- Эй, проштрафившиеся, вам передача. Только умоляю, не скрежещите напильником после одиннадцати, - толкая столик на колесиках, объявил вежливый надзиратель, жизнерадостный до дрожи.
Мустафа кивнул на роскошный торт и вздохнул, нечаянно размозжив голову просочившейся в комнату кобре:
- Это входит в программу пыток.
- Они хотят, чтобы мы разжирели? - ужаснулась дама.
- Тише, не подсказывайте, - одернул Ибрагим. - Нет, это от благотворительной организации "Не дадим зэку умереть спокойно" студентов Сельхозинститута разумного, доброго, вечного.
- Внутри напильник и динамит, - не стесняясь коридорного, объяснил Мустафа. - Мы уже восемь раз пытались бежать, но коварные тюремщики специально присвоили камере номер тринадцать. И нам не везет. - Вдруг Мустафа бросился с кулаками на надзирателя. - Я не могу видеть! Я не могу видеть эту безвкусную лампу! Она два года как вышла из моды. - Распалился, как зажигалка.
- Полно бузить, - надзиратель дружелюбно утер расквашенный нос. - На ужин пора.
- Погоди, любезнейший, - успокоился Содомский. - Я еще не сказал монолог о первом побеге. - И нечаянно укокошил каблуком невесть откуда прибежавшую сколопендру. - Ей тоже не повезло.
- Да. Мы тогда были наивными. Мы не ведали, что может натворить номер тринадцать. Мы стали копать подкоп и наткнулись на камень, - начал объяснять Гоморский.
- Да. Наткнулись на камень, а на нем было написано: "Направо будешь копать, коня потеряешь…" - подхватил Содомский, наступая на голову еще одной, перепутавшей камеры, кобре. - Я очень разволновался, когда представил, что подразумевается под словом "конь".
- И? - заинтересовалась дама.
- И лопата сломалась. Одним словом, сплошная невезуха, "Оставь надежду всяк сюда входящий".
- Я такую Надежду оставил на воле: губки бантиком, с поволокою глаза, - вздохнул грустный, как клизма, Содомский. - Заглянешь на огонек, она вокруг тебя суетится, суетится, суетится… Слава Аллаху, свидания в тюрьме отменены для неблизких родственников.
- И я такую же, - вздохнул печальный, как пипетка, Мустафа.
- Моя жила на улице имени Клабика!
- И моя!
- Дом восемь, квартира семь!
- И моя! Да пригласит владыка Луны дэв Хонсу моих врагов сниматься в рекламе гильотины.
- Мы с тобой, как братья, - мужчины кинулись в объятья друг другу и разрыдались.
Если их имена что-то и означали, то на каком-нибудь мертвом языке.
- Ужин пропустите, - напомнил добродушный надзиратель, прослезившись.
* * *
Описывать тюремную столовую не имеет никакого смысла, поскольку она представляла собой тысячу семьсот двадцать три прямоугольных кирпича, не соединенных раствором. И каждый заступающий на дежурство по кухне надзиратель лично руководил бригадой зэков, каждый раз возводивших новое помещение в соответствии со вкусами сегодняшнего представителя власти. Как подметил проницательный, но великий мудрец Айгер ибн Шьюбаш: "Под стоящий воротничок петля не пролазит". Стоит лишь уточнить, что каждый кирпич отчетливо пах карболкой.
В тюремной столовой стоял невообразимый шум. Зэки сидели вдоль длинного и скучного, как эта история, стола. Посуда, чтобы ее не крали и тайно не переправляли на волю, имела сверленые дырки в самых неожиданных местах, которые предполагалось в процессе приема пищи затыкать пальцами.
- Держись нас, и тебя никто не тронет, - воинственно сверкнул глазами благородный, как библиотекарь, Мустафа. И тут же ему на голову кто-то выплеснул тарелку баланды. Мустафа не заметил кто, а то бы показал обидчику.
Троица села на свободное место, и оказавшиеся рядом зэки тут же пересели подальше: такая страшная слава шла о жильцах "тринадцатки", о кружившей вокруг них невезухе. Правда, один зэк замешкался, подавился котлетой и убежал в санчасть за справкой, освобождающей от каторжного труда, другой кинулся к освободившейся тарелке, тоже подавился и тоже убежал. Третий решил убежать сразу, но, оказалось, сидел далековато, и ему повезло: подавился и умер.
Шум немного стих.
К устроившейся во главе стола огромной, на вид свирепой, как паспортистка, бабе подьюлил надзиратель и что-то шеплун на ухо. Баба, получившая срок за подделку гороскопа (можно только гадать, что она себе там напророчила), поднялась, легко забралась на стол и пошла, пиная миски направо и налево, к Ознобе. Баба была всем бабам баба. Косая сажень в плечах. Неприступная женщина. В предыдущей жизни она успела потопить Атлантиду.
На том небольшом пространстве ее могучего тела, которое было не запаяно в цепи и клепаную-переклепанную черную робу, помещалось столько наколок, сколько Солженицын предложений не написал за свою творческую жизнь. Все конечности резко увеличены в объеме, кожа утолщенная в грубых складках, на отдельных участках экзематозные высыпания и корки.
- Ее кличут Пятиэтажкой, - шепнул Мустафа. - Тюремный врач определил у нее слоновую болезнь. Земля ему пухом.
Отброшенная громадной ступней миска с баландой тут же сделала на его лице овощную маску от морщин. Мустафа не любил подобных шуток, но это была не шутка, и мужчина сдержался.
ИЗ ДОКУМЕНТОВ. Краткий перечень наколок на теле заключенной N 1996. Кличка "Пятиэтажка".
Наколка N 1 (бабушка в детстве вязальной спицей, устав пересказывать, выколола на животе сказку).
Иван-царевич-паша был женат на Василисе Прекрасной-ага тридцать лет и три года, и однажды понял, что видеть ее не может. Не то чтобы разлюбил, а возненавидел: она и храпит по ночам, и ноги не эпилирует, и готовить за тридцать лет не научилась.
Пошел Иван-паша к тестю, Морскому Царю.
- Вот-де, тестюшка, - молвил царевич, - не могу видеть жену свою ни в одетом, ни в голом виде. И близорукость здесь не причина, а следствие. Отпусти меня на все четыре стороны.
- О`кей, - говорит Морской Царь. - Без проблем, но ты должен не отгадать три самые тупые загадки.
Делать нечего, стал Иван отгадывать.
- Без окон, без дверей, полна горница людей, - хитро улыбнулся Царь.
- Закрытое НИИ.
- Нет. Ты, Вань, в моем тридевятом царстве от жизни оторвался. Это Кресты, - вздохнул огорченно Морской Царь. - Ладно, не для чего, чего иного, прочего-другого, а для единого единства и дружного компанства загадываю вторую загадку. Волос к волосу, тело к телу, и получается мокрое дело.
- Это, - почесав затылок, предположил Иван, - пищеварительный процесс воробья.
- Ну что ты за обормот. "Мурзилку" не читал? Это же глаза, зеньки, шурупы, буркала, очи… Ладно, самая последняя загадка: Василий Иванович в день с песней трижды переплывает Урал-реку и каждый раз продает белым ящик патронов. Петька каждый день точит шашку и спасает из пожара пятерых грудных детей. От кого из них уйдет Анка, если не подвезут патроны?
- Это не смешно, - сказал Иван-паша.
- Смешно - не смешно, я тебе разве Эльдар Рязанов? - возмутился Морской Царь. - Посмотрел бы, как ты повеселишься, когда от твоей дочки зять уйдет. Одним словом, никуда тебя не отпускаю. Будешь здесь за себя и за того парня.
Тогда Иван-царевич-паша свистнул. Невесть откуда прибежал серый волк. Иван оседлал зверюгу, и они умчались в родные пенаты.
Вернулся Иван туда, где никто не храпит рядом по ночам, в родное царство. Отпустил волка и залез на печь.
А когда кто-нибудь величал его Иваном-дураком, паша молчал, только хитро улыбался.
(Продолжение перечня наколок в следующей главе).
- Ты! - ткнула пальцем в Ознобу наглая, как синусоида, Пятиэтажка, и с потолка посыпалась штукатурка. - Я!.. - ткнула пальцем себе в грудь Пятиэтажка.
- …Твой ночной кошмар, - подсказал подхалимистого вида курчавый зэк, воняющий, как портянка.
- …Призрак, летящий на крыльях ночи, - подсказал лысый подхалим, попахивающий десятью годами за нарушение правил коммунального общежития.
Пятиэтажка благосклонно кивнула курчавому, прежде чем остальные зэки успели собрать ставки на тотализаторе.
Озноба, не вставая, брезгливо выдохнула, поскольку отношения все равно обострились, как осколки:
- Ты - труп!
- Я вызываю тебя на бой до первой смерти.
- Даже и не думай об этом.
- Здесь. Сразу после ужина.
ИЗ ДОКУМЕНТОВ. Рецепты тюремной кухни.
Кошка с восточным соусом.
Кошку поймать, убить, выпотрошить, ощипать и обсмолить. Подготовленную кошку нафаршировать кубиками очищенного белого хлеба и сыра, сливочным маслом, вложить потроха и веревочную лестницу. Зашить, посолить, поперчить, смазать маргарином. Влить в чугунную сковородку полстакана воды, положить кошку и жарить в духовке, поливая соком. Готовую остудить, выложить на блюдо, вытащить нитку. Украсить маринованными фруктами и солениями.
Подать к кошке соус: растолочь орехи, зелень и чеснок, добавить немного томатного соуса, черного перца и перемешать.
На одну кошку: 100 г белого хлеба, 60 г сыра, 80 г масла.
Крыса табака.
Тушку распластать, лапки отрезать у колена, внутрь вложить напильник. Посыпать солью и перцем, положить на сковородку с растопленным маслом, плотно закрыть крышкой и жарить под грузом 20–25 минут. Перевернуть и жарить до готовности. Подать на блюде. Отдельно подать измельченный чеснок, залитый куриным бульоном.
Ужин показался отставной княгине Козан-Остра необычайно вкусным. Она слопала три тарелки баланды из свекольной ботвы, умяла четыре тарелки перловой каши и принялась со смаком, как купчиха, тянуть один стакан водянистого чая за другим.
- Я, конечно, нисколечки не сомневаюсь в твоей победе, но не могу не открыться, - слегка грассируя, выдал Мустафа Гоморский. - Я не был звукорежиссером фильма "Миллион лет до нашей эры". Меня было назначили начальником охраны банка, и я ввел денежную премию постовым за каждого убитого грабителя. Банк доразорила старушка в инвалидном кресле из соседнего приюта. Она была сто сорок седьмым грабителем, убитым постовыми. Кстати, одному из постовых она приходилась дальней родственницей, и он обещал ее в приют вернуть "сразу после уикенда". Ах, лучше бы я был звукорежиссером.
- Я верю в тебя, Мустафа, - подбодрила парня вдова. - Ты еще будешь звукорежиссером. И я никому не расскажу о банке. Клянусь Ярилой.
- Ясное дело, не расскажешь, - криво усмехнулся Гоморский.
Повар, явно тайный сторонник Пятиэтажки, на четырнадцатом стакане заявил, что чай кончился.
- Ха-ха-ха!!! - хищно потерла ладони неотвратимая, как заказное письмо, бабища, но штукатурка с потолка не посыпалась, ее там больше не осталось.
Подхалимы быстро унесли грязную посуду, протерли стол. Надзирателей выставили за дверь, так как у тех не оказалось билетов.
- У меня семеро детей, я имею право на льготы! - еще долго ломился в дверь кто-то.
По правилам поединок должен был проводиться на столе. Зэки окружают стол и держат в вытянутых руках ножи. Кто оступится или решит сбежать, на эти ножи нарвется. К большому сожалению Ознобы, зэки правила поединка знали, а последний шмон у них проводился в предыдущем ледниковом периоде, так что аккуратно заточенные ножики блестели отовсюду, как луны на картинах Куинджи.
Из тайника в столовую были перетащены две зубоврачебные бормашины "Счастливая старость" с удлиненными шнурами. Эти машины тайно собирались в притюремных мастерских из деталей комбайнов, где надо переточенных умельцами. Кто первая высверлит зуб противнице, та и победитель.
- Сверли! Сверли! Сверли! - принялись скандировать заключенные, размахивая ножами, пахнущие так, словно отишачили смену на прокладке канализации.
- Я - набитый битком троллейбус, не останавливающийся на твоей остановке! - сказала Пятиэтажка и сделала шаг вперед, размахивая жужжащим оружием. Стол завибрировал под чугунной пятой…
- Я - реклама твоих конкурентов по центральному телевидению! - сказала Пятиэтажка и сделала еще один шаг вперед. Завибрировал стол под Бетховена…
- Я - бутылка водки без сертификата качества! - сказала грубая, как бригадир монтажников, Пятиэтажка и сделала следующий шаг вперед. Ее кличка означала, что даму боятся. Стол жалобно заскрипел под Паганини…
- Я - вирус в твоем компьютере! - сказала разительная, как кирпич Пятиэтажка и сделала очередной шаг вперед. Не хуже, чем шагающий экскаватор. Жалобно заскрипел глиноногоколосный стол. - Благодарю тебя, аллах, удары моего пульса сильнее ударов ее рук…
- Я - твой контрафактный майонез! - сказала Пятиэтажка, поскользнулась и грохнулась на спину. Стол заскрипел без лишнего выпендрежа.
Пятиэтажка поскользнулась на ловко подброшенной вдовой пригоршне перловки. Пользуясь моментом, стремительная, как электричка Озноба метнулась вперед и склонилась, отведя руку со сверлом, над упавшей:
- Заткнись, ты… девственница! - это был удар ниже топика.
- Это я-то девственница? - возмутилась Пятиэтажка, вместо того, чтобы держать пучиноподобный рот на замке.
Зуб был высверлен мгновенно. Зубная стружка забила горло, и соперница чистосердечно преставилась.
Арбитр засчитал чистую победу. Ликующие Мустафа и Ибрагим подхватили счастливую вдову на руки и сделали круг почета. Остальные зэки, поняв, что были неправы, болея за Пятиэтажку, бросились на колени молить о прощении. Не было печали. Озноба легко простила.
Теперь без лишней суеты можно было ознакомиться с нательными надписями. Широкой полосой протянулась Пятиэтажка вдоль стола. Была в ее облике и притягательность, и неповторимость. Если бросить взгляд сверху, можно было разглядеть идущую от плеча до плеча надпись: "Не влезай - убью", выполненную рукой искусного мастера в готическом стиле.
Не менее любопытными казались сделанные славянской вязью на лбу аббревиатуры "Слон" и "Клен", по одной из версий означающие: "Слава лесорубам от надзирателей" и "Камера легче, если невиновен".
Одно из красивейших мест любой женщины - груди. На правой груди погибшей неизвестный татуировщик запечатлел бессмертные строки: "Сижу за решеткой…", на левой - "По диким степям Забайкалья". Эти груди много видели, многое помнят и о многом могли бы рассказать.
Подошли ли вы к Пятиэтажке со стороны дверей, глянули на покойницу от окна или стали разглядывать труп, забравшись на стол, - перед вами открылись бы две огромные женские ноги, имеющие свой, присущий только им неповторимый текст: первая и вторая книги "Графа Монте-Кристо", сочинение блистательного Александра Дюма без купюр, с иллюстрациями Билибина.
Зэки на радостях проводили троицу до самых дверей "тринадцатки", но внутрь войти не решились. Дурная примета. "Сколько зайца не корми, он волка боится", - говаривал не в меру одаренный Айгер ибн Шьюбаш.
* * *
- Друзья мои, я так счастлива! - нюхая букет белых и алых роз, присланный добродушным надзирателем, поделилась сладкогубая Озноба Козан-Остра и спиной откинулась на кровать.
Мустафа и Ибрагим кисло переглянулись.
- Вы не радуетесь вместе со мной? Вересневая Лада не щекочет ваши пятки оптимизма?
- Радоваться-то мы радуемся, но… - скривил губы Ибрагим.
- Но мы оставили Надежду… - скривился Мустафа, - …и уже давненько. И щекочется у нас между больших пальцев ног.
- Давно тут сидим, - объявил со значением цитату культурный побратим.
- Ребята, - улыбнулась понимающе Озноба, вдова по Фрейду, - неужели вы думаете, что я не смогу вам Надежду заменить? Легко. Кто первый?
- Я думаю, что будет справедливо, если им буду… - начал Ибрагим.
- Я, - закончил Мустафа.
- О`кей, - понимающе улыбнулась обольстительная Озноба Козаг-Остра. - Как бы дитя не трахалось, лишь бы не вешалось.
Ибрагим оторвал полоску от простыни и завязал себе глаза, затем улегся на кровать и чуть сдвинул повязку. Самую малость. Так, чтобы было видно происходящее. На его взгляд, жизнь являлась иррациональным процессом творческого становления, который объективируется в застывших формах культуры.
Озноба начала нежно массировать гребаное тело Мустафы. Ее сильные гребаные пальцы быстро бегали по гребаной спине мужчины, сначала лишь едва прикасаясь, потом все больше и больше разгоняя кровь. Тут вдова заметила, что гребаный меч Мустафы находится в полной боевой готовности. Она осторожно притронулась к нему пальчиками и быстро пробежала, как по флейте. Мужчина чуть заметно вздрогнул. Озноба тяжело задышала.
- Гребаный, гребаный, гребаный мой! - шептала Озноба, ее гребаное тело конвульсивно извивалось. Слова с огромным трудом вырывались из рта, а стоны, покинув ее гребаную грудь, соединялись с гребаными стонами Мустафы.
Когда парочка подуспокоилась, Ибрагим со своей кровати призывно кашлянул.
- Ну конечно, милый, я о тебе не забыла. И вообще, так рано ложиться спать я не привыкла, - успокоила страдальца репресированная княжна.
Произошедшая далее эротическая сцена полностью, слово в слово, повторяет сцену из романа Л. Н. Толстого "Война и мир" со слов "В приемной уже никого не было…" (гл. XXI, стр. 98) по "…но под большим секретом и шепотом" (гл. XXI, стр. 102), Каунас, "Швиеса", 1985.