Поэтому когда пришло назначенное время, он аккуратно принял свою любимую позу для медитации, посмотрел в темноту и окончательно закрыл глаза. Теперь только тихое журчание воды тревожило его органы чувств. Но он обратил этот звук, использовал для того, чтобы нанизать на него вход в медитативный транс.
Монах не собирался медитировать сорок девять дней. Он был полон решимости оставить это тело здесь навечно, и не планировал больше в него возвращаться.
Тело Субаху осталось сидеть в темной замурованной пещере, неподвижное и вдыхающее воздух раз в несколько минут. Но сам он ушел. К просветленным. К обретению нирваны.
Дверь открылась перед ним нежно и величественно. И сияние цели подсказало ему, что он на пути к желаемому.
Глава 3
Лекс
Мать поднялась со стоящего у кровати сына кресла. Кардиомонитор подсказывал, что сердце бьется все чаще. Но грудь ее ребенка, до этого мерно вздымающаяся и опадающая, неожиданно замерла. Лекс перестал дышать.
Первая мысль, что пришла ей в голову, наверное, была самой глупой, которую можно придумать. "Но врач же обещал, – подумала она, – он сказал, что положение стабильно, и что Лекс может лежать в коме хоть годы".
Конечно же, врач говорил совершенно о другом. Да она и сама понимала, что глупо надеяться на какие-то обещания. В нынешнем положении сына надеяться легче было на чудо, чем на врачей. Они могли лишь поддерживать в нем жизнеспособность, да и то – сейчас под вопросом стояло и это.
В палату, словно пчела, привлеченная цветочным ароматом, влетела медсестра. Мать просто задержалась в отделении допоздна, ей позволили посидеть с сыном – это все равно ничего не меняло. В больнице сейчас оставалась только дежурная смена.
Но медсестра явно оказалась из опытных. Не задерживаясь ни на секунду, она щелкнула парой тумблеров, отключая противный писк-предупреждение, надела на лицо Лекса кислородную маску и начала готовить аппарат для искусственной вентиляции легких.
***
Лексу мешали. Этот сон оказался не таким уж и управляемым, как ему виделось сначала. Но зато чудовищно похожим на реальность. Ему нужно было подумать, хотя бы десяток секунд, а кашель не позволял ему сосредоточиться ни на мгновение.
Поэтому он перестал дышать. Сердце, пытаясь воспользоваться остатками кислорода в крови (этот сон обманул даже его собственное сердце!), застучало сильнее и чаще.
Но кто-то невидимый словно заставлял его сделать вдох и снова закашляться. Лекс держался.
Он считал, что все-таки это его сон. И каким бы неприятным он в данный момент ни был, только он может им управлять. Вода не помогла – что ж, но она появилась, как и дом, как, надо полагать, и лес.
В идеальном случае, он мог просто отказаться от дыхания. Но почему-то Лекс не сомневался, что его тело не послушается. Что-то ему подсказывало, что создавать дома в лесу значительно легче, чем заставить свои собственные легкие отказаться от воздуха, пусть даже и в призрачной реальности сна.
Лексу хватило нескольких секунд, чтобы успокоиться и начать творить. В лицо подул ветер, с отчетливым привкусом озона, хотя никакой грозой в этом осеннем лесу и не пахло. Зато ветер принес запас имбиря, свежесть и спокойствие.
Продолжая сдерживать дыхание, Лекс глотнул еще воды из стакана, который чудесным образом даже не опрокинулся и лишь после этого, выдохнул. Именно выдохнул, с силой выталкивая, выдавливая воздух из легких, сжав горло так, что остатки богатой углекислым газом субстанции выходили из его тела вместе с хрипом.
И лишь когда в его легких не осталось, наверное, даже и кубического сантиметра, он вдохнул свежий ветер. Вдохнул загадочный имбирь, смешанный с колючим озоном.
Горло сжималось от боли, но кашлять он перестал. Следующий выдох сопровождался таким же хрипом. Будь он не во сне – он сорвал бы себе голос после таких выходов, а здесь все равно собеседников не наблюдалось.
Силовое дыхание помогло, и неизвестный фантом постепенно ослабил свою хватку на его шее.
Лекс посмотрел на колено. Боль давила на ногу все сильнее и сильнее. Один из уколов боли вонзился настолько сильно, что у мальчика заболело сердце.
Лекс представил себе ванну, до самого верха наполненную ледяными кубиками. Почему то эта ванна стояла сразу за входной дверью.
Лекс встал и, прихрамывая, вошел в дом. По дороге он зацепил все же стакан, и тот неудачно упал с крыльца, ударился о камень и разлетелся на множество крупных стеклянных осколков.
Зайдя внутрь, Лекс тут же опустил левую ногу в ванну, целиком. Какое бы испытание сон ему ни приготовил, мальчик чувствовал, что в данном случае проще всего немного потерпеть, и боль уйдет сама по себе. Или он с ней свыкнется окончательно. Так или иначе, лед мог ему в этом помочь.
***
Подоспевший минутой позже дежурный врач включил аппарат искусственной вентиляции легких. Ни он, ни мать Лекса не заметили, как мальчик сделал первый вздох за мгновение до того, как аппарат заработал. Сестра заметила, но решила, что ей почудилось. В ее длительной практике случались и не такие чудеса, так что она отнеслась к этому спокойно, лишь запомнив для себя, что мальчика надо будет отключить от аппарата побыстрее. Попробовать, сможет ли он дышать и без чужой помощи.
***
Боль унялась лишь через пару часов. Но Лекс сильно хромал и ничего не мог с этим поделать. Когда нога находилось в расслабленном состоянии, то она о себе не напоминала, но только мальчик пытался пройтись, загнанная вглубь боль сразу давала о себе знать. Поэтому Лекс начал прихрамывать, даже сам того не замечая.
Тем не менее, как только ему стало полегче, Лекс вновь вышел наружу. Родители всегда журили его за излишнюю, на их взгляд, для его возраста практичность. Мать даже как-то заметила, что художники должны быть рассеянными и не видящими ничего вокруг. Лекс тогда ответил, что он не художник. А про себя подумал, что художники точно не должны жить по навязанным кем-то шаблонам. На то они и художники, чтобы быть уникальными, каждый по-своему. Вот он – отличался практичностью, опрятностью и на удивление спокойным характером.
Ему пора было осмотреть владения его сна, понять, есть ли у них границы, какие физические законы он может нарушать, а какие – нет. Даже в собственном сне своевременная инвентаризация безусловно полезна.
Поэтому он неторопливо шел по лесу, рассматривая деревья, кусты, облетевшие листья всех цветов. В какой-то момент Лекс поднял глаза и посмотрел на небо – светло-голубое. Он опустил голову обратно, зажмурился, и представил себе такое же небо, только чуть позднее, когда солнце только-только готовится заходить.
Открыл глаза и вновь поднял голову. Небо ощутимо потемнело, стало почти синим.
Лекс кивнул. То, что в этом месте он легко может играться с цветами, он уже ощутил. Вполне. А как насчет границ?
Подспудно мальчик ожидал, что через какое-то время ходьбы по лесу он наткнется на барьер, какую-нибудь невидимую преграду, ограничивающую его возможности в этом мире. Не мог же этот мир быть бесконечным? Он же не мог выдумать бесконечный мир?
Он шел и шел вперед, ожидая встретить если не именно этот заслон, то хотя бы что-то новое в становившемся аляповато-однообразном лесу.
И увидел барьер ровно в тот момент, когда и ожидал. Лекс прошел по лесу, наверное, с километр, когда заметил впереди неяркое радужное сияние. Пройдя еще чуть вперед, мальчик попал на прогалину, сразу за которой ввысь уходила радужная силовая стена. Вроде бы она и не была непрозрачной, но того, что находилось за ней, видно не было. Вполне возможно, за ней ничего больше и не было.
Ограда переливалась цветами осеннего леса. Лексу чудилось, что ее мерцание попадает в такт с ветром, но ручаться бы не стал. На всякий случай он подошел поближе и тронул стену пальцами. Стена как стена. Абсолютно плотная и уж точно непроходимая. Лекс пожал плечами и повернулся назад, в сторону дома на краю оврага.
Он сделал всего несколько шагов, но что-то, какая-то мысль заставила его остановиться. Странно все. Вот он ждал границу своих владений, ждал увидеть ее именно где-то здесь. И она тут же появилась.
Лекс прикрыл глаза, и представил, что нет никакой границы. Что дальше все также простирается бескрайний лес. Нет, даже не так. Бескрайний лес, которым заросли холмы. Горы вдалеке, прячущие свои пики в облаках и снегах. Река, стекающая с этих гор и несуетно петляющая между холмов. И осень, и небо, вернувшееся в полдень.
Лекс открыл глаза и обернулся. Барьера больше не было. Все стало в точности так, как он только что себе представил. Его мир, представленный им, выдуманный от начала до конца, до мельчайшей детали. Греза, которая не исчезает. Нет здесь никаких барьеров, кроме тех, что он выдумает себе сам.
Лекс оглядел окрестности, любуясь, запоминая, домысливая детали. Ему казалось правильным закрепить этот вид в памяти. Наверное, он мог бы создать все заново, может быть, даже еще более совершенным, но сейчас он хотел именно этот лес, эти горы и эту речку. Удовлетворенно кивнув, он отвернулся и снова шагнул в сторону дома.
Во второй раз его остановила не собственная мысль, а какой-то внешний фактор. Также как недавно Лекса накрыло удушающей болью в шее. Что-то подобное происходило и сейчас. Творилось что-то, чего он не планировал, не представлял, не предвидел, не ожидал.
Лес вокруг прикрыло дымкой. Странным туманом, дающим ощущение, что мальчик стал хуже видеть. Этот же туман сделал воздух вокруг мальчика заметно гуще, мешая ему двигаться, замедляя его шаги.
Потом этот туман попал в его сознание. Мысли моментально начали путаться, и через каких-то пару секунд он с трудом соображал, где находится и как он очутился в этом лесу, затянутым сплошным беспросветным туманом.
Лексу стало дурно. Ноги подкосились, и он бы упал, если бы не тот же уплотнившийся воздух, легко удерживающий его в вертикальном состоянии.
Потом вновь пришла боль. Только на этот раз, похоже, ее вызвал сам Лекс. Какие-то инстинктивные части его разума, доставшиеся ему от далеких предков, заставили мальчика застонать от боли. Зато его сознание слегка прояснилось. Несильно, но все же достаточно для того, чтобы он мог пытаться мыслить связно.
Что-то происходило. И это вызвал не он, по крайней мере, он не хотел вызывать это сознательно. Что, однако, по здравому рассуждению не означало, что он не мог вызвать это своими действиями. Не нарочно.
Лекс огляделся. И, конечно, не увидел ничего интересного в сплошном тумане, что его окружил. Он чуть прикрыл веки, и представил ясный и прозрачный осенний воздух. Настолько чистый, что даже горы вдалеке видны в мельчайших деталях. Даже облака у вершин исчезли, обнажая снежные шапки на самых высоких из пиков. Он открыл глаза.
Стало чуть лучше. Но никаких гор все равно не было видно и в помине. Хотя сейчас он смог разглядеть хотя бы деревья в паре десятков метров, а не только то, что стояло на расстоянии вытянутой руки.
Новый толчок боли в колене не добавил ясности сознанию. Зато у Лекса проснулось почти незнакомое для него раньше чувство ярости.
Земля вокруг содрогнулась. Кто-то, или что-то на него нападало. И хотя он не понимал, догнал ли его собственный кошмар или таящееся в глубине тумана существо имело иное происхождение, это мало что меняло. Лекс, вскормленный болью и яростью, сейчас предпочел бы сначала разобраться с врагом, и лишь после этого раскладывать по полочкам теории. Но он же был во сне?
А значит, неважно, где это существо. Важно победить его тем оружием, единственным, которое имеет смысл во сне. Он бы назвал это воображением.
***
Лекс подпрыгнул высоко в воздух, подогнул ноги и рухнул на землю коленями. И левым, и правым, хотя сейчас его волновал лишь удар по левому колену.
Боль вспыхнула в ноге маленьким взрывом, и вместе с ней пришла ярость, почти полностью прояснившая сознание. Лекс посмотрел прямо перед собой. Времени зажмуриваться у него не было, но он все же не верил, что сумеет перестроить окрестности прямо у себя на виду. Поэтому он моргнул, а не зажмурился.
Моргнул, и окружающий лес исчез, оставив за себя лишь голую выжженную пустыню. Огромное солнце, неспособное насытиться, продолжало нападать на потрескавшуюся землю. Даже через подошвы Лекс почувствовал исходящий от поверхности жар. И никакого тумана.
Лекс осмотрелся, ища хоть какие-то признаки врага, но увидел лишь белесый дым на горизонте. Дым-туман, отогнанный далеко от Лекса, но стремительно приближающийся. Пятно дыма сужалось кверху, постоянно кружило, слегка напоминая торнадо, и сокращало расстояние до добычи.
Выглядело страшновато, но, вместо того, чтобы побежать, Лекс шагнул вперед, навстречу смерчу. Моргнул.
Теперь и он, и смерч, двигались друг к другу по дну глубокого мертвого ущелья. Увильнуть здесь было невозможно. Только бежать или наступать. Лекс знал, что создал это ущелье сам, вплоть до потрескавшегося камня, которого коснулся, прежде чем вновь шагнуть вперед.
Но вот двигающийся ему навстречу смерч – его врага – он не представлял. Смерч пришел в это место сам. Кто-то иной проецировал в его мир кружащийся в сумасшедшем танце туман. Лекс шагнул еще, еще и еще, а потом побежал.
Смерч сначала тоже быстро приближался, но как только расстояние сократилось, начал притормаживать, замедляться. Пока не встал мертво на одном месте.
Лексу оставалось пробежать метров пятьдесят, чтобы столкнуться с туманом, когда тот начал отступать. Не просто улепетывать по дну ущелья, но еще и расползаться, растекаться дымчатыми ручейками. Лекс отрицательно качнул головой. Моргнул.
В саванне шел проливной дождь, нечастый желанный гость. Трава жадно впитывала каждую каплю, и далеко не каждой удавалось достичь земли. Но дождь безудержно атаковал поверхность, и защитник-трава постепенно сдавала рубеж за рубежом. Струйки тут же превращались в ручьи, ручьи – в реки, а реки – в бурлящие потоки.
Пытающаяся расползтись дымка не смогла рассредоточиться под постоянными ударами капель. Чтобы защититься, она наоборот сосредоточилась в небольшой крутящийся клубок, достигнув такой плотности, что потемнела и стала почти черной.
Похоже, враг только сейчас понял, что опасность, возможно, угрожает и ему самому.
В дождливый воздух проникло что-то вроде животного визга. Ударило по ушам, и Лекс слегка втянул голову в плечи, но продолжал приближаться.
Клубок превратился в эфемерного паука со жвалами, смотрящими в сторону мальчика. Паук прыгнул, пытаясь разом покончить со своей жертвой. Лекс моргнул.
Прямо перед ним возникла хрустальная стена, остановившая прыжок паука, так и не успевшего превратиться во что-то другое. От удара паук сначала замер, а потом медленно сполз на землю.
Лекс почти подошел к своей стене, когда паук что-то сделал. Наверное, тоже моргнул, по-своему. Не в силах убрать созданную Лексом стену, он просто переместился и оказался по другую ее сторону. Прямо перед мальчиком.
Жвала сомкнулись на его плече, почти у самого горла. Боль ничуть не походила на призрачную. Наоборот, боль чувствовалась вполне взаправду.
Лексу снова стало дурно. Сознание плыло, казалось, паук не кусает его, а высасывает из него соки, кровь, разум, душу. Душу. Ноги Лекса задрожали, и снова дало знать о себе колено.
Такой ярости мальчик не ощущал никогда в жизни. Более того, он чувствовал, что эта ярость ему не принадлежит. Что она нечто, находящееся при нем, но не имеющее с ним ничего общего. Лекс моргнул.
Мир сузился до небольшой комнаты. В той части комнаты, которую занимал паук, возникла пространственная решетка из металлических прутьев. Лекс видел даже ржавчину на некоторых из них.
А еще ему было интересно, пойдет ли из паука, неожиданно совмещенного в одной точке с прутьями, кровь.
Не пошла. Но паук снова взвыл, на этот раз не перед нападением, а перед смертью. Агонизируя, паук начал расплываться, снова возвращаться в образ тумана. Лекс моргнул.
В комнате сработала пожарная сигнализация, и жидкость начала разбрызгиваться из форсунок в потолке, заставляя гибнущего хищника оставаться в твердой форме.
Повинуясь интуиции, Лекс поднял руку и положил ладонь прямо на жвала, сжимающие его плечо.
Умирая, паук отдал что-то мальчику. Свою силу, или свою душу. Лекс не знал, что именно, но почувствовал, как трофей перелился в него, сросся с его сознанием. Лекс моргнул.
Субаху
Сияние окружало его, проникало внутрь, вызывало безудержный восторг. Он сам был источником сияния. Он, сидящий в позе лотоса, сиял, и лучи его просветления распространялись повсюду.
Но больше не происходило ничего. Субаху всмотрелся внутрь себя, и не почувствовал умиротворения. Оно было где-то близко, но не здесь. Это была не нирвана, а лишь путь к ней.
Субаху не вставал. Он знал, что его движение к цели не имеет ничего общего с физическими действиями, которые он совершит или не совершит. Важна только его сущность, его душа, стержень, который позволяет ему добиваться желаемого. Он лишь открыл глаза и осмотрелся. Весь мир вокруг заполонило сияние. Всепоглощающее.
Но сколь долго он бы ни сидел в ожидании чего-то большего, не происходило ровным счетом ничего. Что-то осталось незавершенным. Нужно было сделать что-то еще. Смыть грехи предыдущих реинкарнаций, возможно. Но он не знал, как. Длинный путь, через перерождения, его не устраивал. А коротким – его не пускали. Кто-то не пускал. Кто-то остановил его в преддверии цели. Его мир сиял.
Субаху не злился, не отчаивался, ибо знал, что лишь хладнокровие и спокойствие могут удержать его хотя бы здесь, так близко от цели. Он не мог сказать, что его душа абсолютно умиротворена, иначе нирвана уже бы приняла его.
***
Через вечность пришла боль. Странная размытая боль по всему телу, которого он вообще не должен был сейчас чувствовать. Отупляющая боль, которая не оставляла ни кусочка его тела, его мыслей и чувств без внимания. Но несильная. Словно кто-то поджарил его тело, окунул в обжигающе холодную воду вперемежку с льдинками, избил тело тяжелым молотом, дал вдохнуть ядовитые испарения, напоил отравой и брызнул в глаза кислотой. А после этого дал обезболивающее.
Так не должно было быть. Но Субаху обрадовался. Это испытание. Он пройдет это испытание, если надо, пройдет их много, но дойдет до самого конца пути. Лишь бы был путь.
Субаху закрыл глаза, ушел вглубь себя и продолжил медитацию. С болью не надо бороться. Пусть она борется сама с собой. Тогда, и только тогда, просветленный может чего-то достигнуть. Иначе, даже победив боль, он лишь будет отброшен назад, к очередной череде реинкарнаций. Пусть она победит себя сама. Дракон, кусающий свой хвост, вот как сейчас Субаху представлял эту боль.
И когда, еще одну вечность спустя, боль ушла, она оставила после себя легкий привкус воспоминания, и кусочек умиротворения. Словно кто-то, смертельно больной, умирающий, приобрел мир и покой, и отдал кусочек этого покоя юноше.
Субаху не стал отказываться. Он взял чужое умиротворение и добавил его к своему. Теперь он еще ближе к цели.
***