Ивичев, нахмурив брови, передвигал по столу тяжелое пресс-папье. Потом он вздохнул, заложил руки за спину и, прохаживаясь возле стола, коротко объяснил обстановку. Когда стало ясно, что задержанный по инициативе капитана Бахтиарова агент "Гофр" из Западной Германии явился в город для связи с врачом Жаворонковой, взгляды всех находившихся в кабинете невольно сосредоточились на Бахтиарове.
Бахтиарова будто магнитом подняло со стула. Еще больше побледнев, он сказал:
- Прошу вас, товарищ полковник, освободить меня от работы, связанной с этим делом…
Ивичев, одернув форменный китель, поскрипывая сапогами, вышел на середину кабинета. Немного помолчав, он сказал:
- Я вас понимаю… Очень понимаю. Самое правильное, товарищ Бахтиаров, уйти вам в отпуск. Забудьте, что он у вас неудачно начался…
Бахтиаров не ожидал такого поворота. Втайне он надеялся на отказ. Но сказанное полковником сразило его. "Это - конец! Мне не доверяют…"
- Должен согласиться с вами, - видя его замешательство, продолжал Ивичев, возвращаясь за стол, - идти в отпуск при создавшихся обстоятельствах спокойно - немыслимо. Но учтите, что и тут вам будет трудно… Мы вам верим, я лично верю, но… уезжайте пока из города…
- Верно! - вырвалось у кого-то из сидящих в кабинете.
Это слово, брошенное в напряженной тишине по-товарищески просто, моментально, будто снежный ком, обросло одобрительными возгласами других. Бахтиаров почувствовал-поддержку коллектива. Глядя на Ивичева, он тихо сказал:
- Да. Это будет самое верное. Но поймите, товарищ полковник, товарищи…
- Не волнуйтесь, - перебил его Ивичев. - Мы вам верим.
Ивичев, опершись на стол руками, обвел взглядом лица сотрудников. Многие одобрительно закивали головами.
Возбуждение Бахтиарова несколько поулеглось, щеки его порозовели.
- Как вы думаете, товарищ Бахтиаров, если мы поручим это дело майору Гаврилову? - спросил Ивичев.
Бахтиаров отыскал, глазами крупную фигуру Гаврилова, увидел его приветливый взгляд и убеждённо проговорил:
- Выбор правильный, товарищ полковник!
- Так и решим, - с видимым облегчением произнес Ивичев. - А теперь, товарищи, в связи с тем, что по показаниям "Гофра" в город должен пожаловать второй гость, я ознакомлю вас с планом оперативных мероприятий, который мы согласовали с областным комитетом партии…
- Мне можно идти, товарищ полковник? - сдерживая вновь вспыхнувшее волнение, спросил Бахтиаров.
- Если хотите, оставайтесь.
Бахтиаров вздохнул, но твердо проговорил:
- Я пойду готовить дела к передаче.
- Смотрите сами.
Бахтиаров повернулся и, сопровождаемый взглядами, вышел из кабинета. Но, очутившись в длинном и пустынном коридоре, он понял, что с этой минуты оторван от коллектива и любимого дела. Стало тоскливо: Было совершенно ясно: куда бы он ни уехал, мысли его неудержимо будут рваться сюда, к товарищам, занятым розысками врага.
* * *
Майору Ивану Герасимовичу Гаврилову тридцать пять лет. Он высок ростом и моложав. Его нельзя назвать красивым, но пышные светлые волосы и голубые глаза придавали правильным чертам его лица удивительную приятность. Зрелый возраст и опыт удерживали его от скороспелых выводов в служебных делах, избавляли от необдуманных решений. Выбирая тот или иной оперативный ход, Гаврилов отдавался глубоким раздумьям, стараясь всесторонне представить себе, к чему это приведет. Серьезный в деловых вопросах, он умел быть хорошим товарищем и несмотря на то, что минуло всего полгода, как его перевели сюда из Ленинграда, успел завоевать симпатии коллектива. Когда проходили довыборы партийного бюро управления, волей коммунистов он был единогласно избран членом партийного бюро.
Совершеннолетие Гаврилова совпало с началом войны. Кроме того, оно ознаменовалось печальным событием - гибелью его родителей, ставших жертвой зверского налета фашистских бомбардировщиков на один из смоленских колхозов. На второй год войны Гаврилов попал на службу в контрразведку, где прослужил все последующие годы. Эта служба для Гаврилова была большой школой. Участвуя в ответственных операциях по ликвидации фашистской агентуры, он трижды был ранен. После войны, продолжая службу, Гаврилов учился. Завершил сначала среднее образование, а затем получил высшее. Но и после того Гаврилов не успокоился, а продолжал систематически пополнять свои знания, понимая, что работа в органах госбезопасности в современных условиях требует от чекиста максимума знаний.
Как и капитан Бахтиаров, Гаврилов был холостяком.
Неприятная история с Бахтиаровым, взволновавшая весь коллектив чекистов, заставила глубоко задуматься и Гаврилова. Размышляя, он исключал какое-либо нечестное отношение Бахтиарова к своему партийному и чекистскому долгу.
Возвращаясь с совещания от начальника отдела, он был несколько смущен возложенной на него задачей. Он не торопился войти к Бахтиарову, ломая голову над тем, как бы ему не обидеть капитана. Но, открыв дверь кабинета, Гаврилов облегченно вздохнул: капитан был спокоен и даже приветливо улыбался.
- Входите, входите, товарищ майор! - сказал он. - Я все подготовил.
Гаврилов с легким сердцем переступил порог.
Они занимались делами больше часа. Документы были убраны в сейф. Бахтиаров вручил Гаврилову ключ и, взяв его под руку, подвел к дивану:
- Не знаю, о каких мероприятиях говорилось на совещании, но мой план развертывания расследования вы видели. Попрошу, покажите его полковнику. Возможно, что-нибудь и окажется в нем полезным…
- Непременно! На мой взгляд, Вадим Николаевич, вы в свой план вложили много ценного…
Они сели.
- А вы куда поедете? - поинтересовался Гаврилов.
- Началась охотничья страда. Возьму ружье и подамся в лесную сторонку. Впрочем, трудно пока сказать…
- Была бы семья, все проще решалось…
- Семья, - усмехнулся Бахтиаров. - Если бы у меня была семья, то не было бы и ситуации такой. А почему вы тоже один?
Гаврилов улыбнулся виновато-детской, быстро исчезнувшей улыбкой. Затем ответил:
- Совсем незаметно пробежали годы. Теперь вроде и не найдешь человека. А надо было бы. Откровенно вам скажу, Вадим Николаевич, иногда, при виде старого человека, у меня появляются мысли об одинокой старости…
- Ну, ну! Вам еще рановато о таких вещах думать! - воскликнул Бахтиаров и похлопал майора по плечу.
- Задумываться над этим - да, несомненно, рановато. Но в будущее смотреть надо. Это - истина!
- Вот как печально кончилась моя любовь, - вздохнув, проговорил Бахтиаров. Лицо его опять сделалось напряженным.
- Это еще не конец, Вадим Николаевич, - просто сказал Гаврилов. - Все может разрешиться в лучшую сторону…
- Вы правы.
Они закурили и несколько минут сидели молча, как хорошие друзья перед разлукой.
- У меня тоже была история, - начал Гаврилов.
- Расскажите, - думая о своем, попросил Бахтиаров.
Наступила пауза. Гаврилов встал, положил окурок в пепельницу и, задумавшись, постоял у стола. Видимо, он не знал, с чего начать.
- Если трудно, то не надо, - сказал Бахтиаров, видя, что Гаврилов потирает лоб пальцем. - Потом как-нибудь…
- Нет, отчего же, - садясь на диван, проговорил Гаврилов и, сложив на коленях свои большие руки, устремив взгляд на окно, начал:
- Незадолго до окончания войны, с третьим ранением, самым тяжелым, я лежал в госпитале в Горьком. И вот, прикованный болезнью к койке, полюбил девушку… медсестру. Но не только я, многие из находившихся в палате думали о ней. Все мы просто называли ее "Голубушка". Была она со всеми нами одинаково обходительна, нежна и добра. Я каждое утро собирался сказать ей о своих чувствах, но смелости не хватало. Думал: на что ей такое слышать от полуживого человека. Однажды утром я твердо решил: как только "Голубушка" наклонится над моей койкой и спросит, как я себя чувствую, скажу ей о самом главном. Было это в конце зимы. За окнами палаты, как сейчас помню, сияло яркое солнце, на замерзших стеклах играли радуги. Я ждал. Но вот открылась дверь, и в палату вошла-другая сестра. Она ласково поздоровалась с нами, назвала себя и сказала, что "Голубушку" перевели в другой город… Будто и не было яркого солнечного утра. Я уткнулся в подушку и весь день пролежал так. Не только один я переживал. Целый день в палате висела тишина. Долго мы не могли забыть "Голубушку". Чтобы не обидеть новую сестру, при ней мы не говорили о "Голубушке". И вот помню я эту "Голубушку" до сих пор… Словно светлую мечту. Сколько лет прошло, а она как живая стоит перед глазами… Смешно, правда…
- Смешного ничего не вижу. И вы не пытались ее найти? - участливо спросил Бахтиаров.
Взволнованный воспоминаниями, Гаврилов наклонил голову, лицо его раскраснелось. Он закурил новую папиросу, сделал несколько затяжек и ответил:
- Пытался, но бесполезно. Иногда строю предположения: жива она или ее уже нет среди нас…
Гаврилов замолчал.
Бахтиаров посмотрел на часы и поднялся.
- Пожелаю вам, Иван Герасимович, успеха. Мне пора.
Гаврилов встал. Вдруг он почувствовал, что, увлекшись своим, не сказал Бахтиарову главного: товарищеского теплого слова. В нем поднялось щемящее беспокойство за Бахтиарова, который оставался сейчас с самим собой.
- Послушайте, Вадим Николаевич! - тревожно вырвалось у него, когда Бахтиаров уже взялся за ручку двери.
Бахтиаров обернулся. Лицо его выражало спокойствие, и Гаврилов сразу как бы потерял замах, тоже улыбнулся, сказал просто и задушевно: - Ну и будь здоров тогда…
Нет сердцу покоя
Уехал Бахтиаров из города в тот же день.
Прошла неделя. Наступил сентябрь. Кое-где с деревьев уже слетали желтые листья, но погода все еще была по-летнему теплая.
Бахтиаров, одетый в коричневую кожаную куртку, синие брюки и высокие сапоги, с ружьем и рюкзаком за спиной, бродил по лесам, в нескольких километрах от санатория "Отрада". Он оброс бородой, похудел и казался еще смуглее. Почему он приехал сюда? Неужели его привлекли красоты местной природы, очаровавшие во время недавней поездки в "Отраду"? Нет! Цель найти Жаворонкову владела им. Только ради этого он появился тут: как-никак, а путь ее бегства вначале пролегал по этим местам.
Каждое утро Бахтиаров собирался заглянуть в санаторий к Нине Ивановне. Но проходило утро, день, наступал вечер, а намерение оставалось неосуществленным. Не будет ли теперь его разговор с Ниной Ивановной вмешательством в оперативные мероприятия? Как на это посмотрят в управлении?
В одиночестве и лесной тишине Бахтиарову невозможно было отвлечься от мучительных размышлений, и сердце его не находило покоя. Иногда появлялась трезвая мысль: вернуться домой, узнать, как обстоят дела, а затем уехать в Москву, к матери. Там он лучше сумеет отвлечься. Но вопреки всему продолжал скитаться по лесам, так и не сделавши одного выстрела.
В этот, седьмой день блужданий Бахтиаров лежал на холме в тени кустов, заросли которых как бы сбегали с откоса и окунались в воду широкой реки. Мягкая серая фетровая шляпа Бахтиарова лежала на траве рядом с ружьем и рюкзаком. Бахтиаров глянул вверх. Небо ему показалось полем со стогами белой ваты, между которыми текут ручьи небывало синего цвета. Он перевернулся со спины на бок. В сотне метров от него, вправо, у берега, одиноко стояла небольшая старая баржа, служившая пристанью для плоскодонного самоходного судна, находившегося у противоположного берега и казавшегося издали не больше лодки. Дорога от пристани, сверкая песочными плешинами, скрывалась в лесу. Было тихо и жарко. В памяти Бахтиарова, словно паруса по реке, медленно поплыли картины юношеских и студенческих лет. Бывали и тогда огорчения, но что они значат в сравнении с случившимся? Только бы найти Жаворонкову! Он исправил бы свою оплошность… Оплошность? Не слишком ли мягко? Не щадит ли он себя, приравнивая случившееся к оплошности? С работой чекиста ему придется распрощаться… Эта мысль в последние дни появлялась не раз.
"Надо было покорно склонить голову, всеми силами погасить в себе неприятные ощущения и остаться работать, - подумал он. - Зачем мне этот дурацкий отпуск, это робинзоновское одиночество?"
Через минуту он поднялся и, подхватив свои вещи, быстро пошел к реке, высматривая подходящее для купания место. Когда пристань, паром и суетящиеся на них люди остались далеко позади, он увидел настоящий песчаный пляж.
Расположившись под старой ивой, Бахтиаров достал из рюкзака дорожное зеркало и бритвенный прибор. Воткнув охотничий нож в ствол дерева, он повесил зеркало, а затем принес в стаканчике воды. Впервые ему приходилось бриться в таких условиях. Операция совершалась медленно. Видя в зеркале свои глаза, Бахтиаров как бы разговаривал с самим собой.
А этот мысленный разговор был не из приятных. Почему он с таким каменным упорством хочет из каких-то непрочных доводов слепить версию о том, что Жаворонкова только жертва? Не в его натуре было предаваться мечтам вопреки здравому смыслу, но теперь он становится каким-то беспочвенным фантастом! Неужели красота и обаяние политической авантюристки сделали, его слепым… Если принять за чистую монету показания Свиридова в отношении Жаворонковой, то… Нет, лучше не думать об этом! Что скажут братья, а главное - мать? Перед ним сразу возник образ матери. Суровым и осуждающим будет ее взгляд, жестокими ее слова. Мать! После смерти отца она делал все для того, чтобы сыновья ее были стойкими коммунистами. Даже старшие братья всегда ценили ее мудрые советы. Она не представляет себе, чтобы который-то из ее сыновей поступил в жизни не так, как требуется от коммуниста. Что теперь скажет она? Что скажут братья?
Бахтиаров брился медленно. Но по мере того как его лицо под звенящей о щетину бритвой принимало обычный вид, тяжелые мысли стали сдавать свои позиции..
"Зачем я здесь? - подумал он, складывая бритву. - Надо вернуться. Возможно, я потребуюсь, а в управлении никто не знает, где меня найти…"
* * *
Вошел в санаторий Бахтиаров не со стороны главного въезда, а около служебных построек. Заметив у входа в кухню двух женщин, он подошел к ним и попросил позвать Улусову.
Одна из женщин, маленькая, толстая, с рыжими волосами, выбившимися из-под небрежно повязанной розовой косынки, ответила, что Улусова уехала в город. Другая, высокая и худая, в чистом белом халате, заявила, что она недавно видела старшую сестру в конторе.
- Так вы пройдите сами. Контора недалеко. Мимо вот этого корпуса, и затем повернете направо, - сказала она, окидывая его пристальным взглядом.
- Мне неудобно показываться в таком виде… Очень прошу.
Толстая взяла высокую женщину под руку, и они пошли, пообещав сказать Улусовой.
Бахтиаров сел на деревянный ящик. Из окон кухни доносились оживленные женские голоса, смех и звон посуды. Прошло несколько минут.
В проходе между зданием кухни и погребом показалась Нина Ивановна. Она шла очень быстро, и на белом фоне развевающегося за ее спиной халата отчетливо обрисовывалась стройная фигура в легком голубом платье. Бахтиаров встал, опустив на землю свои вещи, и пошел навстречу.
Лицо Нины Ивановны раскраснелось от быстрой ходьбы, карие глаза блестели.
- Вадим Николаевич! Здравствуйте, - волнуясь, проговорила она. - Получили мое письмо?
- Какое? - пожимая ее руку, спросил он.
- Двадцать седьмого числа я послала вам с капитаном Колесовым. Он отправлялся в командировку в ваш город…
- Очевидно, получил товарищ, заменяющий меня. О чем было письмо?
Нина Ивановна коротко рассказала о Гулянской и догадках Кати Репиной. Увидев по глазам Бахтиарова, что новость заслуживает внимания, Нина Ивановна пояснила:
- В письме я также указала, где Гулянская прописана в вашем городе, где получила паспорт и какой организацией выдана путевка в наш санаторий. Я несколько дней поджидала, думая, что вот-вот вы появитесь, но потом вижу: медлить дальше нельзя, и решилась… Но все равно очень хорошо, что вы здесь!
- Почему?
Нина Ивановна несколько мгновений помедлила, а затем тихо сказала:
- Дочь Касимовой сегодня утром была здесь…
У Бахтиарова перехватило дыхание, и он машинально расстегнул воротник рубашки.
- Ужас, что с ней было, когда она узнала о смерти матери, - продолжала Нина Ивановна.
- Где она? - побледнев, прошептал Бахтиаров.
- Ушла.
- Куда?
- Успокойтесь, - тихо сказала Нина Ивановна и, взяв его под руку, с обычным своим ласковым умением подвела к ящику, на котором до этого он поджидал ее. Они сели.
Из окон кухни высунулось несколько женских физиономий. Не обращая внимания на любопытных, Нина Ивановна вполголоса рассказала Бахтиарову все подробно.
Из этого рассказа Бахтиаров понял, что Жаворонкова приезжала повидать Касимову, у которой, по ее расчетам, заканчивалась путевка. Выглядела Жаворонкова очень плохо. Услышав о смерти Ольги Федосеевны, она потеряла сознание. Прошло много времени, прежде чем она пришла в себя.
Бахтиаров спросил:
- Вы ей сказали, что в день смерти Касимовой я был здесь?
- Да. После того как она пришла в чувство. Это была моя ошибка. Мне думается, не скажи я этого, она так не поспешила бы отсюда. Я пыталась ее удержать…
- Откуда она появилась? Куда пошла?
- Я ее спрашивала, но она ничего не ответила. Но подождите, Вадим Николаевич, - сказала Нина Ивановна, видя, что Бахтиаров недоволен. - Когда она лежала в нашей амбулатории, то одна санитарка, только что возвратившаяся после отпуска, сказала, что видела ее в доме доктора Полякова, около деревни Лунино. Это километров двадцать пять отсюда…
- Кто такой Поляков?
- Его многие знают. Сейчас он не работает. Пенсионер. Во время оккупации натерпелся от фашистов. Я с ним не знакома, но видела его в прошлом году, случайно. Интересный старик…
- Когда она ушла отсюда?
Нина Ивановна взглянула на свои часы, наморщила лоб и ответила:
- Точно не заметила время, но что-нибудь около двенадцати дня.
Бахтиаров посмотрел на часы. Было без десяти пять. Он соображал, что ему предпринять: идти в город, чтобы оттуда позвонить в управление, или отправиться в деревню Лунино.
Его размышления прервала Нина Ивановна:
- Должна вам сказать, что дочь Касимовой на этот раз вызвала во мне жалость. Каждая жилка в ней говорила о том, что с ней стряслась страшная беда…
- Вещи при ней были? В чем одета?
- Никаких вещей. Одета в простенькое серое платье из штапельной ткани, на голове широкополая соломенная шляпа, на ногах коричневые туфли на низком каблуке.
Бахтиаров устало опустил голову на руки.
- Вам следовало бы отдохнуть, Вадим Николаевич, - заботливо проговорила Нина Ивановна.
- Что? Отдохнуть!..
Он встряхнул головой и поднялся с ящика.
- Вид у вас измученный, - продолжала она, с сожалением смотря на его усталое и расстроенное лицо.
- Можно у вас оставить? - спросил Бахтиаров, поднимая с травы рюкзак.
Нина Ивановна встала и молча взяла в руки рюкзак.
- Спасибо! Еще одна просьба: если сюда прибудет кто-нибудь из наших, скажите, что я пошел к доктору Полякову, и объясните, зачем.
- А вы найдете дорогу?
- Найду.