Поблагодарил я его и распрощался. Молча спускаюсь на скоростном лифте вниз. Страшновато за магнитофон. С такой высоты сорваться – щепки не соберешь. Но спустился благополучно. Выхожу на улицу и о Марусе опять думаю. Беда прямо. Как останешься сам с собой, так сразу стопудовый камень на сердце ложится. Что ж это получается? Вроде отставку она Максиму дает?
Ноги прямо без спросу сами поворачивают к телефонной будке. Нужно позвонить в академию. Может, Людмила Васильевна, – ассистент мой, уже разведала обстановку. Но не тут-то было. В кабину забрался какой-то гражданин. Лица его из-под шляпы и очков почти не видно. Только усы торчат, как у таракана. Жду терпеливо, пока он кончит разговор…
– Или "да", или "нет"! – доносится требовательный голос из будки. – Я человек принципиальный. Что?.. Вам смешно? Не шутите! В вопросах любви надо быть только принципиальным!
Ишь ты, старый, а тоже от любви страдает. Стучу ему монетой по стеклу:
– Гражданин, уговаривайте скорее!
А он так и ощетинился:
– Вы что, товарищ военный, безобразничаете?! – кричит.
– Больше же трех минут не полагается телефон занимать, – объясняю ему.
– Вы мне не указывайте! – сердито отвечает. А потом в трубку сладеньким голоском: – Нет, это я не вам! Нет, нет, Верочка. Это я одного индивидуума к порядку призываю. Так вот. Как же мне понимать вашу позицию? Да или нет? Позвольте… Позвольте… Вы же знаете, что я люблю вас нежно… И нужно только принципиально.
Я, как конь перед скачками, топчусь на месте и сгораю от нетерпения.
– Товарищ гражданин! – и чуть приоткрываю дверь телефонной будки. – А ну, принципиально закругляйтесь. А то милиционера позову.
А он уже и внимания не обращает, как глухарь во время тока.
– Верочка… Ну, я умоляю вас, Верочка, – стонет. – Вопрос жизни и смерти. Отвечайте, а то я опаздываю. Жена послала за лекарством… Нет, нет, нет! – поперхнулся гражданин. – Не моя жена, не моя! Жена соседа. Я же холостой, Верочка! Алло!.. Алло!..
Видать, Верочка повесила трубку, и шляпа в очках с кислым видом вымелась из будки. Ишь прохвост! Тут люди один раз и на всю жизнь пожениться не могут, а он уже спешит второй раз, если не в третий…
Когда ушел из телефонной будки этот "принципиальный жених", позвонил я в сельскохозяйственную академию швейцару. Отвечает швейцар, что Людмила Васильевна ушла с товарищем Марией Козак в лекционный зал. А если я хочу, то может пригласить к телефону дедушку агронома Олешко – Мусия Платоновича. Он вернулся из планетария и дожидается своих.
– Как? Дед Мусий тоже в Москве? – даже подскочил я. – Так что ж это такое?! Целая бригада из Яблонивки в столицу прибыла, что ли?
Не буду я говорить с дедом Мусием по телефону, а прямо поеду к нему. Он-то уж мне про внука своего – Федьку Олешко – все расскажет!
Начал я уговаривать шофера заехать в академию, чтобы с дедом Мусием встретиться. Согласился. Опять шумная улица Горького. Троллейбусы один за одним спешат. И каждый с двумя удочками на крыше. Ток для мотора удят.
Подъезжаем к знакомому месту – к академии. Захожу в дом и сразу натыкаюсь на деда Мусия. Стоит он рядом со швейцаром, важно поглаживает бороду, смотрит на свои юфтовые сапоги, густо смазанные дегтем, и затягивается папиросой. А швейцар что-то рассказывает деду.
– Здравия желаю, диду Мусию! – обращаюсь по-военному
– И-и-и! Максим!.. – чуть не задохнулся дед Мусий. – Максим Кондратьевич!
– Он самый, – говорю.
– Откуда? Откуда ты, хлопче, взялся?.. – вроде своим глазам не верит дед. – Что ты скажешь! И в самой Москве наших яблоничан полно!
– Выполняю задание здесь одно, диду, – объясняю ему.
Дед Мусий с любопытством осматривает меня, щупает на мне мундир и языком прищелкивает. Вижу, нравится ему моя солдатская форма. Потом хитро щурит глаза и спрашивает:
– А чего ж не интересуешься, как я сюда попал?
– Знаю, – отвечаю ему. – Федя взял вас с собой на Москву поглядеть.
– Верно! – удивляется дед. – Все он знает! Вот что значит военный человек!
Беру я Мусия за рукав и отвожу в сторону.
– Так, значит, жените вашего Федю? – спрашиваю.
– И об этом знаешь?! – еще больше удивился дед. – Ты, Максим, прямо живая разведка. Верно говоришь, повезем мы отсюда Федю женатым человеком. Славной невесткой бог наградил.
Оборвалось у меня все внутри. Холодок в груди пробежал, в ушах колокольчики запели.
– Хватит, диду, – с трудом выговариваю. – У меня вопросов больше нет… Нет у меня вопросов…
– А чего ты такой невеселый? – всполошился Мусий. – Вроде гроши потерял…
– Да… потерял… – отвечаю.
– Много?!
– Не пытайте меня, диду!.. Ничего не спрашивайте… – и беру себя в руки. – Вы не видели здесь моего ассистента – дивчину, такую чернявую?
– Это та, наверно, которая расспрашивала меня про Федю да про Марусю? В зал ее пропустили, на лекцию, – отвечает Мусий.
– Тогда я поехал, – говорю. – Не могу времени терять. Да, скажите этой самой дивчине, ассистенту моему, пусть она тоже больше времени здесь зря не тратит. Все ясно.
Но тут как привязался ко мне дед Мусий: куда и зачем я спешу. А когда узнал – еще больше прилип, как репей: возьми с собой, и точка. Хочу, говорит, на живого артиста московского поглядеть, и еще очень заинтересовала его та машина, которая голос записывает.
Ну пришлось взять. Мне теперь все равно. Выполню задание и вернусь в часть. Нет больше для меня Маруси. И писем ее больше нет. Но не хочется верить… Не могу верить! Не может того быть, чтоб разлюбила меня Маруся! Пока сама не скажет, никому не поверю…
Приехали мы с дедом Мусием к заслуженной артистке республики Вере Васильковой. Встречает нас ее соседка и показывает, в какую дверь надо идти.
Стучимся и заходим. Небольшая комната. Вижу, сидит на шкафу какой-то парняга в полосатых штанах и таком же полосатом пиджаке и цепляет на крючок в потолке новенький абажур.
– Здравствуйте! – хором здороваемся.
А парняга этот даже головы к нам не поворачивает – делом занят. Но все же отвечает:
– Здравствуйте! И можете идти обратно.
– Это почему же? – насторожился я.
– Электромонтер больше не требуется.
Вздохнул я с облегчением и поясняю:
– Да не-е… Вы, товарищ, нас не за тех принимаете.
– Ой, извините! – поворачивается к нам парняга. – Я думала – из домоуправления пришли, три дня назад просила их монтера прислать. И вот сама…
"Сама?" – недоумеваю. И тут же спрашиваю:
– Скажите, а заслуженной артистки Васильковой нет дома?
– А зачем она вам?
Тут дед Мусий не вытерпел и в разговор вступил.
– По делу мы к ней, – говорит. – Я, конечно, за компанию…
– Ну, я – Василькова.
Приглядываюсь к этому парняге. Не шутит ли он? Нет, правда, Василькова. Из-под косынки волосы выбиваются… Славная дивчина… Глаза синие, а на щеках ямочки, когда улыбается.
– Тогда, – говорю, – слезайте, пожалуйста, со шкафа, – и подставляю стул, подаю руку. А когда слезла, обращаюсь к ней официально:
– Товарищ заслуженная артистка! Я из Н-ского четырежды орденоносного полка. Очень просят солдаты, чтобы вы по радио выступили. Мы сейчас и запишем вас на пленочку.
– Подожди, подожди, Максим, – прерывает меня дед Мусий и подступается ближе к артистке. – Где-то я видел вас, гражданочка…
– Диду! – дергаю я его за полу пиджака. – Да что вы, ослепли?!.
– Не перебивай старших! – отмахивается от меня дед и опять к Васильковой: – Вы, бува, не из Степанивки?
– Нет, – отвечает заслуженная артистка. – Я из Сухого Ручья. Такое село есть.
Чтоб положить конец этому недоразумению, я иду напрямик.
– Да, диду же! В кино вы ее бачили! – говорю.
– Шо ты говоришь? – Мусий даже рот раскрыл от удивления. – Правильно! А я, старый дурень, забыл.
А заслуженная артистка смеется и успокаивает его:
– Ничего, бывает.
Но это же дед Мусий! Его только бабка Параска усмирить может и то кочергой!
– Помнится мне, – морщит он лоб и обращается к Васильковой, – что в одной картине вы выходили замуж за шофера. Плечистый такой хлопец!
– Да, – подтверждает артистка.
– Ага, было, значит? – и такой у деда ехидненький смешок, что мне не по себе. – А как же понимать, – спрашивает он, – в другом фильме вы вторично замуж выходили!
– Совпадение, – смеется Василькова.
– Диду!.. – не выдержал я. Чувствую, что схвачу его сейчас за плечи и на лестницу вытолкну. Что же он и меня и себя позорит перед артисткой заслуженной?
А дед в ответ как гаркнет:
– Молчи! – И опять к Васильковой: – Куда ж ваши батьки смотрят? И как вам разводы дают?
Вижу, Василькова смутилась, с недоумением смотрит на Мусия. Потом говорит ему:
– Если вы, дедусю, шутите, то это действительно смешна. Но мне кажется…
– Диду Мусию! – спешу я на помощь заслуженной артистке. – Да шо вы балакаете?! Если так судить, то в кинофильме "Чук и Гек", в котором товарищ, Василькова играла…
А Мусий опять как топнет ногой:
– Молчи! А то як гекну, так этот чук из твоего носа выскочит! Я про то и балакаю, – говорит, – что в "Чуке с Геком" там уже не шофер и не бригадир у нее был. Там уж третий…
Схватился я тут за голову и чуть не плачу от досады.
– Диду! – кричу. – Вы же мне номер срываете!.. – И обращаюсь к Васильковой: – Извините его, товарищ заслуженная артистка! Он что в кино видит – за чистую правду принимает!
– А ты хочешь сказать, что там брехня? – поймал меня на слове дед. – Да за такие слова!..
На выручку мне поспешила товарищ Василькова. Начала она объяснять деду Мусию, что и к чему. А он смеется. Наверное, и сам, старый, понимает все…
– Ну, а раз такая история, – похохатывает дед,: – то звиняйте, товарищ артистка. Значит, ни в том, ни в другом, ни в третьем месте вы не выходили замуж?
– Ни в четвертом, – смеется Василькова.
– Вы не замужем? – заинтересовался я.
– А что? – сверкнула ямочками на щеках артистка.
– Да так, ничего, – замялся я. – Может, начнем магнитофон настраивать?..
Взяла заслуженная артистка гитару и такую песню про ожидание спела, что у меня сердце зашлось! Сами понимаете, почему…
Ушел я от нее совсем скисшим. А когда сели в машину, чтоб к народному артисту республики Кривцову ехать, напустился я на деда Мусия.
– Ну, як вы могли так? – говорю ему. – Это же заслуженная артистка, ее миллионы людей знают! А вы "куда ваши батьки смотрят, как вам разводы дают"?! Что за шутки? Я чуть сам из себя не выскочил!
Но дед тут же перешел в контратаку:
– А шо ты за указчик такой?! – сердито спрашивает. – А як заслуженная, так шо? Пошутить нельзя? Я вчера, может, с самим академиком беседовал! Федьке и Марусе и рта раскрыть не дал, сам об их опыте все рассказал. И про семена и про гречиху…
– Да язык без костей, – машу рукой. – Говорить можно.
– Гляди, який ты разумный! – щурит глаза Мусий. – Да если хочешь знать, меня этот самый академик в помощники к себе приглашал! Сказал, шо, если я ему подмогну, мы такие дела сотворим – ахнешь!
– И вы не согласились? – смеюсь.
Я ще покумекаю, – отвечает. – Вот с артистом посоветуюсь, к которому мы едем.
Ну, беда! – думаю я. – Ох, любит прихвастнуть дед! Если и с товарищем Кривцовым он затеет разговор, я ж ничего сегодня не успею сделать. Надо как-то отделываться от него. И тут как раз дед Мусий заметил кнопки на радиоприемнике, вмонтированном в приборный щит автомобиля. Заерзал он от любопытства на месте и спрашивает у шофера:
– Скажите, будь ласка, зачем вот те пальчики торчат? И огоньки поблескивают?
– Это, дедушка… – начал шофер.
Но тут я его толкнул под бок, незаметно моргнул глазом и попросил:
– Позвольте, я объясню.
И начал.
– Это, диду, – говорю, – такой хитрый прибор, – и опять толкаю шофера под бок, – это такой прибор, который называется брехоуловителем. Стоит вам что-нибудь сбрехать и…
– И что?.. – испуганно вскинулся Мусий.
– Засечет он брехню и начнет облучать.
– Как облучать?
– Очень просто, – отвечаю. – Через полчаса, как кто-нибудь скажет неправду, брехоуловитель направляет специальные лучи, и вся одежда брехуна превращается в пыль. И остается он в чем мать родила.
Дед Мусий даже с места своего сорвался.
– Голый? – спрашивает. – Да такого аппарата еще не придумали!
– Как не придумали? – возмущаюсь я. – Вот он, перед вами. Раз придумали телевизор, рентгеновский аппарат, придумали прибор, через который в самую темную ночь все кругом видно, почему же не могли брехоуловитель придумать?
Притих дед Мусий, точно мышь в норке. Сидит, сопит, соображает. Потом спрашивает:
– Э… э… А скажи… скажи, зачем он тут нужен, в автомобиле?
Я пожал плечами.
– Неужели не ясно? Собьет машина человека на пешеходной дорожке, а шофер отказывается. Вот тут-то брехоуловитель и сработает.
Опять молчит дед, думает. Потом снова подает голос, – немощный такой:
– Через полчаса, кажешь, одежда в пыль рассыплется?
– Эге, – подтверждаю. – Если в машине оставаться
– Да-а… – вздыхает Мусий. – До чего только не додумаются люди… Максим, я тут, когда про академика говорил, немного того… Чуть-чуть. И даже не чуть-чуть… А скажи, если потом правду сказать, он назад сработает?
– Нет, – категорически заявляю. – Вот до этого еще не додумались.
Дед Мусий вдруг забеспокоился:
– Товарищ… товарищ шофер, остановите, будь ласка, машину.
– Зачем? – страшно удивляюсь я.
– Пойду я лучше по магазинам похожу. Хочу купить бабке Параске платок. Чего мне с тобой ездить?
– Как хотите, – вздыхаю, вроде мне очень жаль с дедом расставаться. – Остановите машину, товарищ шофер.
Проворненько выскочил дед Мусий из машины, потом говорит мне:
– Заходи, Максим, вечером к нам в гостиницу. Сердце мое так и стиснулось от этих слов. Прийти в гостиницу? Прийти посмотреть на Федино счастье? Пожалуй, стоит. Хочу от Маруси слово услышать и в глаза ее поглядеть.
– Хорошо, диду, приду.
– Только стерегись, – предупреждает меня Мусий, – чтоб этот радиоприемник не облучил тебя. Больно много ты набрехал сегодня, – и хохочет, старый.
Что ты скажешь! Не удалось деда обхитрить. Ох и дед….
Подался я искать квартиру народного артиста Кривцова Алексея Филипповича. Еле проталкивается вперед наша "победа" среди машин. Вот, наконец, и дом, в котором народный артист проживает.
Поднимаюсь лифтом на тот самый этаж. И вдруг замечаю: на двери квартиры товарища Кривцова висит табличка: "В квартире корь".
Не думаю, чтобы сам народный артист заболел, но факт остается фактом. Потоптался я на лестничной площадке и все же поднял руку к звонку.
Приоткрывается чуть-чуть дверь; вижу – женщина. Объясняю все по порядку и извиняюсь, что по случаю кори не могу зайти. Прошу ее взять магнитофон и сделать все, что нужно. Ушла спрашивать народного артиста. Согласился. Унесла мою машину и закрыла дверь. Я тем временем на ступеньку присел. Отдыхаю и сам про себя смеюсь: заболеет, думаю, мой магнитофон корью…
А тут, слышу, топает кто-то сверху по лестнице. Оглядываюсь. Идет старушка лет под сто и ведет на цепочке крохотную собачонку. Цуценя настоящее. На голове у старушки шляпа с пером, на руках – черные перчатки. Я чуть подвигаюсь к стенке – боюсь, как бы это цуценя не цапнуло меня зубами. А то махнешь рукой, убьешь нечаянно, потом отвечай.
Собачка заметила меня и залилась лаем. Так и рвется с цепочки. А старушка уговаривает ее.
– Мэри, перестаньте! Прекратите, Мэри, прошу вас.
Ишь ты! На "вы" к цуценяти…
– Вот так, – и старушка нагнулась, чтоб погладить утихшую собаку. – Умница. Не бойтесь, молодой человек, она у меня послушная.
– А я и не боюсь, – отвечаю.
Поровнявшись со мной, старушка остановилась.
– О чем это вы задумались, молодой человек? – кокетливо спрашивает.
– Да так… о разном, – вздыхаю я.
– О! Понимаю, – бабка многозначительно подняла вверх палец. – И грусть на вашем лице понятна. О любви, стало быть, размышляете, сударь.
– А что, разве на лестнице об этом думать нельзя?
– Везде можно. И нужно!.. – отвечает старушка. – На свете нет более святого чувства, чем любовь. Разумеется, настоящая любовь. И это чувство великое не часто посещает человека. И если вы поверили, что вас полюбили всем сердцем, не торопитесь отвергать любовь, если даже ваше сердце не откликнулось на нее.
– А если, скажем, к примеру… – перебиваю ее.
– Выслушайте меня, молодой человек! – сердится старушка. – Так вот… Бережно, очень бережно отнеситесь к этой несравненной драгоценности. Ибо поистине, нет таких драгоценностей, которые могли бы сравниться с любовью.
Безрассудство бросать бриллианты в воду, чтобы насладиться бульканьем воды. Тем более великое безрассудство легкомысленно относиться к любви. Любовь – самое высокое проявление жизнедеятельности человека… Запомните это, молодой человек. Прощайте, – и потопала вниз, вслед за своей Мэри.
– Да-а, разумна жинка. Видать, собаку съела в вопросах любви…
Наконец, выносят мне мою машину. А тут как раз лифт остановился. Вышел из него какой то человек в шляпе, и я занял его место. Нажимаю кнопку, которая вниз везет. Нырнул вниз, проехал этаж, второй, и вдруг лифт застрял прямо между этажами, и ни туда ни сюда.
– Эгей! – кричу и на кнопку звонка нажимаю. – Кто там внизу есть! Застрял!
– А? – доносится снизу женский голос. Это – лифтерша. – Нажмите по очереди все кнопки!
– Да я нажимал! Ничего не помогает!
– Вот окаянная машина! – начинает ругаться лифтерша. – Опять испортилась… Посидите, механика позову.
– А долго сидеть? – интересуюсь.
– Нет. Часика полтора, – отвечает она таким тоном, вроде разговор идет о двух минутах. – Домоуправ его услал куда-то.
Тут я вскипел.
– Слухайте! – кричу. – Мне не до шуток! Выпускайте скорее!
– А что же я сделаю? – сердится лифтерша. – Машина она и есть машина! Захочет – везет, не захочет– стоит.
Вот попался! И ничего не придумаешь. Ну, как тигр, сижу в клетке. Да еще клетка висит между небом и землей… Решил не терять времени. Нужно пока прослушать, что тут наспевал в магнитофон товарищ Кривцов. Осматриваюсь. Но розетки нигде не видно. А-а… Солдатская смекалка выручит. Прилаживаю штепсель к патрону электролампы и включаю магнитофон.
И такая, скажу вам, полилась песня, что я позабыл обо всем на свете. Ох, и голос у народного артиста! Прямо дивизией командовать можно. Слушаешь и вроде себя не чувствуешь. Нет тебя. Есть только песня и сердце твое.
Но тут мой слух уловил какую-то возню внизу. Чуть-чуть поворачиваю рычажок, приглушаю песню и слышу, что лифтерша курицей кудахчет.
– Ой ты, горе мое! – голосит. – Алексей Филиппович в лифте застрял, – и кого-то быстро за механиком посылает.
Я опять песню погромче даю. Вскоре прилетел механик. Лифтерша лопочет ему что-то, а он отговаривается: