Максим Перепелица - Стаднюк Иван Фотиевич 8 стр.

И тут я вспомнил, что он выступает в клубе на чита­тельской конференции, организованной полковой библио­текой.

Словно назло мне, старательно готовился Степан к ве­черу: подшил свежий подворотничок, пуговицы начистил, а над сапогами минут десять трудился. Наконец, ушел, бросив мне в насмешку:

– Счастливого дневальства! (В тот вечер я в наряд заступал.)

Когда хлопцы вернулись из клуба, рассказывали, что после конференции там оркестр играл. И Степан с библио­текаршей целый вечер вытанцовывали. Говорят, Зина сама приглашала его, а Левада глаз не мог оторвать от пола – стеснялся товарищей. Подумаешь, застенчивость какая! А проводить после танцев Зину до проходной будки не постеснялся!..

Тут только меня и осенило. Как же я раньше не до­гадался?! Наверняка между Степаном и Зиной – любовь. Ведь не зря, как придет он в библиотеку, нет конца их раз­говорам. Ни за что Левады не дозовешься. Теперь ясно, что за свет под одеялом зажигал Степан: письма Зины читал или свои сочинял. При дневном свете перед товари­щами совестно – все же знали о Василинке…

И такая меня обида взяла: ведь Василинка – какая дивчина! Как он смеет?..

И уже на это дело стал я глядеть с другой точки зре­ния, я бы сказал – с главной: пришел хлопец родине слу­жить, военную науку познавать, а вместо этого за юбкой бегает, дисциплину нарушает. Срам!

А может, Зина Звонарева сама виновата во всем? Мо­жет, приворожила хлопца синими глазами да ямочками на щеках? Но опять меня сомнение берет: не могла она раз­ве выбрать хлопца покрасивее? Я же, например, не пригля­нулся ей. А ведь Максим Перепелица не хуже Степана!

Даже к зеркалу подошел, чтобы посмотреть на себя. Ну, чем я плох? В плечах широк, лицо круглое, чистое, не закапанное никакими там веснушками. Брови, как смола, черные, глаза веселые. Нос, правда, чуток вздер­нулся. Но это не мешает.

А Степан? По-моему, он тоже не ахти какой красавец. Высокий как верба. Смотрит исподлобья. А губы! У меня такие были после того, как на стадионе футбольный мяч мне в лицо заехал. Да и ходит он как-то по-особому. Шагает широко, не торопясь, словно по лугу идет и осоку ногами подминает. Спокойной походкой хочет уверенность в себе показать. Словом, как ни прикидывай, а Степан сам постарался любовь с Зиной закрутить.

Справедливости ради нужно заметить, что уверенный вид Степана ничего общего не имеет с самомнением, в каком, например, меня раньше упрекали. Думается мне, что эта уверенность – от физической силы Левады и от рассудительности его. Конечно, физкультурник он редкого калибра, получше меня. Однажды на занятиях так метнул учебную гранату, что мы всем взводом разыскивали ее. А ум у Левады – позавидуешь. Только больно нетороплив Степан. Прежде чем сказать слово, думает над ним, словно прицеливается. Но скажет – в точку, как снайпер. Правильно и к месту.

Да-а, рассудительностью своей меня Степан перекры­вает – никуда тут не денешься. Страдаю я такой бо­лезнью – люблю высказаться раньше других, показать, что я, мол, не лыком шитый. Бывает иногда – болтаешь, и язык потом откусил бы. Ведь непродуманное слово, что не­дозрелое яблоко, – горькое, только сморщишься от него. Самому от таких слов неловко, да крепишься, а еще хуже, когда отстаиваешь их. Но это раньше было. Сейчас другое дело – понял я свои изъяны. Все реже слова бросаю, не прицелившись. Последний такой пустой выстрел был при встрече с Зиной Звонаревой у ларька военторговского.

Вот так хорошенько подумаешь о себе, о Степане, и как сквозь ортоскоп видишь, кто в какую сторону откло­няется. Добре, что хотя учат меня в армии пользоваться этим хитрым прибором.

Однако рассудительность Левады все же не помогла ему избежать такой дури, как измена Василинке. Вот тебе и Степан! Очень мне стало за друга обидно, и решил я, как только сдам дневальство, начистоту поговорить с зем­ляком. Правда, утерпеть до конца дневальства мне не удалось – старая, знать, привычка сказалась. Степан ут­ром подошел к тумбочке дневального и положил на нее конверт с письмом (почту у нас дневальные собирают). Я увидел, что письмо адресовано Василинке Остапенковой, и бросил Леваде:

– Что, покаянную Василинке посылаешь? Зина полю­билась?

Степан покраснел, подошел ко мне и ответил:

– Не дневальному Перепелице, а дружку своему Мак­симу говорю: "Чапля ты".

Чаплей в нашем селе зовут тех, кто из ума выжил, – по имени давно умершего Ивана Чапли. Иван этот имел три овцы. Однажды ему приснилось, что овцы хотят бе­жать от него. Чапля надел кожух наверх мехом и забрался в хлев, чтобы подслушать, когда овечки хотят устроить ему такую пакость. Ждал, ждал и уснул там. Утром жинка вышла кормить скотину и видит: из-под одной овцы ноги в сапогах торчат. С перепугу как огрела она по ним коромыслом! Иван спросонку схватился да лбом об стенку…

Не знаю, что Левада нашел общего между мной и Ива­ном Чаплей. Не от страха же мне показалось, что он в Зи­ну влюбился. Но все же засомневался я. Степан слов на ве­тер не бросает. Только вот эта история с ночными фоку­сами…

Прояснилось только к вечеру, сразу же после того, как я сдал дневальство. Помогла в этом сама Зина Звонарева. Через одного солдата из соседней роты передала она для Степана новую книгу. Взял я ее и пошел разыскивать Степана. Открыл на ходу книжку и вдруг между страни­цами увидел запечатанный конверт. Все ясно – любовное письмо. И так у меня сердце защемило за друга – прямо вынь и в холодную воду опусти.

Левада сидел в комнате политпросветработы. Поло­жил я перед ним книгу, а сверху письмо. Стою и молчу. Степан вроде с недоумением посмотрел на меня и распе­чатал конверт. Начал читать. Никогда я не видел таким своего земляка. То белые, то красные пятна выступают на его лице, а лоб испариной покрылся.

Смотрю я на Степана и думаю себе: "Как бы ты, Мак­сим Перепелица, поступил, если бы оказался на месте этого хлопца?" И стало мне ясно: теперь, когда понял, что самое ценное в человеке честь и совесть, серьезность и мужество, я ни за что не свернул бы с прямой дороги. Хорошая Зина девушка, слов нет. Но раз уж любишь дру­гую, по сторонам не оглядывайся. Иначе нет тебе уваже­ния от людей. Да и сам себя уважать перестанешь. Тогда уж не человек ты, а так – обломок, из которого даже кола не сделаешь.

Подает мне Степан письмо и говорит:

– Почитай и посоветуй, как быть.

Читаю:

"Уважаемый товарищ Левада!

Работники нашей библиотеки сердечно благодарят ваз за содержательное выступление на вчерашней читатель­ской конференции об образе советского воина в послевоен­ной литературе. Такая же конференция состоится в сле­дующее воскресенье в гарнизонном доме офицеров. Очень просим вас повторить там свое выступление. Надеемся, что не откажетесь.

С приветом –

3. Звонарева".

– Ну так что же? – спрашиваю у Степана, прочитав письмо. – Чего ты волнуешься?

Степан, как всегда, помолчал, а потом отвечает:

– Да понимаешь, Максим, говорить-то я не мастер. А эту речь на память заучил.

– И очень хорошо. Что тебя смущает?

– Фамилия одна, – отвечает Степан. – Потребовалось мне назвать в своем выступлении одного героя из довоен­ной пьесы "Свадьба в Малиновке" – Лупанпопало… нет, опять забыл. А Попандопуло – есть там такой. Так я, когда речь заучивал, десять раз фамилию повторял пра­вильно, а на одиннадцатый путался. Страшно боялся, что собьюсь на конференции. И ляпнул с трибуны: "Лопан-дропуло".

– Ну?! – не терпится мне.

– Вот тебе и "ну". Вчера в полковом масштабе осра­мился, а теперь предлагают еще в гарнизонном.

– Чудак человек, – смеюсь я. – Запомнишь! Ты мне о другом скажи: разве ты не письма Зине сочинял ночью с фонариком?

Тут меня Степан обозвал одним непечатным словом и пояснил:

– То я эту проклятую фамилию зубрил. Проснусь, пытаюсь вспомнить, и никак. Уснуть тоже не могу. Вот и приходилось доставать электрофонарь и зажигать его на секунду, чтоб в блокнот одним глазом глянуть. Только по­том спать мог.

Вот такая-то история с трудной фамилией.

ДРУГ КОМАНДИРА

Я уже говорил, что фамилия моя Перепелица, имя Максим. Это я тот самый Максим, которого в селе Яблонивка, на Винничине, ветрогоном прозвали и которому до сих пор Маруся Козак на письма не отвечает. Так и считает меня ветрогоном. А разве это справедливо? Ну, были глупости по молодости. От них же и следа не оста­лось.

Стал я, наконец, исправным солдатом. С хорошей сто­роны знают меня в полку. А хочется, чтобы и по-за полком знали.

Иногда размечтаюсь и вижу наш колхозный клуб. Си­дят вечером яблонивские девчата у приемника, радио слу­шают, пересмеиваются. Конечно, среди девчат и Маруся Козак. И вдруг передают из Москвы, что в Н-ском полку имеется знаменитая вторая рота, в которой солдаты один к одному – орлы! И среди них мою фамилию назы­вают.

Жаль, что пока о нашей роте по радио не говорят. Пусть бы в Яблонивке гордились Максимом Перепелицей, Степаном Левадой и другими солдатами, пусть бы зем­ляки наши спокойно занимались своим делом.

Но пусть никто не поймет, что Максим Перепелица о своей собственной славе заботится, хотя честно добытой славы нечего стесняться. Ведь слава красна не словами, а делами. Просто хочется, чтобы знали: Максим Перепе­лица и его товарищи гордятся своим солдатским званием, дорожат солдатской честью. Не зря же в книгах пишут, что доброе имя у солдата – добрая слава у армии, победа у государства. Это старая истина.

Вот и говорю я, что боевые ребята служат в нашей роте. Никто лицом в грязь не ударит. На что я, отставав­ший раньше по стрелковой подготовке, и то приличный авторитет имею. Знает меня в полку каждый. И не потому только, что в клубе на доске отличников появилась не­давно моя фотография. Это само собой. Есть и другие при­чины. Например, был смотр художественной самодеятель­ности. Кто отличился? Максим Перепелица! И не каким-нибудь бреньканьем на балалайке или тем, что песню до посинения выводил. Гопаком отличился! Так плясать умеют наверняка только у нас на Винничине: чешут, а ж земля гудит и листья с деревьев сыплются…

Вот и приметный я. Даже больше, чем друг и земляк мой Степан Левада. Но радости от этого мне мало. Кому, думаете, недавно звание младшего сержанта присвоили? Перепелице? Ошибаетесь! Это Степан сержантом стал! И назначили его командиром нашего отделения. Тоже мне, генерала нашли! Заменил Степан нашего сержанта Реброва, который в офицерскую школу уехал.

Поздравил я, конечно, друга, а сам думаю: "Да ведь и я вроде отличником стал, и Василий Ежиков на "отличное учится…" Спрашиваю у Левады:

– И почему так получается! Идем с тобой по одной стежке, вроде рядышком, а потом оказывается – ты впе­реди!

В это время проходил мимо командир взвода лейте­нант Фомин. Услышал он мои слова, понял, к чему они, и сказал:

– Левада быстрее вас командирские качества при­обрел. Правильный подход у него к людям.

И стал я думать: "Что же это за командирские ка­чества?"

Положительные качества у Левады, конечно, есть… Если и завидую ему, так зависть эта хорошая. Разве плохо, что и я мечтаю стать сержантом? И я им все равно стану. Максим Перепелица научился быть хозяином своему слову.

А пока надо ждать. Впрочем, жизнь моя солдатская теперь вольготнее потечет. Ведь командиром назначен дру­жок! Кто чаще Максима Перепелицы сейчас в городской отпуск будет увольняться? Никто. И работой на кухне меньше досаждать станут. Вот, к примеру, завтра моя очередь туда идти. Так не поверю, чтобы Степан меня по­слал. Он-то знает, что для Максима Перепелицы нет более тяжкой работы, чем на кухне возиться. Значит, могу рас­полагать завтрашним воскресным днем по своему усмотре­нию. И так от этого весело мне! Да и как не радоваться? Занятия кончились. Отстрелялся я сегодня отлично. На дворе весна…

И вдруг дежурный по роте передает приказание:

– Командирам отделений выделить по одному чело­веку в распоряжение старшины для уборки территории вокруг казармы.

Чистота, конечно, дело нужное. Но уж очень неохота в субботний или воскресный день брать в руки лопату или метлу. Только подумал об этом, как Левада приказы­вает мне:

– Рядовой Перепелица, в распоряжение старшины роты.

По всем нервам стегануло меня такое приказание. А потом смекнул: да это же Степан повода ищет, чтобы на кухню потом Максима не послать.

– Слушаюсь, товарищ младший сержант! – весело ответил я.

А когда вышел с лопатой во двор и представился стар­шине Саблину, он поставил меня во главе команды. И взялись мы за дело. Не только возле казармы убрали, а и весь спортгородок вычистили. Даже посветлело вокруг. Кто-то камушком начал выстукивать на большой квадратной лопате комаринского, кто-то завторил на губе. Я не удержался и дал волю ногам. А они у меня лихие! Тем более, что вскоре баян появился.

Словом, любит повеселиться наш брат, особенно перед выходным днем.

А на вечерней поверке старшина объявляет мне благо­дарность. Это за уборку двора. Ответил я, как положено по уставу, а сам думаю: "Молодец, Степа, не забыл стар­шине напомнить… Этак ротному писарю скоро некуда бу­дет заносить мои благодарности. Хорошо, когда дружок командиром!"

Раздумывал я себе, а вечерняя поверка продолжалась. Вдруг, словно босой ногой на ежа наступил, так меня пе­редернуло. Старшина зачитал наряд на кухню, и первым в списке значился рядовой Перепелица.

Вздохнул я тяжко и покосился на Степана. А он стоит, вытаращив свои очи, вроде ничего и не случи­лось.

"Эх, Перепелица, Перепелица, – думаю я себе, – не­разумная ты птица. Степан – дружок и земляк твой, мо­жет теперь и говорить с тобой иначе не станет, кроме как по стойке "смирно".

Плохо мне, вроде полыни нажевался. Знали бы обо всем этом в Яблонивке, частушки б по селу про Максима распевать стали. Ведь Максим Перепелица, хоть и ветро­гоном считался, был лучшим плясуном! А кто раньше него кончал сев? Кто вперед всех с возкой буряка управлялся? Ведь Максим первый парубок на селе. Куда было этому тихоне и молчуну Степану Леваде до Максима! А теперь на тебе: Степан командиром стал, а я – Перепелица – должен ему подчиняться.

…Перед отбоем подходит ко мне Степан, улыбается. И рук по швам не вытягивает. Даже удивительно. Говорит:

– Молодец, Максим, что хорошо потрудился. Солда­там такая работа, какую ты выполнил, не по душе в суб­ботний день. Поэтому нарочно тебя послал. Как друг, не осерчаешь, а товарищи убедились, что у нас дружба не мешает службе. Каждый увидел, что у Левады, когда дело идет о службе, все солдаты равны. Понял, Максимка?

Конечно, понял. Выходит так: раз ты, рядовой Пере­пелица, друг младшему сержанту Леваде, значит все шишки на тебя… Внеочередная работа подвернулась – иди работай именно ты, а не другой, иначе подумают, что командир, как друга, балует тебя. Хочется в город схо­дить – сиди в казарме. А пойдешь – что люди могут ска­зать? Ты же друг командира! Отличился на занятиях вместе с другими – им похвала, а тебе кукиш.

Чувствую я, что от такой дружбы взвыть можно. При­дется попросить начальство, чтобы в другое отделение пе­ревели. Но тут случай все мои намерения нарушил. Вышло так, что оказался я виноватым перед Левадой. А у меня теперь правило такое: раз виноват – терпи, дал маху – исправляй ошибку.

Объяснял нам Левада устройство нового стрелкового приспособления. Не понял я, для чего там шпилька одна служит. Говорю:

– Степан, повтори, пожалуйста.

Левада прервал урок, посмотрел на меня такими гла­зами, вроде на некрасивом поймал, и отвечает:

– Товарищ Перепелица, запомните: на службе, на за­нятиях ни Степанов, ни Максимов не должно быть. Есть младший сержант Левада, есть рядовой Перепелица. Устав почитайте!

Как отрезал. Только и нашел я, что ответить:

– Виноват, товарищ, младший сержант. Обидно, даже в ушах засвистело. На себя, конечно. И дернуло ж меня за язык! Как будто бы я и сам не знал, как положено к командиру обращаться.

Вечером Левада беседу затеял. Знает же Степан, что ошибся я и не повторю больше подобного, а все же забра­сывает в мой огород камушки, чтобы другим неповадно бы­ло ошибаться. Известно, рад случаю, чтобы солдат поучить.

Потом еще такая история приключилась. Иду я в нашу полковую библиотеку книжку обменять и встречаю на­против казармы соседнего батальона Леваду. Обижен я на него. Поворачиваю голову в сторону плаца и вроде не замечаю Степана. И вдруг:

– Товарищ Перепелица, вернитесь и отдайте честь!

Ушам своим не верю. Повернулся к Леваде, а он стоит и с таким укором на меня смотрит, что я даже глаза опустил.

– Почему устав нарушаете? – спрашивает Левада.

– Степан, имей совесть, – тихо, чтобы не слышали солдаты, которые стояли у казармы и смотрели на нас, го­ворю я Леваде. – Сто раз же сегодня встречались мы с тобой

Левада отвечает так же тихо:

– Это для них неизвестно, – и кивает головой в сто­рону группы солдат. – Зачем дурной пример показывать?

Что тут поделаешь? Пришлось мне вернуться на не­сколько шагов назад и по всем правилам строевого устава пройти мимо младшего сержанта Левады.

Все навыворот получается. Надеялся: раз Степан командиром стал – Максиму в службе послабление бу­дет. Ведь, нечего греха таить, жизнь солдатская – не фунт изюму. А Левада не то что послабления, отдышаться не дает. Однажды на занятиях в траншею вскочил я не­правильно – не по стенкам скользнул, а на дно прыгнул. Сапоги жалко было о стенки тереть, тем более знал я, что в этой траншее ни мин, ни других "сюрпризов" нет. Заме­тил это Степан и командует:

– Рядовой Перепелица, назад! Повторите прыжок в траншею.

В другой раз не понравилось ему, как замаскировался Перепелица. Заставил все заново делать. Зло меня взяло. "Ну, думаю, теперь даже наедине Степана на "вы" буду величать и разговаривать только по стойке "смирно". Ни­каких других отношений".

Но разве поймешь этого Степана! То ему не угодишь прыжками в траншею, то лучше Перепелицы и солдата в отделении нет

Вот хотя бы случай на недавних двусторонних заня­тиях. Наше отделение атаковало траншею и завязало бои в глубине обороны "противника". Продвигались мед­ленно – оборона была крепкой. А на выходе из лощины совсем дело застопорилось: под фланговый огонь пуле­мета попали. Стрельба пулемета обозначалась трещоткой.

– Рядовой Перепелица, уничтожить пулемет "про­тивника"! – приказывает мне Левада.

Уничтожить так уничтожить. Быстро отползаю назад, затем пробираюсь вправо. Но пулеметчики "неприятеля" оказались глазастыми. Заметили меня, насторожились. "Этих легко не возьмешь", – думаю. Нырнул в лощину, мигом наломал с кустарника веток, снял шинель и завер­нул в нее ветки. Затем чучело выдвинул к кусту на вы­ходе из лощины. Пулеметчики засекли куст, за которым лежала моя шинель, и снова заработала их трещотка.

Я же тем временем по лощине на четвереньках еще дальше вправо забрался, а затем подполз к пулеметному гнезду почти с тыла. Нагрянул внезапно. Бросил рядом взрывпакет, потом из автомата очередь дал. Словом, слу­чай, каких на каждом занятии много.