Но заткнуть фонтан Левиной предприимчивости было невозможно. Когда Маня, рассказывая о своём одесском прошлом, упомянула об истатуированном Моряке, у Лёвы тут же возникла новая идея: он решил организовать выставку русской татуировки, связался с Моряком и пригласил его в Нью-Йорк. Узнав для какой цели его приглашают, Моряк обиделся и выкрикнул в трубку несколько своих татуировок. Тогда Лёва привлёк к своему бизнесу "Советско-Американскую инициативу", которая убедила Моряка, что речь идёт о российском престиже и о валюте, столь необходимой для страны. На патриота-Моряка это подействовало. Он кликнул клич и собрал команду моряков, в которой каждый был ходячей Третьяковкой. Когда в Нью-Йорке состоялся предварительный просмотр, стало ясно, что детей и женщин на выставку пускать категорически нельзя. Об этом было объявлено в газетах, что ещё более подогрело интерес к выставке. Мужчины хлынули толпой, восхищались экспонатами, дружески хлопали их по разукрашенным плечам. А по ночам, любопытствующим жёнам пытались изобразить увиденное в живых картинках. При этом все жёны отмечали, что сексуальный кругозор их мужей заметно расширился.
Но возникла проблема: рисунки были понятны каждому, а вот надписи могли прочитать только эмигранты из Советского Союза. Американцы требовали перевода. Лёва хотел под каждой фразой выколоть подстрочник, но экспонаты категорически воспротивились. Тогда рядом с каждым был поставлен стенд с литературным переводом на английский. Это вызвало новый взрыв интереса по всей стране, приезжали и из других городов. Американские моряки восхищённо цокали языками, переписывали, перерисовывали - перенимали опыт. Русская школа татуировки ещё раз подтвердила своё превосходство. Лёва наладил выпуск репродукций, давал интервью газетам и телевидению, подписал контракт о гастролях по Южной Америке и уже подумывал о Международном фестивале. Но, увы, его и здесь ждала неудача: экспонаты затосковали по дому, пошли в посольство и потребовали вернуть их на родину. Лёва просил, умолял, обещал втрое увеличить им зарплаты, бился своей бритой головой о паркет - моряки стояли насмерть, как в Севастополе. Тогда Лёва простонал, что ему придётся платить неустойку, что они его разорили - и заплакал. Жалостливые моряки отдали ему остатки заработанных денег и, если будет худо и он захочет вернуться, пообещали устроить его снабженцем в Одесском пароходстве.
Рассчитавшись с долгами, какое-то время Лёва зализывал раны и обдумывал очередной бизнес. Сначала он хотел открыть индийский ресторан для йогов, где каждый посетитель мог, заплатив деньги, сесть за столик и пару часов поголодать. За дополнительные деньги можно было ещё полежать на гвоздях. Идея была великолепна: не требовалось ни кухни, ни продуктов - только кассеты с песнями Радж Капура. Он уже даже снял помещение и заказал вывеску: "Ресторан "Голодок"". но в последний момент его отговорили, напугав, что у него обязательно возникнут проблемы с Индийским посольством. Тогда в снятом помещении Лёва открыл кафе "Ностальгия", специально для эмигрантов из СССР. По гениальной Левиной задумке, там всё напоминало нормальную общепитовскую столовую: скатерти неделями не менялись, бумажные салфетки были нарезаны лапшёй, официантки встречали каждого посетителя дружным ором: "Вас много, а я одна!". В меню все названия блюд были вычеркнуты, готовили только рубленный шницель, жаренный на вазелине, но и тот приходилось дожидаться часами, вместо него сразу подавали жалобную книгу - их была целая библиотека. Молодой певец, в тельняшке и бабочке, пел бодрые комсомольские песни из репертуара Лёвы Лещенко. На дверях висела табличка "Свободных мест нет" - приходилось просить, угрожать, давать взятки. Всё было до боли в сердце родным и знакомым, поэтому эмигранты повалили в "Ностальгию": это стоило намного дешевле, чем путешествие на родину, а впечатления те же. Лёва начал процветать. Он снял дополнительное помещение, заказал с десяток настенных лозунгов: "Хлеб - наше богатство", "Спиртное приносить и распивать запрещается!", "Пальцы и яйца в солонки не макать!" и вступил в переговоры с Нечерноземьем о регулярных поставках прокисшей капусты… Словом, собирался вести дело на широкую ногу. Но всё снова рухнуло: две выпускницы ГИТИСа, которых он пригласил на роли официанток, воспитанные в традициях социалистического реализма, в поисках правды жизни дошли до непотребства. Одна с размаху опрокинула подливку на замшевый жакет посетительницы, а когда та стала возмущаться, вторая официантка с воплем "Ходят тут всякие!" выдернула из-под неё стул. Этого не выдержали даже эмигранты из Жлобина. Поднялся скандал. Напрасно певец, пытаясь охладить страсти, запел "Хотят ли русские войны" - это не помогло. Выплёвывая шницели, посетители с проклятиями покинули "Ностальгию". Назавтра в "Новом русском слове" появился фельетон, опозоривший Лёву на всю страну.
Кафе пришлось закрыть - его бойкотировали.
В Чопе таможенный конвейер работал на полную мощность, но всё равно очереди были огромные, приходилось неделями ждать своего часа. Поэтому сюда заранее приезжали представители семейств, родственники или друзья эмигрантов - и занимали для них очередь, чтобы те подъезжали в день досмотра и успевали на поезд.
У Жоры не было представителя, поэтому он приехал за два дня до отъезда, за безумную цену снял комнату недалеко от вокзала и за совершенно сумасшедшие деньги сумел прорваться на досмотр за два часа до отхода своего поезда.
На гладкой стойке лежали вскрытые сумки и чемоданы, как на хирургическом столе пациенты. Все их внутренности были вывалены наружу, и черноусый хирург-таможенник препарировал их. На двух соседних стойках производились аналогичные операции. Чемоданы лежали, раскинув крышки, бесстыдно обнажив самое сокровенное и интимное: трусы, кальсоны, бюстгальтеры… Поезд уже был подан, с носильщиком договорено, и Жора нетерпеливо ждал окончания досмотра - измотанный и издёрганный, он был уже на последнем пределе. Наконец, таможенник сделал знак, что всё, можно забирать, и Жора стал поспешно запихивать в чемоданы своё имущество. Сваленные кое-как, вещи не помещались, крышки не закрывались - Жора, в сердцах, выбрасывал оттуда то туфли на толстой подошве, то пару брюк, то дорожный несессер. Покончив с одним чемоданом, оттаскивал его в угол и принимался за следующий.
- Хозяин, не успеем, - торопил носильщик.
- Сейчас, сейчас!
Наступив коленом на крышку, как на горло собственной песне, Жора, наконец, захлопнул замок последнего чемодана, оттащил его в угол и вдруг похолодел.
- А где телевизор? - спросил он хрипло у носильщика, который уже ставил чемоданы на тележку.
- Не знаю, - ответил тот, затягивая вещи ремнём.
- Подожди, не уезжай! - Жора бросился к своему черноусому таможеннику, который уже препарировал имущество следующих пассажиров. - А телевизор?.. Телевизор где?..
- Гражданин, сюда нельзя.
- Куда вы дели телевизор?! - Жора уже кричал, бегая вдоль стойки и заглядывая под неё.
Вокруг стали оборачиваться. Черноусый швырнул на стойку недосмотренный детский свитерок, подошёл к Жоре, схватил его за руку и негромко, но зло, произнёс:
- Моё дело смотреть, а твоё - следить, понял?.. Проворонил - пеняй на себя, тут ворюг, как коршунов. И не ори, не наводи тень на таможню, а то повторно трусить начну!
Он выпустил его руку. Жора стоял белый, как покойник, хрипло хватая пересохшим ртом воздух.
- Хозяин, опаздываем! - крикнул носильщик.
- Давай, ехай! - таможенник подтолкнул Жору и в утешение бросил. - Ты родину потерял и не переживаешь, а тут из-за какого-то телевизора… Их там всё равно надо переделывать, другая система. Купишь себе ихний…
Носильщик уже катил тележку к вагону.
Жора поплёлся за ним. Ухватившись за поручни, втащил себя в вагон, добрался до купе и сел на полку. Впервые в жизни он не участвовал в погрузке собственных вещей, не руководил, не помогал. Носильщик сам растыкал чемоданы на полку, под полку, под столик, и ушёл - деньги Жора ему заплатил вперёд.
Поезд тронулся.
- Подвиньтесь, пожалуйста, - попросил сосед.
Жора попытался привстать, но тут же снова плюхнулся на полку. Ещё одна попытка - тот же результат.
- У меня отнялись ноги, - безучастно сообщил он.
Обо всём, что происходило дальше, Жора вспоминал, как о кошмарном сне: носилки, больница, врачи, уколы, инвалидная коляска… Нет, это уже было в Вене. Потом два костыля, потом один. И, наконец, неуверенно, как по канату, он впервые самостоятельно пересёк комнату. Но это уже произошло в Нью-Йорке. Марина радостно зааплодировала. Маня прослезилась:
- Слава Богу! Скоро ты опять сможешь бегать за шиксами!
Жоре определили инвалидность и назначили хорошее пособие. Квартиру ему оплачивало государство, медицинская помощь и лекарства полагались бесплатно. И Лёва прокомментировал:
- Как на моё мнение, вы, Жора, идеально реализовали свой бриллиант: получили ренту на всю оставшуюся жизнь.
- В общем, да, но всё равно обидно: какой-то ворюга сейчас сидит и смотрит в мой телевизор, - Жора вдруг рассмеялся. - Если б он знал, что смотрит в него не с той стороны!
- Простите его и пожалейте: вы приехали в большую Америку, а он остался в большой Чопе!
А сейчас я хочу познакомить читателей с ещё одним новым героем этой истории. Зовут его Стёпа. Честно говоря, я не собирался вводить его в повесть, но он был очень настойчив. Дело в том, что у себя в Днепродержинске Стёпа всю жизнь дружил с евреями, и когда они стали уезжать на родину предков, решил любыми путями тоже уехать в Израиль. В каком-то колене он разыскал тщательно запрятанного прадеда-еврея, родословную которого вытащил из тьмы забвения, почистил, проветрил и решил напялить на себя. Наступило удивительное время, когда принадлежность к еврейству стала завидным преимуществом. Все годы Советской власти евреи жили с фамилиями, изуродованными до узнаваемости: Вайсберги превратились в Белогоровых, а Кацманы - в Кошкиных. Сейчас шёл обратный процесс - из толщин архивов вытаскивали на свет глубоко запрятанных еврейских дедушек и бабушек, и лихорадочно восстанавливали свои неприличные имена и фамилии. В синагогах, специальные служители, документально подтверждали, что Семён - это Шимон, а Портнов - это Шнайдерман. Обслуживали быстро, стучала машинка, ставилась печать. Оплата поштучная, десять рублей за одно имя - синагоги тоже перешли на хозрасчёт.
Прежде всего. Стёпа стал учить иврит. Он зубрил его нараспев, как раввин на молитве, но учёба шла туго. Весь дом сочувствовал его мучениям, соседи слева сквозь стенку подсказывали слова, соседи справа, благодаря ему, выучили иврит и уехали в Израиль, а Стёпа всё мучился, мучился, но запомнил лишь одно слово "лехаим", и то только потому, что часто пил с евреями.
- Выучу уже там, - решил он.
Но далёкий дед не мог стать основанием для получения визы, и Стёпа задумал переделать документы и раствориться среди евреев. Для этого он переехал к тётке в Одессу, нашёл нужного человека Сеню, показал ему сберкнижку на предъявителя с приличной суммой и сказал: "Это твоё, если поменяешь мне дедушку на бабушку".
- Исделаем, - сказал Сеня. - Но зачем тебе Израиль - ведь ты же гой?.. Езжай лучше в Америку.
- Не хочу в Америку, - отказался Стёпа, и объяснил. - Я - изгой.
- Кто-кто? - не понял Сеня.
- Я - изгой, - повторил Стёпа. - Израильский гой. Я хочу на Сион.
Сеня удивлённо пожал плечами и повторил:
- Исделаем. Но сперва давай выберем тебе фамилию.
Он предложил Стёпе на выбор десяток бергов и манов, но Стёпа выбрал весёлую фамилию Кацеленбоген, которую даже Сеня не смог расшифровать.
- Но имя дадим тебе Арон.
- Это почему? - удивился Стёпа.
- Арон на иврите - шкаф. Как раз для тебя.
Стёпа сперва обиделся, но потом, подумав, согласился и, знакомясь, особенно с женщинами, стал называть себя загадочным именем Степарон. Так Степан Гарбузенко стал Ароном Кацеленбогеном, и через два месяца уже держал в руках долгожданный вызов. А ещё через три месяца, оформил документы в ОВИРе и помчался в Москву получать визу.
В те годы Израильское консульство помещалось на территории Голландского посольства, у которого с утра выстраивалась огромная очередь тоже желающих получить визу. Пробившись сквозь толпу во двор, Стёпа стал напирать на израильского представителя и с призывом "Выручай, братан!" пытался всучить ему документы вне очереди.
- Отойдите на менее интимное расстояние! - взмолился задёрганный консул и нырнул в здание. Но Стёпа-Арон проскочил и туда. Он настиг консула в туалете у писсуара и встал рядом, действуя параллельно.
- Это опять вы? - простонал консул.
- Я. Примите документы.
- У меня руки заняты, - ответил консул, но документы взял.
Получая свой гонорар-сберкнижку, Сеня предупредил:
- Я сделал всё, как обещал. Но в Израиле сильная разведка, "Мосад" - они до всего могут докопаться. Советую подстраховаться и жениться на еврейке.
И Стёпа срочно стал искать подходящую невесту.
- Tы один приехал или с кем-то? - спросила Маня племянника.
- С киногруппой, на четыре дня, - сообщил Алик - А через месяц мы переезжаем всей семьёй в Израиль: я, моя жена Алиса, сын Данила и Фёдор Иванович.
- А это кто?
- Мой кот. Мерзкое создание, но я к нему уже привык.
Этот кот, шумный и агрессивный, по ночам носился по квартире, орал благим матом, обдирал обивку тахты и кресла. Алик жил на первом этаже. По утрам Фёдор выпрыгивал в окно, полдня где-то пропадал. Постепенно, его отлучки становились более частыми, он стал исчезать ежедневно. Кто-то заметил, что кот бегает в соседнее здание, где разместилось районное отделение милиции. Возвращается сытым и успокоенным. Алик объявил кота стукачом и просил гостей при нём не рассказывать политические анекдоты, мол, в него вмонтирована миникассета для прослушивания и когда он бывает там, кассету меняют. Друзья обсуждали, какое у кота может быть звание - Алик был уверен, что кот уже дослужился до майора. На всякий случай, он стал называть его уважительно: Иваныч.
- Так он и там будет на тебя стучать в МОСАД? - с самым серьёзным видом предположил Лёва.
Алик так же серьёзно ответил:
- Вряд ли: он же не знает иврита.
- Где ты остановился? - спросила Маня у племянника.
- Нам забронировали номера в гостинице.
- Никаких гостиниц! Переночуешь у нас, посидим, повспоминаем, расскажешь о своей семье… Почему ты ещё не повесил флаг? - спросила она у Лёвы и, не дожидаясь ответа, сама ухватила древко и высунула его через форточку на улицу.
- Сегодня какой-то праздник? - поинтересовался Алик.
- У меня теперь всегда праздник, после того, как они мене бесплатно вырезали из живота опухоль, которая была больше, чем живот, и дали пенсию, большую, чем опухоль… Потом они меня пригласили в мэрию, это по-ихнему, горсовет, и приказали так громко, чтобы все слышали: "В честь новой гражданки Соединённых Штатов Америки поднять государственный флаг Соединённых Штатов!" И ты поверишь, этот великий флаг был таки поднят в мою честь. А теперь ответь: после всего этого могла я не полюбить такую страну?.. - на секунду прервала свой рассказ, укрепила флаг и продолжила. - Я, старая одесская безбожница, каждое утро, по-русски и по-еврейски, молю Господа хоть на капельку продлить мене годы - у нас с Лёвочкой только-только началась нормальная человеческая жизнь. - Взмахнула рукой и засмеялась. - Как тебе нравится эта молодожёнка?
- Вы уже говорите по-английски? - спросил Алик.
- Конечно. Я ещё в Одессе выучила "Май нэйм из Маня". А здесь вызубрила новые слова, например "ноу" и это… как его… "шоу"! Мы с Лёвочкой на него ходили. Помнишь? - спросила она у мужа.
- По-о-омню ли я-я-я!.. - опереточно пропел Лёва и обнял Маню за талию, для чего ему пришлось широко раскинуть руки.
- Ай, перестань! - Маня стыдливо оттолкнула его и, повернувшись к Алику, гордо пожаловалась. - Он такой босяк!
Алик сдержал слово: приехав в Израиль, немедленно отправил отцу вызов. Получив его, Ефрем Розин пришёл в ОВИР и переписал там длинный список всех необходимых для выезда документов. За месяц собрал их и принёс. Но у него их не приняли: не хватало свидетельств о смерти родителей.
- Неужели не ясно, что они умерли - ведь мне уже семьдесят два года! - возмутился Ефрем.
Но молодой уравновешенный капитан спокойно объяснил:
- У меня инструкция. Я не могу приложить ваши слова к делу - достаньте документы.
Ефрем поехал в Казатин, на родину своих стариков. Старый архив сгорел во время войны. Но у сердобольной старушки-архивариуса ему удалось выпросить справку о том, что на шестнадцатом километре есть братская могила, в которой лежат полторы тысячи расстрелянных немцами евреев, среди которых находятся и родители Ефрема.
Но в ОВИРе ему опять отказали.
- Это не документ, - заявил всё тот же молодой капитан, - мне нужны официальные свидетельства о смерти каждого. Без них я вас не выпущу.
- Ах, ты… Ты… - Ефрем перегнулся через стол и схватил капитана за плечи. - Я тебя породил, я тебя и убью!.. - Замахнулся, чтобы ударить, но вдруг обмяк, захрипел и стал оседать на пол. Вызванная скорая помощь определила спазм сосудов, ему сделали укол и отвезли домой.
Через две недели он снова явился к этому же капитану в своём парадном пиджаке при всех орденах и медалях. В руках у него был портфель.
- Надеюсь, вы уже принесли, всё, что нужно? - спросил капитан, на всякий случай отодвигаясь подальше от стола.
- Принёс, - ответил Ефрем.
- И свидетельство о смерти отца, и свидетельство о смерти матери?
- Оба свидетельства здесь, - Ефрем указал на портфель.
- Давайте.
Ефрем открыл портфель и высыпал на стол кучу почерневших костей, кусок черепа, половину челюсти… Всё это перемешанное с землёй и истлевшими корешками.
- Что это? - оторопело спросил капитан.
- Свидетельства о смерти. Я снова поехал туда и ночью разрыл могилу… Это - мама, - он протянул капитану остаток женской кисти, а это - папа, видите, какие широкие плечи.
На этот раз капитана покинула его уравновешенность, он заорал "Старый хулиган!.. Маразматик!.." и вызвал милицию.
- Вас отвезут в КПЗ или отправят в психушку!.. Я напишу заявление и потребую это! - он придвинул листок бумаги и начал что-то быстро-быстро писать.
- А к заявлению приложи их. - Ефрем стал поочерёдно снимать с пиджака свои награды и класть их на стол капитану - После того, как я побывал у вас, мне их носить стыдно.
Когда Жора окончательно пришёл в себя, он решил чем-нибудь заняться, потому что сидеть без дела было не в его характере.
- Учти, если начнёшь работать, тебя лишат пособия, - предупредил его Лёва - Я слышал, в Америке с этим строго.