собаку, вцепившуюся мертвой хваткой в мою икроножную мышцу. Ухожу и думаю: "Везет же людям! Ведь вот как счастливо живет Анатолий Григорьевич!.. У меня же, казалось бы, - трехкомнатная квартира, пятилетний сын решает дифференциальные уравнения, жена - лауреат Международного конкурса имени Жака Тибо и Маргариты Лонг, теща - шеф-повар ресторана "Узбекистан", а я - несчастнейший человек…"
Желтый песок
- Давай посидим здесь, - сказала она.
- Нет. Пойдем на скамейку, - сказал он. - Там песок. Я люблю желтый песок.
Они сидели на маленькой скамеечке рядом, почти касаясь друг друга. Он что-то задумчиво вычерчивал тоненьким прутиком на желтом песке.
- Что ты рисуешь?
- Это ты.
- Не похоже.
- Ну и пусть.
Рисовать было трудно. Сухой песок все время осыпался.
- Вон майский жук пролетел, - сказала она.
- Это самка.
- Откуда ты знаешь?
- Самцы так низко не летают.
Дунул ветер и стер ее изображение на желтом песке.
- Давай завтра придем сюда опять, - сказала она. - Ты ведь придешь сюда опять. Правда?
- Правда.
Но он не пришел завтра. Не пришел послезавтра. Не пришел через два дня. Через месяц. Он больше не пришел. Она после этого часто сидела на маленькой скамеечке. Одна. Думала и все никак не могла понять, почему же он не пришел. Она и не знала, что родители перевели его в другой детский сад.
Персики
- Почем персики?
- Три пятьдесят.
- А три?
- За три сам бы ел.
- Ну, давай мне за три, а ты будешь есть за два пятьдесят.
Дядька, который продавал персики, уставился куда-то в сторону и сделал вид, будто продолжать ему этот разговор скучно.
- Хорошие персики, - сказала девушка. - У той тетки по три, но вы их не довезете.
- Думаешь? - сказал Николай. - Ладно. Грабьте. Давай три кило на десятку. Полтинник - не деньги.
- Тогда за одиннадцать, - буркнул дядька, который продавал персики, но уже ясно было, что сделка состоялась, и он стал накладывать на алюминиевую тарелку крупные, вызывающе загорелые персики.
- Ну, если до Москвы не довезу, смотри! - весело сказал Николай и протянул десятку.
- Хоть до Сибири, - сказал дядька и спрятал десятку глубоко-глубоко во внутренний карман пиджака.
- Ничего себе, - рассуждал вслух Николай, поглядывая на персики в авоське, - три пятьдесят… Это почти полный день вкалывать.
Девушка, которая шла рядом и которую звали Раей, молчала. Она только остановилась на немного, сняла босоножку и вытряхнула из нее камешек. С этого момента Николай думал уже только о том, как поаккуратнее довезти персики до Москвы, и еще о разном…
Дядька, который продавал персики, накрыл весы тряпкой, попросил тетку слева приглядеть и направился в рядом работавшую шашлычную, потому что проголодался.
В шашлычной, прождав минут тридцать и разозлившись, он заказал салат зеленый с яйцом и со сметаной, суп харчо полную порцию, два шашлыка по-кавказски, лимонад, хлеба того и другого и бутылку вина "Псоу", потому что пива не было.
Съев все это и выпив с большими перерывами, прождав еще минут тридцать расплаты, дядька сунул официанту десятку, высказал ему свою жалобу по поводу медленности и направился к рядам продавать персики, подумав на ходу, что вот если бы этого здорового официанта да в сады персики выращивать…
Последние персики он уже продавал по три, потому что день кончался. И думал уже только о том, как лучше добраться до дому - катером или на попутке.
Официант сунул десятку во внутренний карман смокинга и подумал, что вот если бы этого куркуля да в шашлычную и заставить весь день побегать с высунутым языком. Но уже через мгновение его мысли обратились к столику у окна, за который села смешанная черно-белая разнополая компания и откуда слышались басовые шутки с акцентом и высокое российское женское хихиканье…
- Ты чего, Раюха? - спросил Николай, укладывая персики в только что купленный за два с полтиной фанерный ящик с дырочками. - Ты чего загрустила?
- Жарко, - ответила девушка, которой действительно было жарко, потому что она приехала в этот профсоюзный санаторий на южном берегу Крыма по горящей путевке в июле месяце, вместо сентября, как было указано в заявлении об отпуске.
- Выше нос, Раюха! - бросил Николай, потому что через четыре часа кончался его отпуск вылетом из симферопольского аэропорта реактивным лайнером "Ту-134" по маршруту Симферополь - Москва. Заканчивался его срок пребывания в профсоюзном санатории на Южном берегу Крыма, где на четвертый день, на пляже, познакомился он с Раюхой и предложил ей сплавать до буйка, а потом и на экскурсию катером с баянистом и чешским пивом в буфете. Это показалось ей необычным, и возникла между ними та самая необъяснимая южная взаимосимпатия, по мере развития которой начали они обмениваться друг с другом разнообразнейшей информацией и свежими впечатлениями. Так и узнала она, что он из Москвы, а вы откуда, а я из Тюмени. Так и узнал он, что она читала книжку про дельфинов, а я недавно смотрел "Воспоминания о будущем". Вы не видели? Нет, к нам приезжала Людмила Зыкина. И еще тут где-то есть шашлычная, а в Тюменской области столько нефти нашли, что куда там. А тридцать два градуса в тени и двадцать четыре градуса в воде делали свое дело. И выяснилось еще, что начальник его отдела - человек дубоватый, а у нее в общежитии запретили танцы и сухое вино после купания - самый смак. А по телевизору сегодня "Семнадцать мгновений весны". И смотрели они, занимая места друг для друга, семнадцать мгновений весны, вечер за вечером, мгновение за мгновением. И после того как Штирлиц, устав, заснул в своей машине, случилось между ними то, что заставило его весь следующий день нырять как сумасшедшего, обыграть в "дурака" профессора и распевать до вечера песни своего любимого певца Эдуарда Хиля, а ее - пугливо озираться, наивно считая, что все на нее смотрят и перешептываются.
Дальше они отдыхали уже на "ты", хотя в столовой питались на "вы". И вообще ему нравилось это место, а ей было жарко, и она с тревогой начала считать дни.
А потом кончилась последняя серия и начались дожди. И он целыми днями играл с профессором в "дурака" или в шахматы, напевая "вода, вода, кругом вода" и поглядывая в окно в ожидании перемены климата, потому что он в комнате жил четвертым и Раюха в комнате жила четвертой. Ей же по-прежнему было жарко, и она продолжала считать дни.
Когда истек срок путевки, Николай отдохнул и окреп. В тот же день снова запалило солнце, и они отправились на базар покупать персики. Николай был мужчиной, и поэтому ему было жаль ее, что она с ним расстается.
- Выше нос, Раюха! - повторял он до самого прихода автобуса. - Ничего не попишешь. Пришло время разъезда. Оглянуться не успели, как зима катит в глаза. Можем переписку вести… Я тебе до востребования, ты мне до востребования. Так и будем вести переписку. Ну, ты чего Раюха?
- Опоздаете, - сказала Раюха. Она хотела, чтобы поскорей ушел автобус, ушел сегодняшний день, потому что завтра ее срок тоже истекал и надо дать телеграмму Клобуковой, чтобы она достала к ее приезду все, что нужно. В этом уже Раюха не сомневалась и ни о чем другом думать не могла.
Автобус обступили отдыхающие профсоюзного санатория на Южном берегу Крыма. Николай внес вещи в автобус и поставил ящик с персиками так, чтобы они не подавились.
- Ну, пока, как говорится, - сказал он в окошко и помахал рукой так, как машут футболисты, отправляясь на матч.
Автобус фыркнул и выехал за ворота.
Отдыхающие профсоюзного санатория на Южном берегу Крыма махали руками и кричали: "До свидания, до свидания". Автобус повернул влево, и отдыхающие разошлись, а море, которое только секунду назад было рядом, исчезло, и больше его Николай не видел. Просто он думал о том, как через несколько часов уже будет в Москве. И ни о чем больше.
Срок пребывания Раюхи истек на следующий день, и она улетела в Тюмень, где ее ждала Клобукова, которая достала то, что нужно. Раюха два дня пожила у Клобуковой, попринимала что-то и на третий день вышла на работу.
Сотрудники сказали ей, что она мало загорела.
В аэропорту услышал Николай про какой-то карантин на фрукты и овощи. У него екнуло сердце. "Как же быть с персиками?" - сразу подумал он и вскоре выпросил в аптечном киоске несколько листков упаковочной бумаги. Замотал ящик с персиками и перевязал его шпагатом.
У регистрационной стойки два кавказца (Николай никогда не мог отличить, кто армяне, кто грузины, а кто азербайджанцы), ожесточенно жестикулируя, на полусвоем, полурусском языке возмущались карантином. Перед ними стояли две высокие плетеные корзины с фруктами, а возле регистратора находились начальник смены и диспетчер по транзиту. Начальник смены все время повторял: "Все! Разговор окончен! Я из-за вас в тюрьму садиться не собираюсь! Все!" У кавказцев шляпы были сдвинуты на лоб, и по лицам их буквально тек пот, но начальник смены был непреклонен. Потому что садиться в тюрьму из-за них не собирался.
- А грязное белье можно с собой? - жалобно спросил Николай, указывая на ящик с персиками.
- Все сдавать! - твердо произнесла регистратор, и Николай тоскливо посмотрел, как его ящик с персиками грохнули на багажную тележку. "Хоть так, - подумал он, - а этим придется свои корзиночки - того…" И он очень обрадовался, что так ловко перехитрил аэропорт.
В самолете Николай сразу уснул и даже не воспользовался леденцами, а когда проснулся, то уже не было Симферополя, а была Москва.
Когда он направлялся к "выдаче багажа", его обогнали два кавказца с большими чемоданами в руках. За ними носильщик нес две высокие плетеные корзины с фруктами. "Вот ведь!" - подумал Николай.
Его чемодан показался на конвейерной ленте через сорок минут, а немного погодя - ящик с персиками. На упаковочной бумаге проступило большое мокрое пятно. "Продавили, гады!" - подумал Николай и, взяв вещи, направился к выходу, неся на вытянутой руке ящик с персиками, чтобы не испачкаться.
- Что ж ты телеграмму не дал? - говорила Надежда, целуя Николая.
- Проверка! - усмехнулся он.
- Хитрован! Мы же все с мамой высчитали. Вышло, что сегодня. Куда тебе деться?
- Пап, чего ты мне привез? - приставал Володька.
- Секрет! - сказал Николай.
- Хочу секрет, хочу секрет! - прыгал Володька.
- После обеда! - строго сказал Николай.
- Чегой-то ты не загорел совсем, - высказалась теща.
- Облупился, - ответил Николай, - и дожди были…
После обеда Николай торжественно стал разворачивать ящик с персиками.
- Внимание! - произнес он. - Раз, два, три!.. Персики!..
И он вскрыл ящик. Добрая половина персиков была чем-то раздавлена и представляла собой довольно скверное месиво.
- Продавили, гады! - сказал он.
- Не выбрасывайте! - высказалась теща. - В компот сгодится.
Оставшиеся восемь персиков вымыли. Выложили на большое красивое блюдо и через две минуты съели.
- Ну и намаялся с ними, - сказал Николай.
- Дорог не подарок - дорого внимание, - высказалась теща.
Надежда стала убирать со стола, а Володька побежал во двор…
Когда Николай уже лежал в постели и читал еженедельники "Футбол-хоккей", вошла Надежда в ночном халате.
- А между прочим, почем там персики? - спросила она.
- Три пятьдесят кило, - отозвался Николай.
- Надо же! У нас на центральном рынке и то дешевле, - сказала Надежда и выключила свет.
Утром Николай сел в сорок восьмой троллейбус и поехал на работу.
Сослуживцы говорили ему, что он совсем не загорел.
- Да, облупился, - отвечал он, - и дожди были.
Соловьи в сентябре
Теплым сентябрьским вечером некоторый молодой человек по имени Леша направлялся к дому некоторой молодой девушки по имени Лида. В одной руке молодой человек нес бутылку сухого красного вина за один рубль шестьдесят пять копеек. В другой - букет гвоздик за один рубль двадцать пять копеек. Леша, конечно, с удовольствием нес бы еще и торт, и книгу - лучший подарок, - но у него было только две руки.
Вечера этого молодой человек ждал, может быть, всю жизнь, а может быть, и немного меньше, потому что питал радужные надежды.
Потому что любил он уже названную молодую девушку Лиду чистой студенческой любовью, не обремененной всяческими грубыми намеками: мол, постоим в подъезде или посидим на лавочке. Любил по-настоящему - по русым волосам не гладил, руку на ее колено со словами "Эх, Лидуха!" не клал, в глаза таинственно не заглядывал и ноздрей при этом не раздувал.
И за все это имел он справедливые надежды на взаимность, которые должны были осуществиться именно в этот теплый сентябрьский вечер, потому что был день Лидиного рождения, о котором ежедневно помнил Леша, хотя никаких приглашений не следовало, потому что настоящие друзья приходят без приглашений. Да… Вот так и возникает новая молодая семья, незаметно пробивая себе дорогу в зарослях показной красивости, животной чувственности и внешнего благополучия. Возникает ячейка, а потом крепнет. "Мне не надо судьбы иной, - думал Леша, - лишь бы день начинался и кончался тобой". Эту мысль, услышанную по радио от Эдуарда Хиля, он запомнил навсегда, а когда запомнил - переписал в записную книжку.
Лида, конечно, удивится, открыв дверь. А он протянет ей букетик алых гвоздик, символ жен летчиков эскадрильи "Нормандия-Неман", и скажет: "Это тебе, Лида, в день твоего рождения…" И она сразу поймет, что он настоящий друг, потому что настоящих друзей не приглашают - они сами приходят. А потом выйдет из кухни Клавдия Мартыновна, вся в муке, всплеснет руками и всхлипнет. А он протянет ей бутылку сухого красного вина и скажет просто: "Это вам, Клавдия Мартыновна, в день рождения вашей Лиды…"
И они пойдут с Лидой в ее комнату, он поможет ей по начерталке, и ее русый локон будет касаться листа ватмана… И ясно станет, что через каких-нибудь четыре года отметят они вступление в законный брак искрометной молодежной свадьбой. А раньше зачем?.. И дело совсем не в проверке чувства. За свои с Лидой чувства Леша отвечает. Просто надо специальность получить, на ноги встать. А еще года через два появится Митька. А раньше зачем?.. И дело совсем не в эгоизме. Просто надо дать окрепнуть семье, в театр походить, на выставку, на каток… А что? Митька родится - им по двадцать семь. Митьке десять - им тридцать семь. Митьке двадцать - им сорок семь. Митьке тридцать - им пятьдесят семь. Митьке сорок - им шестьдесят семь. Митьке пятьдесят - им семьдесят семь. Митьке шестьдесят - им восемьдесят семь… Дойдя до восьмидесяти семи, будущий отец позвонил в квартиру будущей Митькиной матери, которой сегодня исполнилось двадцать.
- Кого это еще несет? - услышал он, стоя за дверью, голос Клавдии Мартыновны. - Кто там?
- Воры, - добродушно пошутил Леша, потом кашлянул и сказал серьезно: - Это я, Клавдия Мартыновна.
- Кто я?
- Ну я, Леша!
- Какой Леша?
- Никакой. Просто Леша.
Замок щелкнул, дверь нерешительно открылась.
- Это вам, Клавдия Мартыновна, в день рождения вашей дочери, - просто произнес Леша и протянул будущей теще бутылку сухого красного вина.
- Вы к Лиде, что ли? - чуть откинув голову назад, спросила будущая теща, недоверчиво глядя на бутылку.
- К Лиде! - грустно-торжественно сказал будущий зять.
- А ее как раз и дома нет. Может, ей передать чего?
- Это я сам, - улыбнулся Леша и понюхал гвоздики. - Вот она удивится, когда меня увидит.
- Вы что, зайти хотите? - без особого энтузиазма сказала Клавдия Мартыновна.
- Да, уж надо, как говорится, подождать… В такой день…
- А вы кто будете? - Клавдия Мартыновна сделала шаг назад.
- Неужели вы меня не помните? Я у вас в марте был. С Лидой занимались.
- Может, и помню, - пожала плечами Клавдия Мартыновна. - К Лидочке много ходят.
Из большой комнаты доносился типичный застольный шум - стук ножей о тарелки, чоканье…
- Отмечаете? - поинтересовался Леша.