– Что ж тут такого? Он и сам знает, что он – надутое чучело.
Барбара вспыхнула:
– Ничего подобного! Он – ягненок.
– Кто?!
– Самый кроткий из людей.
– Ты подумала, что говоришь?
– Да, Фредерик Алтамонт Корнуоллис, подумала.
Лорд Икенхем удовлетворенно кивнул:
– Так я и знал, любовь не угасла! Угасла?
– Нет.
– Стоит ему мигнуть, и ты пойдешь за ним на край света?
– Да.
– Ну ничего, он сам туда не пойдет. Что ж, моя дорогая, превосходно! Если ты чувствуешь именно так, скоро все уладится. Я не был уверен в тебе, про него-то я знал. Просто надоело – закроет лицо руками и стонет: "Барби, Барби!"
– Он называл меня "Бэби".
– Кто, Бифштекс?
– Да.
– Ты не спутала?
– Нет.
– Что ж, тебе виднее. Значит, он стонет "Бэби, Бэби…" Не в том дело, главное – стонет. Словом, все в порядке.
– Да?
– Да. Вас очень легко помирить.
– А по-моему – трудно.
– В чем же трудность?
– В том, мой дорогой, что он твердо решил жить вместе с Фиби.
– Он хочет, чтобы она жила с вами?
– Вот именно. Есть в нем какая-то мелочность, вечно он экономит… Наверное, в молодости привык, ему ведь приходилось нелегко, пока он не набрал силу. Я сказала, чтобы он давал Фиби по две тысячи в год, пусть снимает квартиру в Кенсингтоне или виллу в Борнмуте, а он – ни в какую. Слово за слово… Ты теряешь терпение?
– Практически – нет. Я человек покладистый.
– Завидую. Если меня довести, я царапаюсь и кусаюсь. Как затвердил: "Будем разумны", или там "Ты пойми, я не миллионер" – ну, не могу! Назвала его надутым чучелом… Да? Почему теперь ты горько фыркаешь?
– Ты выбрала неудачные слова. Где мрак, где горечь? Я мирно веселюсь. Так это, знаешь, мелодично и заразительно хихикаю. Смешно, когда люди фантазируют, как сказал бы Альберт Пизмарч, – и зря.
– Зря?
– Конечно.
– Твоими бы устами… А кто такой Пизмарч?
– Мой близкий друг. Рассказать о нем все – приключения на суше и на море, любимое блюдо, перспективы – сейчас не могу, слишком долго. К данному случаю относится лишь то, что он женится на Фиби.
– Что!
– Да-да, женится. По-видимому, ты хочешь вскричать: "Чтоб меня ангелы драли!" Именно это восклицает он под воздействием сильных чувств.
– Женится на Фиби?
– А что такого?
– Ну, не всякий решится. Кто этот скромный герой?
– Дворецкий Бифштекса. Конечно, теперь – бывший.
– Фиби выходит за дворецкого?
– Должен же кто-нибудь, а то они вымрут. Берт намного лучше покойного Алджернона. Да? Ты что-то сказала?
– Я попросила у тебя платок.
– Простудилась?
– Нет, я плачу. Плачу от радости. О, Фредди!
– Я знал, что ты обрадуешься.
– Обрадуюсь! Да это решает все.
– Если Икенхем приложит руки, решается любая проблема.
– Неужели приложил?
– Ну, я сказал Фиби, что он ее боготворит…
– Фредди, я тебя поцелую!
[Приходит Сэксби-старший, рассказывает про аукцион. Барбара не все поняла, и граф рассказывает ей историю с книгой.]
– Я знал, что тебя это потрясет, – закончил он. – Падаешь в обморок?
– Нет, не падаю, но охать – охаю.
– Или крякаешь.
– Только подумать, Пупс написал эту книгу! Я и не подозревала, что в нем…
– Прости, ты ослышалась. "Время пить" написал Раймонд Бастабл.
– Вот именно, Пупс. Я его так называла.
– Его?
– Да.
– Какая мерзость! А он тебя – Бэби?
– Да.
– Нет, какая гадость! Поистине, чужая душа… Что ж, скоро снова его назовешь этим отвратительным именем. Если, конечно, твоя любовь выдержала удар.
– О чем ты говоришь?
– Многие шарахаются от "Коктейлей". Епископ, Фиби, пятьдесят семь издательств… Тебя не ужасает, что он это написал?
– Ни в коей мере. Я еще больше люблю Бифштекса, как ты его называешь.
– Все лучше, чем Пупс.
– А следующая будет еще лучше.
– Ты думаешь, он напишет и другую?
– Конечно. Я уж об этом позабочусь. Пусть уходит из суда – там вредно служить – и пишет, пишет. Жить будем здесь, а не в городе. Ты бывал в Олд Бейли?
– Бывал раза два.
– Не воздух, а грязный студень. Им можно травить мышей. А в деревне он будет играть в гольф, похудеет. Его ведь страшно разнесло.
– Да, стройным не назовешь.
– Ничего, исправим. Знаешь, когда я его увидела? В десять лет. Дядя повел меня на матч Оксфорд – Кембридж и познакомил нас. Он дал мне автограф, я – влюбилась. Одно слово, греческий бог!
– Ты вернешь его в это состояние?
– Ну, не совсем, но что-то сделаю. А сейчас пойду искупаюсь. Как тут снимают комнату? Надо зайти к твоему крестнику?
– Он в Лондоне. Зайди к его няне. Я тоже пойду, она дама серьезная.
[Приезжает Джонни, помирившийся с Белочкой. Сэксби между делом говорит сэру Раймонду: "Я только что сказал Барбаре Кроу…"]
Трубка, рассыпая искры, выпала у баронета изо рта. Сэксби покачал головой:
– Вот так и начинаются пожары.
– Барбаре Кроу?
– Хотя бойскауты используют для этого две палочки. Никогда не мог понять, в чем тут дело. Ну хорошо, трешь палочку о…
– Она здесь?
– Была здесь, когда я шел купаться. Очень хорошо выглядит.
Пока сэр Раймонд поднимал трубку, странные чувства ворочались в его душе, одно – вроде восторга, другое – вроде нежности. Барбара могла приехать только к нему, больше никого она тут не знает. Значит, это – попытка примирения, так называемый первый шаг. Вспомнив, как она горда, сэр Раймонд растрогался вконец. Старая любовь, до поры до времени как бы запертая в погреб, вышла оттуда, совсем как новенькая, и мир стал прекрасен, хотя в нем жили Гордон Карлайл и Космо Уиздом.
Умиляясь все больше, он думал о том, что был не прав. Действительно, кто захочет жить вместе с Фиби? Вообще лучше жить одним, а уж тем более – не с ней. Немного поколебавшись, он решил платить по две тысячи, только бы Барбара согласилась вить семейное гнездышко.
Когда он принял это похвальное решение, появился лорд Икенхем.
[Сэксби уходит. Икенхем, хотя и не сразу, сообщает, что приехала Барбара.]
– Знаю.
– Знаешь?
– Сэксби сказал.
– Что ж ты думаешь делать?
– Жениться на ней, если она меня примет.
– Примет, как не принять! Только упомянешь о тебе – закрывает лицо руками и стонет: "Пупс! Пупс!"
– Нет, правда?
– Еще бы!
– Понимаешь, она не хотела, чтобы Фиби жила с нами.
– Понимаю.
– Сейчас и я понял. Бог с ними, с двумя тысячами. Пусть снимет квартиру.
– Здраво и великодушно.
– А может, полторы?
Лорд Икенхем немного подумал.
– Видишь ли, – сказал он, – Фиби сама выходит замуж.
Сэр Раймонд чуть не подпрыгнул:
– Кто, Фиби?
– Да.
– Моя сестра Фиби?
– И не то бывает.
[Прикинув, стоит ли сразу сказать, за кого она выходит, лорд Икенхем решает пока не говорить и меняет тему.]
– Только знай, Бифштекс, когда вы поженитесь, ты сядешь за новую книгу.
– Что?!
– Да-да, сядешь и напишешь.
– Я не могу.
– Ничего, придется. Ты недооцениваешь волю и силу литературных агентов. Женился на них – все, пиши. Иначе не отстанут.
Сэр Раймонд был потрясен:
– Да не могу я! Я чуть не умер, пока писал "Коктейли". Ты не представляешь, какая это каторга. Писателям что, они привыкли, а я… нет, не могу.
Лорд Икенхем кивнул:
– Что ж, не можешь – так не можешь. Выход есть. Ты слышал о Дюма?
– О ком?
– Об Александре Дюма. "Три мушкетера", "Граф Монте-Кристо".
– А, Дюма! Конечно, конечно. Кто его не читал!
– Вот тут ты и ошибаешься. Читаем мы не его, а тех прилежных молодых людей, которых он нанял. Он – совершенно как ты: денег – хочет, писать – не любит. Значит, грубую работу он препоручил другим.
– Ты думаешь, я кого-нибудь найду?
– Конечно. Например, моего крестника.
– Ой, правда! Он ведь писатель?
– Да, книжки пишет.
– А согласится он?
– С превеликой радостью. Как и Александру Дюма, ему нужны деньги. Будете делить пополам. Как, идет?
– Конечно. Да-да. Это разумно.
– Естественно, надо дать что-то вперед. Это называется "аванс". Пятьсот фунтов – очень удачная сумма. Садись за стол, Бифштекс, выписывай чек.
– Пятьсот фунтов?
– Аванс, под будущие доходы.
– Черта с два я их дам!
– Что ж, и я тебе не дам письмо юного Космо. Да, забыл сказать, я его извлек из горки. Оно тут, в кармане.
Лорд Икенхем предъявил письмо.
– Но если, – прибавил он, заметив, что сэр Раймонд как-то странно ерзает, словно готовится к прыжку, – если ты надеешься его вырвать, учти, что я худо-бедно знаком с джиу-джитсу и свяжу тебя в узел, век не развяжешься. Пятьсот фунтов, Бифштекс, на имя Джонатана Твистлтона Пирса.
Молчали они ровно столько времени, сколько требуется, чтобы медленно сказать "Джонатан Твистлтон Пирс" десять раз кряду. Потом сэр Раймонд поднялся. Вид у него был тот, который в толковом словаре определили бы словами: "угнетен", "подавлен" или "ни к собакам (разг.)"; но заговорил он ясным, твердым голосом:
– Пирс или Пирз?
Тени удлинялись, когда граф пошел через парк, к другому дому, неся Белинде, Джонни, няне и ее констеблю звон свадебных колоколов, – если, конечно, кто-нибудь из них не решит записаться в регистратуре. Стояла погода, которая бывает английским летом от трех до пяти раз. Озеро алело в лучах заходящего солнца, небо светилось зеленью, золотом и пурпуром, а птица, вероятно, знакомая старшему Сэксби, пела свою вечернюю песню, прежде чем отойти ко сну.
Словом, было так тихо, так мирно и красиво, что граф затосковал по Лондону.
Конечно, сельская жизнь хороша – но скучновата, что ли, ничего не случается… Чтобы поднять дух, нужно побывать с хорошим человеком в каком-нибудь злачном месте нашей столицы.
Мартышка? О нет! Его теперь не вытащишь из дома, пропал, совсем пропал, солидный такой, приличный. Вспомнив о временах, когда можно было вызвать племянника, и тот являлся как миленький, лорд Икенхем опечалился.
Но ненадолго. Он вспомнил, что в записной книжке есть адрес Альберта Пизмарча.
Что может быть лучше, чем отправиться в Далидж, на Мейфкинг-роуд, издать клич белой совы, вызывая старого друга, а когда тот выйдет, надев свой котелок, погрузиться вместе с ним в ночную лондонскую жизнь, у которой много даров для скромных сельских жителей?
Примечания
1
Выше (лат.).
2
Тушеная курица (фр.).