Это повесть о любви. О любви, которая проходит сквозь смерть и возвращается к любимому человеку. И об отсутствии любви, которое уродует человеческую душу. И о том, как тяжко иногда платить старые долги. В общем, о том, что беспокоит каждого, у кого есть сердце...
Далия Трускиновская
Семья
Если бы моя вера основывалась на переселении душ или хотя бы допускала отдельные случаи - в виде пресловутого исключения, подтверждающего общее правило, - я бы сказал прямо и определенно: да, это именно оно. Потому что иначе объяснить события, которым я стал свидетелем, кажется, невозможно. Однако догматы веры, вырезанные на сердце в детстве, неистребимы - и потому я могу оправдаться только неуемным желанием фантазировать. Итак, предлагаю считать все это невинной фантазией на тему, не слишком одобряемую. Предлагаю принять как допущение - души странствуют из жизни в жизнь, порой весьма причудливым путем, решают задачи, которые нам в нашем земном бытии не понять, с тайными целями они погружены в сон и им назначено время кратких пробуждений, а петушиным криком или звонком будильника служат приметы, заранее оговоренные с той силой, которая их, души, и отправляет в земное плотское существование, с целью, опять же, неведомой.
Небритый мужчина, лет пятидесяти, в мятой серой футболке и выцветших трусах, босой, немного испуганный, вышел во двор - маленький задний двор при двухэтажном деревянном доме, с сараем у забора, бочкой у стены, куда стекает дождевая вода с крыши, колонкой с насосом, сиреневым кустом, дикими зарослями полыни, скрывающими мусорную кучу. При этом он не в калитку вошел и не по трем ступенькам спустился, покинув кухню, где по летнему времени печь не топилась, но стояла на покрытом клеенкой столе керосинка, а под столом - вечный ее спутник, жестяной бидон с керосином.
То есть, разъехались незримые раздвижные двери, висящие ни на чем, и пропустили его во двор.
Пространство понемногу наполнилось запахами и звуками. Мерзостью потянуло от мусорной кучи, но радостью - от прерывистой трели велосипедного звонка. Печалью - от сирени, что месяц назад отцвела, но весельем - от итальянской песенки, которую крутили наверху (мужчина явственно увидел радиолу и пластинку).
- Все - так? - спросил, выйдя из-за угла, человек… человек?..
Можно надеть старые, подхваченные солдатским ремнем, штаны и клетчатую ковбойку, даже кепку можно нахлобучить, простецкую кепку, принадлежность рабочего класса, но куда ты, ангел, денешь свечение от чистого правильного лица?
- Так, - неуверенно согласился мужчина. По всем приметам это был двор его детства. А гость в кепке - словно забрел с улицы, по дороге к цехам "Красного пролетария".
- Тебе здесь было хорошо, - сказал ангел. - Вот тут вы с Семкой играли в ножички.
Он показал на пятачок утоптанной земли, и сразу там обозначился выполненный лезвием рисунок: кривой круг, поделенный на куски странной формы.
- Да, - мужчина огляделся. - Там где-то должна быть беседка.
- Ты понимаешь, как тут оказался?
- Я… я все-таки умер?
- Как видишь, твоя жизнь продолжается. Давай-ка сядем и поговорим.
Лавочка была возле ступенек. Ангел сел первый. Мужчина чувствовал себя как-то неловко - да и неудивительно.
- Теперь уже нечего бояться, - сказал ангел. - Все плохое кончилось. Да ты садись! У нас будет очень важный разговор. Ты ведь из тех, кого зовут хорошими людьми. Ты никогда и никому не причинил зла. Ты за малые свои грехи уже расплатился двумя годами болезни. И у меня к тебе будет только один вопрос… по-моему, тебе стыдно за твою одежду? Пожелай другую.
- Можно мои серые костюмные брюки? - спросил мужчина. - И голубую рубашку?
- И, наверно, прическу поменять?
- А можно?
Голова мужчины была в седоватой щетине квадратиками - кто проходил облучение по поводу скверной опухоли, тем эти квадратики известны.
- Можно, - ангел улыбнулся и дважды кивнул. - У тебя там остались хорошие ботинки. Сейчас и они появятся.
Мужчина не понял, как это произошло. Не ощутил кожей исчезновения одежды и земли из-под босых ног. А новая одежда и обувь словно просочились из кожных пор. Волосы росли чуть дольше, густая темная челка упала на лоб, и от этого мужчина сразу помолодел.
- Садись - снова предложил ангел. - И поговорим о любви.
- Зачем? - спросил мужчина.
- Затем, что я должен разобраться, какие у тебя отношения с любовью. Кого ты в жизни своей любил - или же не любил, от кого получал любовь - или же не получал. Какие ты принес с собой обиды и несбывшиеся мечты. Это очень важно. Понимаешь, ведь все измеряется любовью. Только она имеет значение. Иногда здесь появляются хорошие люди, сделавшие немало добра, но смутно представляющие, сколько в их жизни было любви. Они, не поверишь, начинают перечислять квартиры, яхты, какие-то автомобили, каких-то непонятных женщин.
- Квартир у меня было две, так ведь о них и говорить не стоит, обычные, в многоэтажках. Женщин было…
- Которых ты любил? Не трудись считать. Любил жену, - уверенно сказал ангел.
- Да, пожалуй, только ее… хотя ей со мной досталось…
- Жену отпусти, - посоветовал ангел. - Не вспоминай о ней. Мне кажется, года через два у нее появится другой человек. Не мешай ей, не тяни ее к себе. Женщине плохо быть одной.
- Да…
- Не беспокойся, она тебя любила. И сейчас любит. Во сне. Она еще не знает…
- Маришка! - воскликнул мужчина. - Боже мой, Маришка!
Все это время он был просто подавлен и относительно спокоен. Но с именем "Маришка" вскочил со скамьи.
Он увидел дочь - такой, какой она являлась ему в окошках посреди бреда и беспамятства, увидел осунувшееся личико и короткие, ежиком, темные волосы, прямые, густые и жесткие - как у него самого. Жена еще шутила, что жесткий волос - признак сильного характера, но муж под эту примету не подпадает. Дочь уродилась в отца - об этом жена говорила с некоторым сожалением, ведь она считала себя красавицей, снизошедшей к простому смертному. У Маришки были его губы, его подбородок, его брови - шире и гуще, чем положено девочке. Его любопытство к технике, наконец…
Ангел осторожно, потихоньку, погасил эту картинку.
- Она не испугается, это я тебе обещаю, - тихо сказал ангел. - Она проснется, увидит в полумраке, что ты лежишь на спине, ничего не поймет и очень тихо выйдет из комнаты. Она постоит немного в прихожей, даже притронется к дверной ручке, но все же решит остаться. Потом сядет в кресло на балконе и будет ждать рассвета. Ей есть о чем подумать. Но рассвета она, я думаю, не дождется. Посидит в кресле минут двадцать и пойдет будить тетю Люсю.
- Как к нам попала тетя Люся? - удивился мужчина.
- Она осталась у вас ночевать, потому что твоя Оленька устала до умопомрачения. Они все по очереди сидели с тобой.
- Не помню.
- Но как вечером вошла Маришка и легла на раскладном кресле - помнишь?
- Я слышал, как она звала меня: папа, папа… Но слышал - как сквозь очень густой ватный туман…
- Она не испугается. Тетя Люся первая найдет тебя и очень осторожно скажет Оленьке и Маришке, что тебя больше нет.
- Бедная Маришка… - прошептал мужчина.
- Да, бедная. Ты не знал - в это же время, что ты лежал почти без сознания и тебе мерещились чужие квартиры с огромными кафельными печами, попал в беду ее жених.
- Жених - у Маришки? Ей же всего восемнадцать!
В голосе была обида - дочь ничего не рассказала! Он не сразу сообразил - в том состоянии, которое длилось по меньшей мере два месяца, он бы все равно ничего не понял. Однако ангел помог - дал вспомнить парня, который несколько раз приходил к дочери, когда мужчина был дома. Лицо было по-юношески округлое и гладкое, светлые волосы, темные брови и глаза; обычное, в общем, лицо… но ведь она могла бы сказать, что отношения становятся серьезными!.. Он бы присмотрелся к парню, хотя бы поговорил с ним, хотя бы понял, что за человек свалился на семью, как кирпич с крыши, и хочет увести единственную дочь. И чтобы этот круглолицый блондин знал - есть кому вступиться за девочку, есть кому ее защитить, у девочки - отец, а не пустое место! Могла же хоть намекнуть - неужели доверие, которое было всю жизнь между папой и дочкой, из-за этого мордастого вдруг кончилось?..
Отродясь мужчина не ревновал. Жена, единственная женщина в его жизни, поводов не давала. Он не понял, что сгорает от ревности.
- Ревность? - спросил ангел. Мужчина покосился на него.
- Значит, она. Так тому и быть.
Ангел усмехнулся и пометил эту ревность незримым знаком - внезапно сильное чувство как раз требовалось по замыслу. Но перед ним стояла иная задача - и он приказал ревности замолчать. Потом малость подождал и, убедившись, что обиды на дочь больше нет, взялся за работу. Ему предстояло разбираться с большой обидой, вытащить ее на свет Божий, разложить, разъять на части, подставить свету Божьему, выжечь незначительное, переплавить в будущую судьбу значительное.
- Через три дня у нее не станет жениха. Автокатастрофа… Он сейчас в реанимации, врачи боятся его оперировать, и из-за ошибки медсестры начнутся необратимые процессы.
- Господи, Маришка…
- Да, так совпало - и отец, и жених. И восемнадцать лет…
Мужчина повесил голову.
- Дочь - твоя главная любовь, ты отдал ей все запасы. Но давай вернемся к твоей обиде - ведь есть обида? Есть? - спросил ангел.
Мужчина ответил не сразу. Ему очень не хотелось говорить об отсутствии любви. Однако ангел был настойчив.
- Ты, наверно, не знаешь - очень легко определить по взгляду тех, кому недодали любви. Давай, соберись с духом и выскажи все, что думаешь. Это ведь - груз на твоих плечах. Я знаю, ты никогда не говорил об этом, у тебя был сильнейший внутренний запрет. Но сейчас ты от него избавлен. Тут - можно. Ну? Говори открыто! Никто тебя не упрекнет и никто не назовет плохим сыном. Тут знают, что ты был хорошим сыном. Насколько тебе позволяли.
- Может быть, не надо?
Разговор стал для мужчины мучительным.
- Один раз нужно сказать вслух. Потом станет легче. Не думай о приличиях - тут их нет. Все-таки не хочешь… Ну, я подожду.
Ангел встал, прошелся по двору взад-вперед и совершенно неожиданно исчез.
Мужчина сразу сник, ссутулился, вздохнул.
Неизвестно, сколько он просидел на скамейке в мире, где уже нет времени. Подумать успел о многом. Даже вызвал в памяти лица - и запоздало удивился тому, что люди, ушедшие прежде, не встретили его у входа, или у ворот, или у портала - словом, у отверстия между миром живых и миром мертвых. Ему казалось, что они должны ждать, и он бы не изумился, увидев у них в руках цветы.
Потом - как всякий, уверенный, что находится где-то на небе, - он подумал, что можно увидеть сверху земной свой дом, жену и дочь. Он прошелся по дворику, потопал - почва под ногой не разошлась и дырка не появилась.
Ангел не впервые видел эти наивные эксперименты с иной материей. Он внимательно смотрел на подопечного, выжидая, пока тот обратит наконец взгляд к небу. И тогда вновь возник во дворике - но одетый иначе. На нем была широкая полосатая пижама и желтая шляпа в мелкую дырочку.
- Погоди, - сказал мужчина, - это же из нашего альбома.
- Таким ты запомнил отца. И таким представлял его, когда в голову лезла мысль: вот отец бы понял, отец бы помог. Отец бы не дал в обиду!
- Почему он ушел от нас? - спросил мужчина.
- Ты сам знаешь. Он очень остро ощущал отсутствие любви.
- И оставил нас?
- Не мог иначе. Он приходил к садику - посмотреть на тебя. И к школе приходил. Но у него уже были другие дети - прости его. Он тоже недополучил любви - но сам себе дал свободу, чтобы искать и найти ее.
- И оставил нас.
- Зверь, попавший в капкан, иногда, чтобы уйти, отгрызает лапу. Тебе не повезло - из двух сотен женщин только одна неспособна любить даже своего ребенка. Она тебе и досталась. Вот та правда, которой ты стыдишься.
- Но брата Левку она любила.
- Она и Левку не любила - просто хотела выглядеть перед другими женщинами хорошей матерью. Итак - мне недодали…
- Мне недодали материнской любви. Но зачем этот допрос?! Кому он нужен?! - закричал мужчина. - Кому теперь это все нужно?! Я взрослый человек! Это просто смешно - вспоминать сейчас, что мать экономила на мороженом! Просто смешно и отвратительно!
- Значит, мороженое. Для начала годится. А теперь давай вспомним про велосипед и фотоаппарат.
Мужчина опять сник.
Воспоминания явились ему, как будто кто-то аккуратно вырезал из жизненной ленты нужные кадры и склеил их в две истории, каждая - в четверть минуты.
Велосипедная: сосед Семка на новеньком велосипеде с переключением скоростей; собственные руки на руле этого прекрасного велосипеда, поскольку Семка не был жадным и давал покататься; строгое материнское "никаких велосипедов", причем добрый кто-то избавил память мужчины от материнского лица; ночь и замок на двери сарая, куда Семкин папа загонял дивный велосипед; ключ от другого замка, который отлично подошел; тайная вылазка на ночной шоссе и ветер в лицо; собственные рыдания у материнских колен; и та ночь, в которую был совершен побег…
Фотографическая: старый отцовский фотоаппарат; новенький красавец в витрине; дед Алексей Никанорович и его лаборатория в чулане; подаренные кюветы и бутылки с остатками проявителя и закрепителя, заткнутые тряпочками; фотоувеличитель с блошиного рынка, совсем дряхлый, но если постараться - еще годика два послужит; материнские ноги, лезущие по приставной лестнице на чердак; вылетающие в крошечное чердачное окно кюветы с бутылками; зацепившийся за край крыши увеличитель…
Мать приехала за ним в Липовку, до которой он добрался за ночь на Семкином велосипеде, попал в драку с местными мальчишками и был чуть не за ухо доставлен в милицию. Тогда она и сказала, что этакое сокровище не стоило рожать, приведя в пример младшего, Левку, который и манную кашу лучше ел, и никаких фортелей не выкидывал. Тогда она при всех назвала дураком и вором.
Она решила, что из-за увеличителя и красной лампы на чердаке будет пожар. Кто-то ей сказал, что старая проводка обязательно загорится - и сгорит весь деревянный дом. Потом она стояла во дворе и при всех называла старшего сына идиотом.
Ангел внимательно глядел на мужчину - надо думать, видел те же живые картинки.
И еще одну. Похороны, на которых за гробом шел только младший сын, и то - без слез.
- Допрос, - повторил он неудачное слово. - Послушай, этот допрос нужен, чтобы избавить тебя от застарелой боли и узнать твое настоящее желание. Видишь ли, ты можешь вернуться туда, к людям… да не сейчас! Чуть погодя, в ином обличье. Это - чтобы в тебе воцарилась гармония. Сейчас гармонии нет - а ты ее достоин. Ты можешь выбрать женщину, чьим сыном станешь. Я даже берусь посоветовать…
- Я стану сыном?
- Вот, погляди.
Ангел протянул ладонь, на ладони возникла светлая точка, разрослась, обратилась в круг, наподобие зеркальца, а в этом кругу мужчина увидел лицо.
- Ну… - сказал он.
- Не красавица. Ей тридцать лет, и она безумно хочет сына. Она уже любит его. Она создана для материнства. Ей долго не давали стать матерью, чувство созрело… Ты станешь любимым и единственным сыном. Ты получишь то количество любви, которого так тебе не хватало в детстве. Это будет справедливо. Ты вырастешь, окруженный любовью, и уйдет та горечь, которая все еще жива в тебе - даже здесь. Сколько раз ты объяснял свои неудачи тем, что тебя воспитали нелепо и бестолково? Сколько раз говорил себе: дети, которых любили, росли уверенными в своих силах, не замыкались, не сворачивались в клубок, колючками наружу, не прятались в своих фантазиях, не скрывали от матерей своих промахов и удач - их матери умели поддержать в беде и умели радоваться их успехам, а не бросали равнодушное "ну, хорошо, хорошо…" Так?
- Так.
- Бедный мой фантазер, сейчас у тебя есть шанс прожить жизнь, у которой совсем другие стартовые условия. Этот шанс - награда, если ты еще не понял. Тебе дают возможность обрести гармонию. Принимай, - сказал ангел. - Можешь стать сыном этой женщины, можешь - другой, у которой запас любви не меньше.
- Но чтобы понять это, я должен буду помнить свое прошлое… сравнивать, что ли?.. Разве это возможно?
- Люди считают, что невозможно. Ты не беспокойся - у тебя будут тайные знаки. Память проснется. На несколько минут, возможно, на несколько часов. Согласись, держать в голове постоянно свою прошлую жизнь - обременительно. Можно - мощным усилием воли, но вряд ли нужно.
- Какие знаки?
- Узнаешь. Ну так как же?
Мужчина не представлял себе пространства за пределами двора - точнее, ему казалось, что дальше - мир сорокалетней давности со всеми его приметами. А меж тем двор был заключен в шарик, наподобие икринки, и шарик этот соприкасался боками своими с другими, и в каждом были мирок, душа и ангел. Все они составляли вибрирующее облако, в центре которого медленно вращался неровный синий мяч. От облака постоянно отрывались шары и летели вниз, бледнея на лету и теряя правильную форму. Им навстречу мчались искры - чем выше, тем более замедляя полет. Некоторые, впрочем, пронизывали облако и скрывались в черном небе над ним. Там и гасли…