Обгоняя уже знакомых нам осликов, мы проехали через центр, попетляли по улочкам, вдоль которых располагались ремесленники и торговцы, и остановились у бетонной будки. Она охраняла проем в бетонном же заборе с кружевом свернутой спиралью колючей проволоки. Это была городская тюрьма. Охранники коротко переговорили с Хабибом и, подняв скрипучую трубу шлагбаума, пропустили нашу машину во двор.
Нас провели в просторную, но темную, очень холодную комнату и сказали, что съемки будут проходить здесь. Илья запротестовал: в помещении не хватало света, а электричество для нас вряд ли включат. Хабиб подтвердил его предположение.
- Можно предложить тюремщикам денег, чтобы они запустили генератор, - посоветовал Хабиб. Я был вынужден признать, что иногда его советы были дельными.
- Хочешь, заплатим им, чтобы они включили движок? - предложил я Илье.
- Ага! Чтобы они и приборы наши спалили? Пойдем лучше посмотрим во дворе!
Мы вышли во двор и обнаружили за зданием беседку, сплошь образованную голыми ветвями виноградной лозы. Странное сооружение для тюрьмы! Но, возможно, здешний начальник любил пить чай на воздухе. Охранникам вести туда заключенных не хотелось, и после нескольких минут споров Хабиб попросил меня показать им бумагу доктора Абдуллы. Я с сомнением достал бумажник и вытащил наш сложенный вчетверо мандат. Но он возымел немедленное действие. Охранник вприпрыжку побежал к входу в тюрьму, поправляя бьющий ему по бедру РПК, ручной пулемет Калашникова - страшная вещь, как утверждает Димыч. Я послал ему вслед Хабиба: мы хотели бы сначала отснять втроем пуштунов, а потом отдельно пакистанского офицера.
Талибы меня удивили. Да и моджахеды тоже. Они общались между собой, как старые знакомые. Один из охранников поскользнулся на размокшей глине и вытянулся во весь рост. Ему помог встать один из талибов, протянув навстречу скованные наручниками руки. Наравне с товарищами охранника пленные принялись отпускать шуточки на счет упавшего, и одна из них была, очевидно, настолько обидной, что охранник замахнулся на шутника прикладом. А тот, поскольку руки у него тоже были скованы, просто двинул его плечом, совсем по-дружески.
И во время интервью талибы ничего не боялись. Они говорили наперебой, ничуть не смущаясь присутствия охранников-моджахедов. Для них моджахеды были врагами истинного ислама, погрязшие в грехах и распутстве. Ненависти к ним они не испытывали, более того, когда талибы освободят всю страну, они не станут никому мстить.
- Мы приедем сюда, в Талукан, и будем жить, как братья. Но по нашему закону, по истинному, не по их закону, - заключил старший из пленных.
Я не очень им верил. Уж больно бойко они говорили - и одними и теми же словами! Это их талибский политрук так накачал.
Охранники, слушавшие талибов с кривыми усмешками, непременно хотели тоже высказать свою точку зрения перед камерой. Им было в чем обвинить своих противников! Я сказал, что мы послушаем их позже, и попросил привести пакистанца.
Дружной шумной группой охранники с талибами двинулись обратно к тюрьме. На том месте, где один из них упал, самый бойкий талиб сделал вид, что сейчас поставит ему подножку. Охранник все же двинул его прикладом, но тот только засмеялся. Даже и в наручниках, талибы вели себя как победители.
План действий я продумал. Илья с Димычем - эти дни я за ними внимательно наблюдал - по-английски не понимали. Ну, не больше "Гудбай, бэби!". Чтобы переговорить с нашим агентом, мне достаточно было отослать Хабиба. И желательно подальше!
Один из тюремщиков, похоже, он был старшим, вернулся и стал переговариваться с нашим переводчиком. Он был уже пожилым, и на одном глазу у него была катаракта. Хорошее качество для охранника!
- В чем проблема? - спросил я.
- Пакистанец наотрез отказывается давать интервью. Он требует, чтобы его как военнопленного передали в руки Красного Креста, - сообщил Хабиб и сформулировал очередной совет: - Можно сделать вид, что мы хотим его расстрелять. Он тогда согласится.
Его бы самого поставить к стенке! Он бы обделался по самые свои бегающие глазки.
- Давайте я попробую его уговорить, - сказал я. - Я могу поговорить с ним в камере с глазу на глаз?
Тюремщик замешкался, но Хабиб что-то сказал ему. Я различил только "доктор Абдулло". Между собой они произносили "Абдулло", а не "Абдулла", и вообще у них "а" и "о" как-то путались: Тахар - Тахор, чай - чой, фардá-фардó. Как бы то ни было, имя заместителя Масуда снова возымело действие. Охранник жестом пригласил меня следовать за ним. Хабиб тоже было увязался за нами, но я остановил его:
- Мы как два иностранца скорее договоримся. Он наверняка говорит по-английски.
Меня оставили ждать в той же промерзшей комнате, где мы должны были снимать. Прошло минут десять, прежде чем в нее втолкнули невысокого, миниатюрного сложения мужчину. Комплекцией он напоминал вьетнамца, а лицо у него было, как европейское, только очень смуглое. Пакистанец был в песочного цвета камуфляжной форме, на которую был накинут замусоленный стеганый халат, прорванный в двух местах. Нижняя губа у него была разбита. Видимо, только что - из раны еще сочилась кровь. Охранников было четверо, и один из них прикладом нанес ему последний удар в спину. С пакистанцем моджахеды не церемонились.
- Добрый день! - поздоровался я по-английски.
Офицер с ненавистью посмотрел на меня. Я был не в претензии - ему досталось из-за моей настойчивости. Все четверо охранников остались в комнате у дверей: старший присел на корточки, трое оперлись спиной о стену.
- Вы не могли бы, - начал я.
Старший понял и покачал головой. Наедине с буйным арестованным меня не оставят. Тем хуже, делать было нечего! Мысленно я вознес молитву Аллаху, чтобы никто из них не понимал по-английски. Я перевел взгляд на офицера.
- Извините, что так получилось. Я не ожидал. Я просто хотел поговорить с вами. Садитесь!
Пленный плюхнулся на стул и положил скованные наручниками руки перед собой. Я сел по другую сторону стола. Пакистанец поднял на меня глаза - это были два разгоревшихся уголька. Хоть и хрупкий с виду, в обиду себя такой не даст.
- Я русский, меня зовут Павел Литвинов, - представился я. - С кем я имею честь?
Я именно так и сказал: "имею честь", чтобы наладить отношения. Пленный облизнул продолжающую кровоточить губу.
- У вас есть сигареты? - с холодным презрением произнес он.
Я покачал головой. Сигарет у меня не было. Сам я не курю, а захватить с собой пару блоков не сообразил. Надо будет прикупить на рынке.
- Мне очень жаль. Я подвезу вам сегодня же и передам.
Пакистанец только дернул головой: пустые слова!
- Как вас зовут? - повторил я.
Не мог же я произносить пароль, не удостоверившись прежде, что это действительно наш агент. Пленный как будто и не слышал меня. У него была своя линия переговоров.
- Вы передадите мою записку в Красный Крест?
- Я передам все, что вам разрешат мне вручить. Но я должен знать, кто вы такой.
- Я пакистанский офицер, с которым обращаются, как с бандитом, - отрезал пленный. - Это все, что вам полагается знать.
Ну, хорошо, голубчик! Заодно и охранников проверим.
Я достал блокнот, подошел к старшему охраннику - тому, пожилому, с катарактой - и спросил по-английски:
- Как его зовут?
Тюремщик ответил вопросом на дари: он не понимал.
- Хорошо. Меня зовут Павел. А вас?
Охранник растерянно поморгал здоровым глазом и посмотрел на своих товарищей. Моего вопроса не понял никто. Они переговорили между собой и потом что-то спросили у меня. Я отмел вопрос и протянул ему руку, как бы знакомясь.
- Я - Павел. А ты?
Охранник понял сразу:
- Гейдар!
Я показал рукой на пленного.
- А он?
- А-а! Хаким. Хаким Касем.
Он, собственно, много всего сказал, но главным было это. Я записал имя в блокнот, вроде бы для репортажа, и вернулся на место. Пленный, разумеется, слышал свое имя, но смотрел на меня с вызовом. Он как будто говорил: "Ну, теперь ты знаешь, кто я такой! И что это тебе даст?" А вот что!
- Я хотел знать ваше имя, потому что ваше лицо показалось мне знакомым. Мы не могли встречаться в доме наших общих друзей в Патни? Вы тогда учились в Итоне.
Две последние фразы были паролем.
Вы, наверное, видели в кино, как по сказочному чудовищу пробегает волна и оно превращается в человека. Нечто подобное произошло и сейчас. Пленный впился в меня глазами, и в секунду лицо затравленного, злобного зверька превратилось в лицо уверенного в себе, привыкшего командовать офицера. Глаза остались те же, два уголька, но когда я смог отвести от них взгляд, лицо было уже другое.
- Я учился в Кембридже, - сказал он. - А мои лондонские друзья жили одни в Кенсингтоне, а вторые у самой Мраморной Арки.
Это был отзыв. Теперь мы оба знали.
- Да? Ну, простите. Значит, я вас с кем-то перепутал.
Кодовые фразы должны плавно вписываться в разговор. Даже если считается, что никто вокруг не понимает.
- В Лондоне много пакистанцев, - простил меня пленный.
Хотя он теперь знал, кто я, дружелюбия у него не прибавилось. Просто отныне ему было ясно, кому он должен изложить свои требования.
- Я был бы вам очень признателен, если бы вы согласились на интервью. Так мы могли бы подольше пообщаться, - многозначительно произнес я.
- Пообщаться? - пакистанец усмехнулся. - Я знаю, что вам нужно. Я знаю, где он - все они, зачем его привезли сюда, что он делает…
"Он" могло означать только "генерал Таиров". Других общих знакомых у нас не было.
- Ну вот видите! - наигранно бодро поддержал его я.
- Но я расскажу вам все это, только когда вы вытащите меня отсюда.
Нет, мне не послышалось! Он это сказал. Он только что сидел, скорчившись, на краешке стула. И вот он уже развалился, откинул голову, смотрит нагло. Он разве что не положил ноги на стол.
- Подождите! Давайте будем реалистами.
Пакистанец облизнул кровь с губы и застыл с надменным видом.
- Я здесь один. И что я в своем положении могу для вас сделать? Вы хотите, чтобы я сейчас голыми руками задушил этих четверых, потом угнал машину, потом захватил вертолет и доставил вас в безопасное место? Как вы это себе представляете?
Знаете, что ответил этот сукин сын?
- Вы меня слышали!
2
У Афганистана есть свой запах. Это запах дыма из очагов. Я обратил на это внимание в первый же день, просто все впечатления сразу не перескажешь. Дым здесь пахнет не так, как в других странах. Он не едкий, а сладковатый. В нем есть что-то от сгоревшей свежей хвои и от восточных благовоний. Этот волнующий, околдовывающий запах исходит из поленьев наколотых дров, пышет из дверцы печки, остается в протопленной комнате и облаком стоит над одноэтажными домами с вьющимися кверху столбиками дыма.
Вот и когда мы вышли из тюрьмы, нас встретил запах ладана. Я в очередной раз попытался выяснить у Хабиба, как же все-таки называется это сказочное дерево, которое здесь просто сжигали в печке. И сейчас снова спросил: "Вот, чувствуешь опять этот запах?" Но Хабиб только повторял мне местное название: дерево арча. Что за арча?
Мы поехали на рынок за сигаретами. К Хакиму Касему, боюсь, мне придется прийти еще не раз - если наши хозяева это допустят. Получается, даже хорошо, что он отказался от интервью. Теперь мои попытки убедить его в этом будут выглядеть более естественно. Ну захотелось журналисту во что бы то ни стало снять пленного пакистанца!
Странный он все-таки субъект! Он думает, что попал в московскую милицию и сейчас появится мужчина в штатском, покажет красную книжечку и вытащит своего человека из "обезьянника". Он же не может действительно предполагать, что я в одиночку организую здесь штурм тюрьмы? На что он рассчитывает? Что мы решимся связаться с Масудом по линии разведки и попросим передать пленника нам? Если бы это было возможно, Контора наверняка бы задействовала этот вариант - зачем посылать в Афганистан целую группу? Почему она это не сделала? Боится утечек? Действительно, если талибы вдруг узнают, что русские по-прежнему интересуются Таировым, то есть хотят вытащить его из заточения, они перепрячут его, и тогда все придется начинать сначала. Конечно, если мне не удастся уломать Хакима, Конторе, возможно, придется рискнуть и обратиться к Масуду. Но Эсквайр рассчитывает на то, что я, как обычно, справлюсь сам.
Хм! В Москве операция по установлению контакта с агентом казалась чрезвычайно сложной. Потом, здесь, в Талукане, все наладилось само собой - плевое дело! А теперь задание оказывалось еще более невыполнимым, чем это представлялось в Москве. Американские горки!
Деньги? Эта универсальная отмычка к любым замкам? Хаким алчный, но в тюрьме они ему ни к чему. Разве что подкупить охранников? Но тогда деньги должны быть где-то вовне. А-а, вот, наверное, на что он рассчитывает! Он хочет, чтобы я подкупил охранников и организовал ему побег. Теоретически это кажется осуществимым. Но выйти на нужного человека можно, только изучив все подходящие кандидатуры. А на это у меня нет ни времени, ни, учитывая мой статус иностранца в воюющей стране, возможности. А действуя наугад и пытаясь сунуть деньги кому попало, хотя бы тому старшему охраннику с бельмом на глазу, я вполне могу оказаться в соседней камере.
И все же пренебрегать такими знакомствами не стоило. Так что я решил, не откладывая, отвезти сигареты в тюрьму и наладить контакт с тюремщиками Дикой дивизии.
На талуканском рынке было все, даже пункт обмена валюты. Выглядел он так. На приподнятом дощатом помосте стояло широкое кресло с подлокотниками. В кресле, подложив под все части тела подушки, восседал степенный бородач в витом разноцветном тюрбане. Справа от него, прижатая большим голышем, чтобы не улетела, лежала стодолларовая купюра. А все пространство слева было заставлено перетянутыми резинками толстенными пачками афгани, такими, как та, которую поручил нашему попечению Хабиб. Пачки были размером в кирпич, и, навскидку, таких кирпичей была добрая сотня. Это был курс обмена. С его учетом, состояние нашего переводчика, которое показалось нам огромным, оценивалось доллара в полтора.
Нам менять деньги было ни к чему - для иностранцев в ходу были только зеленые. Я купил два блока неведомо где изготовленных красных "Мальборо", и мы вернулись в тюрьму. Старший охранник, почуяв какую-то выгоду, без лишних расспросов отвел нас с Хабибом в комнату для свиданий. В его здоровом глазу появился блеск.
Я достал из сумки сигареты и распотрошил один блок. Целый я пододвинул к нему.
- Моджахиддин! А это пакистани, - я отделил две пачки, - талиб, талиб, талиб.
От блока оставалось еще две пачки, и я положил их на целый блок:
- Это тоже моджахиддин.
Охранник вел себя достойно. Он повторил, указывая пальцем на каждую кучку:
- Талиб, талиб, талиб, пакистани, моджахиддин.
- Все верно. Хуб, хорошо!
Я повернулся к Хакиму:
- Скажи ему, что мне очень хочется взять интервью у пакистанца. Я хочу попросить Масуда или доктора Абдулло, чтобы он дал ему какое-нибудь попущение. Может, он тогда согласится. Но в любом случае мы вернемся.
Мы расстались друзьями.
До встречи с радиотехником, который пробовал починить наш зарядник, у нас оставалось три часа. Мы поехали на базу Масуда.
В машине, когда мы с Хабибом дошли до нее, Димыч делился с Ильей фронтовыми воспоминаниями. Мы уже несколько раз проверили приставленного к нам стукача - Хабиб по-русски точно не понимал, - и осторожно общались между собой даже в его присутствии.
- Ну, я тогда заново расскажу, чтобы Паша послушал. Значит, дело происходит в горах, не скажу, под каким городом, чтобы наш друг не насторожился. Высаживает нас корова - это мы вертушки так называли, точно такая же, Ми-8 - и улетает. Дело под вечер - операция намечена на рассвете. Там тропа одна была, и у нас была наводка, что по ней рано утром пройдут духи с грузом оружия. Мы разделились на две группы и устроились выше по склону. Огня, разумеется, не зажигаем. Кроты, ну, саперы, проверили миноискателями метров на десять в сторону, ну, чтобы туда ходить оправляться! Без ноги-то легко остаться - если только без ноги! И все! Сидим тихо, консервов похавали, ждем.
У Димыча от Востока не только раскосые глаза. Другой бы сейчас зажегся, поддерживал бы рассказ мимикой и жестами. У Димыча же лицо оставалось бесстрастным, только глаза - всегда живые и проницательные - засветились тем, давним огнем.
- Утром слышим: идут, - продолжал Димыч. - Они-то ступают неслышно, но тропа горная - камушки иногда скатываются по откосу. Первая группа - я в первой был - отряд пропускает. А их тогда много было, больше, чем мы предполагали: человек двадцать! И нас столько же. Последний прошел - мы им свистим, второй группе. Те открывают огонь, духи - назад, а там мы! Короче, всех их уложили, а у нас даже раненых нет. Так редко бывало, может, даже, только тогда и повезло. Собрали их рюкзаки - тяжелые, черт! Там патроны, гранаты - килограмм по пятьдесят. И начали убитых духов шмонать.
У нас сержант один был, Сашка Балда, из Кременчуга. Это фамилия у него такая была: Балда, на полном серьезе. Мы его, естественно, звали исключительно по фамилии. Так вот, Балда был дембель - через два дня его домой отправляли. Он полез к одному духу за пазуху и - почему я вспомнил-то! - вытаскивает оттуда толстенную пачку денег, с кирпич! Только тогда это было целое состояние - на него и технику можно было японскую купить, и джинсы, и чего хочешь. Балда пачку вытащил, а дух вдруг как перехватит ее рукой! Он притворялся мертвым: думал, мы уйдем, и он потом убежит. Но - натуру не обманешь! - свое жалко отдавать. А Балда, вместо того, чтобы двинуть его стволом, от неожиданности взял и спустил курок. И пачка эта разлетелась в клочья. Ни одной бумажки целой - все на конфетти! Вот он переживал.
- А этот что, дух? - спросил я.
- А что ему? Наповал - вся очередь в грудь!
Мы доехали до базы Масуда. Его пресс-секретарь Асим размещался в том же доме с обстрелянным фасадом, что и связисты, у которых мы были вчера. Хабиб, не стучась, толкнул какую-то дверь, и с подстилки, смущаясь, вскочил человек. Это был Асим - он спал.
Я извинился: мы не договаривались о встрече. Он извинился: вчера ему всю ночь пришлось работать. Я извинился еще раз: это мы здесь были почти как туристы, а у них война. На этом обмен любезностями закончился.
- Что вы! Сейчас хорошо, - улыбнулся Асим. - Вот послезавтра последний день Рамадана, так что потом начнется. Кстати, вам хорошо бы уехать послезавтра.
Уехать! Я к своему заданию еще, в сущности, и не приступал.
- Да мы еще ничего не сделали. И Масуда мы еще не видели, и с пакистанцем у меня проблема.
Я коротко рассказал Асиму о своих затруднениях.
- Я постараюсь что-нибудь сделать. Мы съездим туда с человеком, который сможет решить что-то на месте. А с Масудом сегодня точно ничего не получится. Попытаемся устроить интервью завтра.
- Иншалла или точно?
Асим засмеялся, и я его дипломатично поддержал.
- Постараемся точно, а там иншалла!
Мы оставили Асима спать дальше и поехали на другой конец города к связисту.