Бывший капитан о бывших товарищах и бывшем себе
Честно говоря, не хотелось беседовать с бывшим капитаном, но он сам просто умолил дать мне интервью, пока наши таможенники "знакомились" с его "скромным" багажом. Пришлось выслушать:
"Виноваты все. Прежде всего тренеры. Не скромные, не требовательные, не справедливые. Никогда не верили в победу. Того, кто не нарушал режим, грозились отчислить.
Наш вратарь всегда был пустым местом. Все на тренировке, а он либо режим нарушает, либо бабочку ловит, либо увлекается чтением.
Наши крайние защитники - вредные и противные парни. Сами нарушали режим и нам мешали не нарушать. Думал, они шприцы одноразовые коллекционируют, а они в перерыве ширяются.
Наши центральные защитники - полное фуфло и фраера. Плохо видят поле. Еще хуже слышат. Все люди как люди, а им семью подавай. О полузащитниках вообще не хочу говорить. Чума. Что им тренер предложит, тем они и фарцуют.
Ну а главная червоточина - это пара наших форвардов. Полные придурки. Накануне финала их ночью в публичном доме нашли. Мы, говорят, режим не нарушали. Мы снимали напряжение.
Да что там говорить, когда доктор наш раньше у Буденного ветеринаром работал. В день игры нашего стоппера овсом накормил.
Массажист наш (сегодня уже могу сказать) педик, а администратор - ворюга и вдобавок хочет слинять навсегда в Канаду.
Так что, если бы не эти досадные просчеты в воспитательной работе, вполне могли бы выиграть чемпионат".
Я слушал его и думал: "Даже в словах отпетого негодяя могут прорасти зерна истины. Просчеты налицо. Но следующий чемпионат в 1994 году в США. Так что время еще есть…"
НЕ ОПРАВДАЛИ НАДЕЖДЫ!!!
Не прекращается поток писем разочарованных и возмущенных читателей по поводу бесславного выступления сборной СССР на чемпионате мира. Публикуем лишь некоторые, наиболее спокойные фрагменты.
"Позор! Позор! То-то сейчас радуются маловеры и дегтемазы, пытающиеся очернить нашу историю, мол, зря в 1917 году прозвучал залп "Авроры". Предлагаю разогнать сборную СССР, как это сделал И. В. Сталин в 1952 году, хотя у него и были отдельные ошибки".
Н. Шульга,
ветеран, член ВКП(б) с 1912 г.,
разведен, языком не владеет
"В день финального матча в нашей семье родился сын. В память о бесславном проигрыше решили назвать его Позором и дать отчество Олегович в назидание защитнику Кузнецову, если он, конечно, меня не забыл. А если забыл, то я ему напомню".
Нина Королева,
студентка,
Винницкая обл.,
Парк им. Щорса, после дождя
"Проиграли мы гермашкам,
Аргентишкам, итальяшкам,
Эмирашкам, англичашкам,
Нидерлажкам, египтяшкам.
И если в оправдание свое Лобан хоть слово скажет,
Ему народ сурово все покажет!"
Вал. Теплоходько,
лит. объединение "Рифма",
г. Мухославск
"Как кровавый мальчик в глазах, гол, забитый Цвейбой в свои ворота. Откровенно говоря, ничего другого и не ждали. Еще спасибо Чанову, взявшему два мертвых мяча после ударов Демьяненко и Кузнецова. Никакой разумной тактики и разумной стратегии. Может быть, руководство сборной теперь ответит, по какому праву мы проиграли майский матч Израилю, а?"
В. Чернов,
монархо-монархист,
г. Тамбов
"Пусть это бесславное поражение послужит уроком некоторым пустопорожним краснобаям из Верховного Совета, как не надо решать государственные проблемы. А с народного артиста СССР Олега Борисова (закадычного дружка Лобановского) предлагаю снять почетное звание, чтоб другим не повадно было!"
Галина Бездетная,
незамужний депутат райсовета,
г. Чимкент
"Мы провалили чемпионат, а могли бы сыграть еще хуже, если бы Лобановский привлек в сборную Черенкова, Родионова, Мостового, Черчесова, Кулькова, Шмарова".
Петро Брысь,
болельщик,
г. Киев
"Возмущаемся! Негодуем! Но все равно будем встречать в аэропорту Шереметьево-2".
Группа рэкетиров
Письмо в редакцию
Дорогая редакция!
Обливаясь слезами, спешу написать вам с одной только просьбой: помогите разобраться мне в моей горькой судьбе. Жизнь моя зашла в тупик, из которого есть только один выход: либо навсегда утопиться, либо жить и радоваться, строить, любить и наслаждаться по закону Архимеда - всякое тело выталкивает из себя воду и вталкивает ее обратно в виде жидкости, равной по объему собственному весу. Иными словами, продолжать обмен вещей и жить и жить сквозь годы мчась.
Подруги мои говорят: брось, забудь, не надо, не нужно.
А я не могу! Хотя сама вижу, как вокруг поднимаются новые турбины, улыбаются спортсмены и скоро по всей нашей стране побегут электровозы на бесшумном топливе. Но меня это не радует, потому что нет для меня больше солнца, а есть для меня только одни черные тучи на фоне ясного неба. А случилось это ровно месяц тому назад, так что сегодня как раз годовщина, когда я познакомилась с ним. Он вошел в столовую, и словно солнце засияло надо мной. Помните у Пушкина - мороз и солнце, день прекрасный?
Его звали Алька. У него были честные начитанные глаза и клетчатая рубашка в клеточку. С первого взгляда он казался слабым, но со второго взгляда за этой внешней слабостью скрывалась большая внешняя сила. Он посмотрел на меня, и я сразу поняла, что он хочет со мной дружить, а потом любить. Весь день я чувствовала, что он хочет пригласить меня в кино на "Красное и черное" с Натальей Белохвостиковой, но он не решался, а когда решился, то пошел в кино с Людмилой К., хотя я знала, что он хотел пойти в кино не с Людмилой К., а со мной, а пошел в кино с Людмилой К. Я на него нисколько не обиделась, только обидно было.
На следующий день я вышла на работу с безразличными глазами, хотя внутри у меня творилось совсем другое. В столовой он стоял в очереди вместе с Людмилой К. и смотрел на нее. Он хотел смотреть на меня, а не на Людмилу К., хотел заметить меня, подойти ко мне с подносом, взять за плечи, посмотреть в глубину моих глаз и промолвить: "Давай будем с тобой дружить, а потом любить". Но, наверно, Людмила К. не велела ему.
Я никогда раньше не думала, что Людмила К. такая единоличная и жадная, хотя и раньше замечала в ней пережитки сознания в капитализме. А ведь как красиво было бы вместе, втроем бороться за нашу общую мечту, хотя и разные цели.
Ведь, по-моему, дружба - это когда тебе хорошо, а ему еще лучше. Это делиться впечатлениями, склоняться над учебниками и музеями, помогать друг другу в спорте. Ведь олимпийский год не только для олимпийцев! Могла же Наташа Ростова поцеловать Бориса, хотя дружила с Андреем, а замуж вышла за Бондарчука. С тех пор уже прошел месяц, а мы не только не знаем друг друга, но даже и не знакомы.
Скажите, дорогая редакция, прав ли Алька, что встречается с Людмилой К., когда я знаю, что в голове он носит дружбу ко мне.
И вот позавчера я совершила первый аморальный проступок в жизни. Алька стоял в столовой с Людмилой К. и гладил ее по волосам с укладкой, которая ей совсем не идет, хотя я видела, что он хочет гладить меня, но не решается, потому что он начитанный и гордый. И тогда я подошла и сказала, что не надо ли ему поднос, потому что у меня два. Он сказал, что не надо, и они с Людмилой К. ушли. Но он это так сказал специально, чтобы мне сделать больно. Ведь я знаю, что на самом деле он хотел сказать мне: "Надо!" Но Людмила К. увела его. И пошла за ним. А я знаю, что нужна ему. Нужна со всеми своими потребностями и недостатками!
И после этого аморального поступка я решилась написать вам. Что мне теперь делать? Как мне дальше вести себя с Алькой? Если он завтра опять не предложит мне дружбу, соглашаться мне с ним или нет?
Немного о себе. Я люблю музыку. Увлекаюсь "Голубыми гитарами", немного читаю и рисую. Посылаю вам рисунок, на котором изображена наша дружба с Алькой.
И еще вот что. Моя соседка по дому Зоя З., узнав в месткоме, что я пишу в редакцию письмо, просила меня, чтоб вы ей тоже ответили, прав ли ее муж Сергей Николаевич Крюков, что ушел от нее, когда узнал, что у них будет ребенок. И виновата ли она в том, что этот ребенок от другого? Если да, то в чем.
С нетерпением ждем ответа, который решит нашу судьбу.
Группа девушек (всего 18 подписей)
Старик в меховой шапке…
Я ехал в "Красной стреле" в Ленинград. В командировку. Мои попутчики по купе довольно быстро разбрелись по полкам и уснули. В самом деле, гораздо удобнее добираться до Ленинграда поездом. Уснул в Москве - проснулся в Ленинграде. Как будто и не уезжал… Но мне почему-то не спалось. То ли я выпил несколько лишних чашек кофе, то ли еще почему-нибудь.
Я стоял в проходе, глядел в окно, ничего не видел и курил.
Около половины четвертого поезд вдруг начал тормозить и скоро остановился. Сквозь замерзшее окно расплывались огоньки какой-то станции…
- Снежный занос, - сказала проводница. - Минут сорок простоим. Вообще-то снежные заносы - довольно редкое явление на этой дороге. Но раз занос - значит, занос. Всякое бывает.
Я надел пальто и выскочил на маленький перрончик. Мороз был градусов под тридцать. Да еще с ветром. Я заглянул в деревянное строеньице, которое, видимо, должно было обозначать вокзал, и справа от себя увидел дверь с надписью "БУФЕТ".
Как ни странно, буфет работал. Впрочем, чего не бывает на таких полустанках…
Три столика из четырех были заняты. Какие-то раскрасневшиеся люди, по-видимому местные рабочие, руками ели огромные сардельки, макая их в блюдца с горчицей, и пили пиво. Один спал, уронив голову на стол, свесив руки. За четвертым столиком сидел старик и одиноко, задумчиво цедил пиво. Никто не обратил на меня ни малейшего внимания. Как будто я и не входил. За буфетной стойкой дремала типичная буфетчица в белом халате, напяленном прямо на неимоверно толстое пальто. Руки были спрятаны в рукава. Над буфетчицей кнопками была пришпилена надпись: "Буфет обслуживает ударников коммунистического труда".
- Кружку пива, пожалуйста, - сказал я буфетчице, - только не холодного.
- Куда уж холодного в такую стужу, - сказала она, зевнув.
- Сколько с меня?
- Двадцать шесть копеек.
Она пододвинула ко мне кружку пива и приняла прежнюю позу.
Я подошел к столику, за которым сидел старик.
- Вы разрешите присесть с вами? - сказал я.
- Сделайте милость, - ответил старик и переложил свою мохнатую шапку со стола на стул.
Я сел и начал маленькими глотками пить теплое пиво. Было очень приятно. Еще посматривал на старика. Лицо его затерялось где-то в глухой растительности. Даже глаза с трудом различались. Он, как и я, пил маленькими глотками, с остановками, и после каждого глотка покрякивал от удовольствия. Крякал он так смачно и заразительно, что я тоже начал покрякивать. Мое покрякивание старик воспринял, очевидно, как сигнал к разговору.
- В Питер? - спросил он.
- Туда, - сказал я. - А вы здесь живете?
- Я всюду живу.
- Как это - всюду?
- А вот так - всюду…
Я подумал, что старик нищий и что ему неудобно об этом распространяться. Всюду так всюду. Он, видимо, понял мою заминку.
- Небось думаете, с сумой хожу? - сказал старик.
- Нет, почему же?
- А просто всюду живу…
Я понял, что разговор становится несколько однообразным, и постарался переменить тему:
- А лет-то вам сколько?
- Много.
- Ну все-таки?
- Много… А назову сколько - не поверите.
- Почему ж не поверю?
- А люди нешто во что верят?.. Они только себе верят, да и то, когда пощупают.
- Но вы сами посудите - какие у меня основания, чтобы вам не верить?
- Э-э… Все так говорят, а потом не верят… Устал я от этих оснований. Трещу, как балаболка какая, а все впустую.
Старик показался мне занятным, и после долгих препирательств он вроде бы согласился рассказать немного о себе.
- Под пиво оно как-то легче пойдет, - сказал он.
Я принес пару пива, и он начал:
- Жили мы, значит, с моей старухой у самого моря… Почитай, лет тридцать жили, да еще годка три прибавь до венчания. Ну, я рыбачил. Когда удочкой, когда неводом… А старуха цельный день пряжу свою пряла. Домик у нас был никудышный… Можно сказать, не дом, а землянка ветхая… И вот, помню, однажды полный день просидел я на берегу со своим неводом - и ни хрена. То тину вытаскиваю, то траву какую-то… Солнце уж к закату было. Закинул я невод последний раз, вытаскиваю… Гляжу! Батюшки мои!.. Извините, не угостите сигареткой?
- Пожалуйста, - сказал я и протянул ему пачку "Шипки".
Старик размял сигарету, прикурил от моей, затянулся и продолжал:
- Да… Так вот, гляжу - светится что-то. Да так светится, аж глазам больно. Беру в руки… Не поверите! Рыбешка! Маленькая, а тяжелая… Фунта на четыре тянет! Вот тебе и рыбешка! Из чистого золота оказалась!.. Во, думаю, счастье. Ведь ежели эту диковину на базаре толкнуть, так всю жизнь можно припеваючи прожить… Да не тут-то было. Рыбешка вдруг разевает рот и говорит самым что ни на есть человеческим голосом… Вы когда-нибудь слыхали, чтоб рыбы разговаривали?
- Честно говоря, нет, - сказал я. - Вот, говорят, у дельфинов свой язык есть…
- Так то дельфины, - протянул старик. - Короче говоря, взмолилась она, чуть не плачет… Отпусти да отпусти. Не прогадаешь. Я, говорит, за это любое твое желание исполню… Э, думаю, была не была! Весь век в бедности жил - остаток как-нибудь проживу… И говорю ей ради интереса, что вот, мол, ничего мне от тебя не надо, а если можешь, так сделай, чтоб у моей старухи новое корыто было, а то наше совсем раскололось… Кивнула она головой, и отпустил я ее в море. Только хвостиком махнула…
Прихожу домой. Что такое? Глазам не верю! Старуха мои обмотки в новом корыте стирает!.. Откуда, спрашиваю, корыто? Да цыгане, говорит, проезжали. Я им разные побрякушки, а они мне - корыто…
Дура ты, дура, говорю. Это ж рыбка!.. И рассказал ей всю историю. Как начала она меня на чем свет стоит поносить! Простофиля, кричит, дурачина и все такое прочее… Старый ты, говорит, склеротик! Лучше б пить бросил! Гляди, уж до белой горячки напился, галлюцинировать начал!.. Где это видано, чтоб рыба по-человечьи болтала! Ступай проспись! И пока эту свою дурацкую дребедень из головы не выкинешь - на глаза не показывайся!.. Не поверила, значит…
Старик вздохнул и замолк… Помолчал немного, отхлебнул пива и продолжал:
- Да… Не поверила… А меня через это недоверие обида взяла… Почему, думаю? Что я, из ума, что ли, выжил? Для себя разве старался? Да мне от этой рыбки гроша ломаного не надо!.. Рассказал людям - засмеяли… Яйцами тухлыми закидали. Темнота, говорю, да у вас от этой рыбки полны закрома всякого добра будут!.. Не поверили, и все тут!.. И чего я после этого не делал! Куда не совался! И к околоточному ходил, в райком, у губернатора был, к депутату на прием попал, самому царю рапорт представил… Не поверили! Больше того - в остроге проморили… Вон видишь, прикладом все зубы повыбивали…
И старик показал мне бледно-розовые, без единого зуба, десны…
- А все от неверия… Да… И вот однажды в одной деревеньке, недалеко от Питера, повстречался я с одним молодым человеком. Шустрый, глазки, как угольки… Кучерявый такой смугленыш… Видать, не русский. Он мне первый и поверил. Внимательно так слушал, записывал чего-то… А на прощание полтину подарил… Уж потом, когда он про всю мою историю книжку написал, тогда поверили… Ан поздно. Я, правда, потом доказывал: вот, мол, не слушали меня, а на деле вон как получилось. Куда там! Никто и слушать меня не хотел… Вы на поезд-то не опоздаете?
- Нет-нет, - сказал я, - рассказывайте. Я услышу гудок.
- Сколько я потом от этого недоверия натерпелся! И ладно бы просто не верили… Так нет! Злобствовали при этом. И откуда столько злобы в людях?.. Помню, заприметил я как-то, что ежели на рану какую плесень класть… Ну, самую что ни на есть обыкновенную плесень, так рана от этого вроде бы затягивается… А тут в деревне парнишка помирал. Корова его в бок боднула. Я говорю: плесень на рану положите!.. И-и!.. Палками прогнали! Кто ж это, говорят, на рану падаль всякую кладет? Да еще и собак спустили. Еле утек… Во! - Старик снял валенок, засучил штанину и показал здоровенный шрам на левой икре.
- Тоже, стало быть, не поверили. А рассказал я про это двум докторам из Питера, так они ахнули! Дедушка, говорят, так ведь это ж пенициллин!.. Мне что, говорю, может, и пенициллин. Мне главное, чтоб поверили… А уж когда книжку они про это выпустили, тогда все поверили. А меня из-за этого чуть собаки не разорвали. Ну, с собак-то что? Спрос малый…
- Да, собака и есть собака, - почему-то в тон ему сказал я.
- И не скажите! - оживился он. - Какая собака! Вот в девятисотых годах был у меня Полкан… Вроде бы Полкан как Полкан, так нет. Пес-то интересный оказался… На дворе он у меня жил. Бывало, выйду его кормить, фонариком посвечу, а потом кость бросаю. Так и кормил. А тут как-то выбежал я ночью на двор по малой нужде, зажег фонарик, гляжу - а у Полкана-то моего из пасти слюна рекой бежит! Э, думаю, значит, собака соображает, что к чему… Значит, знает, что после этого фонарика ей жратву принесут… А раз соображает, стало быть, у нее ум есть! И что? Поверил кто? Ничуть! Один только старичок поверил… В Колтушах он жил, под Питером. В городки я с ним любил играть. Ох, и мастак играть был! Так вот он поверил… Написал книжку - на весь свет прославился…
Я нервно дергал под столом коленом и беспрерывно курил.
- Что молчите? Не верите? - Старик посмотрел на меня в упор. - Все так… Ну, да уж я устал обижаться. Сначала думал, что только в России люди такие неверующие, а оказалось - всюду. Народ везде одинаковый… В Германии, помню, рассказал я одному немцу свою думу. Никому не рассказывал. Уж если в рыбешку не верили, так в это и подавно… А тот немец мне чем-то показался… Симпатичный, в общем, был немец… Маленький, лохматый, и глаза у него понятливые такие… Так я ему и поведал свою думу… Ведь если, говорю, от нашей матушки-Земли лететь со скоростью света, то ты, говорю, год будешь лететь, а на Земле за это время, может, лет восемьдесят пройдет… Вот какая загвоздка!.. Рассказал. Ну и что? До сих пор многие не верят!
У меня пересохло во рту. Я вскочил и принес еще пару пива. Внезапно старик перегнулся ко мне через столик и сказал тихо:
- Вы мне, молодой человек, чем-то нравитесь… Хочу вам рассказать об одной удивительной, но очень страшной закономерности… Я о ней никому не рассказывал, потому что это очень страшно… Заприметил я, что…
- Не надо!! - в ужасе закричал я на весь буфет. Рабочие оглянулись на крик, буфетчица вскочила на ноги. Но, видя, что ничего не произошло, рабочие отвернулись к своим сарделькам, а буфетчица снова задремала.
- Не надо! - сказал я уже тише. - Я должен ехать… Извините…
- Не веришь, - сказал старик очень спокойно. - Не веришь. Никто не верит! Господи, удавиться, что ли?..
Я подбежал к буфетной стойке и лихорадочно стал рыться в карманах в поисках мелочи…
- Вот! - я бросил рубль. - Я еще должен вам за две кружки пива.