"…Дружище! Когда я вернулся из Москвы, был несказанно удивлен, обнаружив в одном из журналов, который ты дал мне перед отъездом, фотокопию письма какого-то господина Соловьева. Если сие чтиво предназначено мне, то заявляю тебе прямо и решительно - нет, дружище, я не приемлю это послание. Мне чуждо и непонятно все, что он там наворотил. Может быть, письмо мне не предназначалось и ты случайно оставил его в журнале? Нужно встретиться и поговорить… Есть рубеж, переступать который мы не имеем права. Видимо, у каждого есть рубеж, у которого он начинает чувствовать, что дальше - ни шагу! Дальше - пропасть… Я это почувствовал, когда читал послание некоего Соловьева. Пойми меня правильно, Владик. Я не ортодокс - со многим не согласен. И мы говорили с тобой об этом. Не отрекусь! Но Соловьевы тянут черт-те знает куда… Это письмо вручит тебе мой товарищ, сосед по квартире - после праздников он полетит в Москву…"
На этом письмо обрывалось.
В тайнике лежал также листок с двумя лондонскими адресами. И почтовая открытка с видом Московского университета. На ней неизвестным, во всяком случае не Глебовым, по-английски был написан адрес получателя. Позднее Бутов проверит: скромная булочная на окраине Лондона. И еще листок. Буквы и цифры "З. Р. Р." и "И. Р." Нетрудно догадаться: "Захар Романович Рубин" и "Ирина Рубина". Цифры - номера телефонов. Домашний и служебные.
На письменном столе лежало письмо из Москвы, подписанное инициалами "З. Р.". Автор благодарил за книгу и сообщал, что "общий знакомый" не звонил и обещанных Глебовым катушек не передавал. Теперь Бутову уже точно известно: З. Р. - это Захар Рубин. И почерк его.
Какая связь между всем найденным у Глебова и тем интересом, который был проявлен покойным к дочери доктора Рубина, - все это для Бутова оставалось неизвестным, Не внесли ясность и первые данные о Глебове: инженер-строитель, беспартийный, холост. В Москве живет его мать. Больше родных нет. Жил на квартире у богобоязненной старушки, владелицы собственного особнячка. Любил принимать гостей и ходить в гости. И все.
…Бутов уже собирался идти на доклад к генералу, когда позвонил Покровский.
- В приемной Захар Романович Рубин. Да, да, сам пожаловал. С чем? Не знаю…
ТРИСТА ШАГОВ
…От четвертого подъезда дома № 2 по улице Дзержинского до дома № 24 на Кузнецком мосту, где помещается приемная КГБ, триста шагов - это уже выверено.
Что скажет ему человек в приемной? Поможет ли внести ясность в сообщения Михеева? Не случайное же это совпадение: таинственная телеграмма пока еще неизвестного Сергея, приключение Ирины Рубиной в Карпатах, автомобильная катастрофа, антисоветские магнитофонные записи и прочие дурно пахнущие материалы, найденные в квартире инженера Глебова, - и появление в приемной КГБ Рубина, отчима Ирины, человека, видимо, причастного к событиям последних дней? Зачем пришел? Внести ясность, помочь? Или наоборот - запутать следы? Спешит выгородить себя, Ирину?
Каждый раз, когда Бутову звонили из приемной КГБ, его охватывало нетерпение: что сулит разговор с неизвестным человеком, который, надо полагать, пришел сюда по долгу гражданской совести? А если не по долгу совести? Всякое ведь бывало…
Иногда приходили с самым неожиданным для чекистов заявлением. Бутов вспомнил сухонькую, морщинистую, седовласую бабку, которая просила урезонить сына. Строитель-техник, хорошо зарабатывает. Женился, переселился к жене и забыл о той, которая дала ему жизнь: "И глаз не кажет. Ходила к нему два раза, стыдила. Обещал наведаться… Вот уж два года, как обещает". Чекист искренне посочувствовал бабке, нещадно корил ее сына, но…
- Уважаемая Елена Борисовна! При чем тут Комитет государственной безопасности? Чем он поможет вашему горю?
Старушка удивленно и сурово посмотрела на Бутова.
- Странный вопрос задаете. Как это "при чем тут чека?" Раз есть несправедливость, значит, чека меры должно принять… Я так понимаю. И вы, пожалуйста, не посылайте меня в другое учреждение…
Немало времени отнял у чекиста этот семейный конфликт. Но что поделаешь, пришлось вызывать непутевого сына, отчитывать. Подействовало…
Приемная КГБ! Один приходит сюда с сообщением, после которого, как по тревоге, в тот же час выходит "на линию огня" целая группа чекистов. Другой явился с повинной. А третий…
…У него красивое, четко вылепленное, уже немолодое лицо: волевой подбородок, длинный тонкий нос с горбинкой, широкий покатый лоб, прорезанный глубокими морщинами, и совершенно лысая круглая голова.
Полковник подошел к нему и негромко спросил:
- Захар Романович?
Рубин вздрогнул, посмотрел на Бутова и едва слышно ответил:
- Да… Это я…
- Будем знакомы. Милости прошу. - И, распахнув дверь кабинета, Бутов пропустил Рубина вперед.
- Садитесь. Видимо, у нас будет долгий разговор. Не так ли?
- Да, мне надо рассказать о многом… - И Рубин положил перед собой листок бумаги, испещренный пометками.
На лице Захара Романовича можно было уловить испуг и растерянность, надежду и тревогу. Видимо, противоборство этих чувств мешало ему начать разговор.
- Я, право, не знаю, с чего начать…
- С чего вам будет угодно…
И, не глядя на Бутова, Рубин глухо произнес:
- Я агент иностранной разведки…
- Ни больше, ни меньше… Любопытно…
- Да, это так! Я - агент разведки.
"Шизофреник", - первое, что подумал Бутов. Ему приходилось встречаться и с такими. И он уже приготовился терпеливо и внимательно слушать бредовую исповедь: служба обязывает.
- Я вас слушаю… Вы не волнуйтесь…
- Постараюсь… Страх, кажется, уже остался позади. И теперь никто не сможет свидетельствовать против меня, кроме совести и памяти. Я знаю - это очень строгие свидетели. Но я готов - пусть судят: память и совесть… Поверьте, всю ночь, всю эту долгую и ужасную ночь я почти не спал - давал показания самому суровому суду: совести и памяти…
Бутов умел слушать. Иногда казалось, что полковник абсолютно безучастен к тому, о чем говорит собеседник. Но это только видимость - нет более вдумчивого слушателя, чем Бутов. Полковник умел слушать и умел располагать к себе людей, даже тех, что пребывали в состоянии крайней растерянности и настороженности. И вот уже Захар Романович, несколько успокоившись, заговорил более ровным голосом.
- Я - врач, хотя последние годы с головой ушел в науку.
Он на мгновение умолк, потом стал говорить еще более возбужденно, чем прежде.
- Вчера вечером, когда я вернулся домой, Костя - это мой племянник, он на день остановился у меня проездом через Москву, - сказал: "Тебя кто-то трижды спрашивал по телефону".
- Кто? Он назвал себя?
- Нет, хотя я и поинтересовался: "Как передать о вас Захару Романовичу?"
Я заметил племяннику, что, видимо, звонил человек, незнакомый с правилами элементарной вежливости. Но вообще-то мало ли кто мог звонить? Возможно, кто-то из бывших пациентов, может, нагрянул кто-нибудь из родных. Я не стал утруждать себя догадками. И вдруг телефонный звонок. Это было в десять тридцать. Я запомнил. По радио кончили передавать последние известия. Я взял трубку. Это звонил он…
- Кто он?
- Простите, я забегаю вперед… В голове - полный сумбур. Вы его еще не знаете… Со мной разговаривал по телефону неизвестный. Он переспросил:
- У телефона Захар Романович?
- Да. С кем имею честь?
- Добрый вечер. Я могу вас повидать?
- Кто со мной говорит?
- Моя фамилия ничего не скажет вам. Я хотел передать небольшой сувенир от вашего друга Андрея Воронцова.
В то мгновение я, кажется, потерял дар речи: "…Небольшой сувенир… Андрей Воронцов! Кошмар!"
Из оцепенения меня вывел голос в трубке.
- Почему вы молчите? Вы меня слышите?
- Да, я вас слышу… Но, простите, не имею чести знать…
- Это не есть существенно. Я должен буду видеть вас и передать вам сувенир Андрея Воронцова, - настаивал человек, говоривший с едва заметным немецким акцентом.
- Какой сувенир?
- Безопасную бритву… Лезвия фирмы "Жилет".
Андрей Воронцов… Бритва "Жилет"… Страшный отголосок войны! Свершилось то, чего я уже перестал бояться. Даже научился отгонять воспоминания о случившемся тогда, там… Между тем неизвестный настаивал: "Я имею возможность видеть вас?" И неожиданно для меня повторил этот вопрос по-немецки. Я сразу…
- Прошу прощения, - прервал Бутов. - Вы говорите по-немецки?
- Да. Мать учила меня этому языку с детства. Я даже, кажется, первые слова лепетал по-немецки… Мама была преподавательницей немецкого языка. Но о маме потом… - Морщины вокруг его глаз будто стали глубже. - Итак, бритва "Жилет", Андрей Воронцов. Я сразу все вспомнил, хотя прошло более двадцати пяти лет. Я догадался, по чьему заданию звонит этот человек, и не хотел встречаться с ним. Я резко заявил: "Никакого Воронцова не знаю и знать не хочу. Никаких бритв мне не нужно, никаких сувениров не жду и не имею желания и намерения встречаться с незнакомыми людьми".
Но мой собеседник все так же спокойно продолжал по-немецки:
- Завтра утром я улетаю из Москвы и не располагаю другой возможностью увидеть вас, чтобы передать сувенир Андрея Воронцова.
Я молчал. Тогда незнакомец мягко, чуть ли не просительно заговорил по-русски:
- Я глубоко уважаю вас, доктор. Поверьте, хочу вам только добра. То есть настоящая правда… Я не буду отнимать у вас много времени. Но мне будет неприятно, если я не выполню просьбу нашего общего друга. Буду убедительно просить вас встретиться сейчас со мной. Жду вас…
Мне не было дано много времени на раздумья. И я согласился.
- Приходите ко мне домой, - предложил я. - Мой адрес…
Незнакомец прервал:
- Я буду полагать, что нам есть удобное встретиться на улице…
Я ссылался на недомогание, простуду, но мой собеседник настаивал на своем. Наконец я сдался.
- Откуда вы звоните?
- Из телефона-автомата… Недалеко от вашего дома… - И добавил: - Я буду в бежевом плаще, роговых очках и в бежевой шляпе. В руках у меня будет журнал. Впрочем, я вас сам узнаю…
Теперь я совсем растерялся: "Я вас сам узнаю… Я нахожусь недалеко от вашего дома". Кто он, этот человек? О многом я догадывался. Но прошло двадцать пять лет… "Я вас сам узнаю…"
В одиннадцать вечера мы, как условились, встретились у кинотеатра "Форум". Только что окончился последний сеанс, народу было много, но человек в бежевом плаще сразу же отыскал меня в людской толпе. Он приветливо улыбнулся, протянул руку и сказал:
- Будем знакомы, доктор. Меня зовут Курт Ивен.
Высокий, поджарый, лет пятидесяти, светлоглазый, с черными усами и очень длинными руками. Он размахивал ими так, будто маршировал на плацу. Я навидался такой выправки: прямые откинутые назад плечи, несгибающиеся ноги. Сумею ли я узнать его по фотографии? Пожалуй, что да. У него нестандартное лицо. Едва мы отошли от кинотеатра, он рассмеялся:
- Майн готт! Как трудно выполнить такое безобидное поручение друга…
От "Форума" мы дошли до Самотечной площади и свернули на Цветной бульвар. Я шел, глядя только под ноги, - так, вероятно, сапер шагает по минному полю.
Ивен непринужденно болтал о погоде, о московских впечатлениях.
- Я уже не первый раз в Москве, люди стали заметно лучше одеваться, много хороших товаров в магазине.
Потом - о городском шуме, о росте количества автомобилей на улицах столицы… И высказанное в деликатной форме замечание.
- Я буду просить прощения - гость не должен был этого говорить. Такой большой город, как Москва, рано ложится спать. В таком великолепном городе, как Москва, нет ночного кабаре, нет такого места, где можно приятно провести ночь.
Он говорил, а я молчал. Я ничего не спрашивал и ничего не сообщал ему о себе, но он, видимо, и не рассчитывал на это. Он дал понять, что ему известна моя работа в научном институте… Мы решаем специальные проблемы, имеющие и мирное и военное значение. Смею думать, мировое значение. Мы - это физиологи, биохимики, физики, микробиологи, специалисты санитарной гигиены.
- Туманно… Чем же вы все-таки занимаетесь? - спросил Бутов.
Захар Романович молча вынул из бокового кармана пиджака удостоверение, развернул книжицу, обтянутую мягкой кожей, и подал Бутову.
- Благодарю вас. Ясно и прелюбопытно. У вас интересная работа… В весьма перспективном институте.
- Нечто в этом роде, не глядя, конечно, на мой документ, заметил и господин Ивен. Он говорил о будущем человечества, о благородном призвании ученых не дать погибнуть цивилизации и незаметно перешел к сути своего поручения.
ПАРОЛЬ
- Я есть турист и приехал в Советский Союз две недели назад. Завтра я буду улетать домой. Меня ждут дела, и я не могу быть задержан до конца срока… - И снова повторил, кажется в третий раз: - Я имею просьбу друга передать вам подарок Андрея Воронцова… И большой привет… И добрые пожелания.
И тут же протянул мне пакет. Вот он.
Бутов взял пакет, развязал золотистую ленточку, развернул его и дотронулся до бритвы, словно желал убедиться, что это действительно бритва, а не кофеварка. Сделал он это небрежно, будто лишь по долгу вежливости, и, отложив бритву в сторону, начал старательно рисовать на листке бумаги бога Шиву, у которого почему-то оказалось куда больше рук и ног, чем предусмотрела индийская мифология.
Захар Романович с недоумением взглянул на Бутова, не зная, продолжать ли ему свой рассказ - может, это совсем не интересно человеку, который сидит за столом и что-то увлеченно рисует? Бутов перехватил растерянный взгляд доктора:
- Вы продолжайте, Захар Романович… Я вас внимательно слушаю… Итак, вам вручили сувенир от Андрея Воронцова… И все?
- Нет… Это был только пароль. Вручив бритву, Ивен спросил:
- Что передать вашим друзьям?
- Каким?
Ивен взял меня под руку.
- Не надо так… В нашем сложном и пока еще плохо устроенном мире никогда не угадаешь - выиграл ли ты, отрекаясь от старых друзей, или проиграл? Это лотерея. Если, к тому же, учесть деликатность обстоятельств, при которых вы расстались с друзьями… Вы ж умный человек, господин доктор… Вы изучаете человеческий организм, он весьма сложен, но жизнь сложнее. Ваши друзья просили вам напомнить об этом. И я тоже имею желание кое-что сказать вам. Перед поездкой в Москву я имел удовольствие немного посмотреть ваше… Как это у вас говорят? Рабочее дело? Так?
- Какое рабочее дело?
- Прошу простить… Я ошибался в названии… Личное дело. Да, да… Личное… Но там сказано про ваше рабочее дело. То есть те сообщения, которые вы любезно посылали господину Квальману.
Я чуть было не закричал:
- Никаких сообщений я никому не посылал.
- Это ему вы так сказали, - заметил Бутов. - А мне что скажете?..
- То же самое, что и ему. Утверждаю: никаких сообщений я никому не передавал.
- Будем считать, что так оно и есть. Продолжайте…
- Я с трудом сдержался, чтобы не ударить иностранца. Я заявил ему: - "Это шантаж!"
- О, нет, то есть плохая память. В вашем деле, господин доктор, лежат пятьдесят три страницы. Они сшиты и пронумерованы. В них тоже под номерами пятнадцать сообщений Сократа господину Квальману… Вы не забыли вашей клички? У вас действительно лоб Сократа, господин доктор. Вы и сейчас чем-то напоминаете великого мудреца…
Он с наглой ухмылкой посмотрел на меня и неожиданно переключился совсем на другую тему.
- Как есть ваше здоровье? Работа? Дочка? Я слышал, вы есть очень милый, общительный и гостеприимный человек. Да? - Вопрос носил риторический характер. - Ваши друзья говорили мне, что вы есть большой любитель всего красивого - картин, книг, антикварных ценностей и… Говорят, что после смерти жены вы потеряли все свои волосы на подушках красивых женщин? О, то есть настоящий мужчина!
Бутов улыбнулся, прервал свое рисование и спросил:
- Это было желание блеснуть остроумием или знанием вашей биографии?
Захар Романович покраснел и, запинаясь, пробормотал:
- Видимо, последнее…
- Но откуда господину Ивену известны столь интимные подробности вашего житья-бытья?
- Не знаю.
- Ну что же, продолжайте…
- Я никак не реагировал на вопрос Ивена и заметил, что сейчас уже позднее время, я себя плохо чувствую и нам пора расстаться. Господин Ивен не удерживал меня, но, прощаясь, сказал:
- Я желаю вам всего доброго. Успехов во всем. Наши общие друзья рады вашей общительности… И просили передать: в будущем, возможно, к вам приедет гость. Оттуда… Он тоже привезет привет и сувенир от Андрея Воронцова. Не откажите в любезности - примите его с русским, как это говорят у вас, радушием. И если потребуется, я буду просить вас помогать ему выполнить пустяковые поручения…
Я ничего не ответил, ничего не пообещал и, резко повернувшись, пошел в сторону Самотеки. Сделав несколько шагов, я оглянулся. На том месте, где мы только что стояли с Ивеном, уже никого не было.
…Полковник внимательно смотрит на собеседника. Нет, это не шизофреник! За потухшим его взором угадывалась напряженная работа мысли и большая тревога, неуверенность даже в том, уйдет ли он отсюда. Это уж Бутову известно по опыту многих бесед в приемной. Но почему доктор вдруг умолк? Нечего больше сказать или не хочет? Рассказ оборвался На самом важном. А ему, Бутову, нужно знать: есть ли какая-нибудь связь между таинственной телеграммой, полученной два дня назад падчерицей Захара Романовича, и всем тем, что только что сообщил он сам? Телеграмма. Неожиданный отъезд Ирины. Авария. Обыск в квартире Глебова. Знает ли обо всем этом Захар Романович? Возможно, ему еще ничего не сообщили, а возможно, что знает и по каким-то причинам не хочет касаться этих тем. "Подождем, не будем торопить собеседника". И Бутов пытается сделать для себя первые выводы из того, что успел рассказать Рубин. Собственно, в разных вариантах он слышал подобные истории много раз - не очень-то изобретательны господа ивены. Но что за этой стандартной схемой? Кто те "друзья", от имени которых передан Рубину сувенир Андрея Воронцова? И снова та же мысль, что уже однажды мелькнула: не сидит ли перед ним психически больной? Для него бесспорно, что этот человек смертельно устал от бессонной ночи, кошмарных воспоминаний, разноречивых намерений, догадок, заранее подготовленных монологов. А главное - страха.
Бутов встал из-за стола: поздновато пришел Рубин. Иностранец, если таковой реально существует, уже улетел. Потом он подошел к Рубину и спросил:
- Вы к нам из дома или с работы?
Захар Романович помедлил с ответом.
- Я боялся, что кто-то будет следить за мной… В свое время мне предоставили возможность достаточно хорошо изучить методы работы ивенов… Я долго петлял по Москве, пока не пришел к вам…
Умолк и стал внимательно изучать свою шпаргалку. Бутов улыбнулся: