- Сходить в разведку, что ли, - сказал я Дюрре. Она промолчала.
Я достал топорик в чехле - единственное мое оружие, если не считать десантного ножа на длинной рукояти с пружиной внутри. Ножик был без рогов и кровостока, поэтому у Бдителей сходил за инструмент. Топорик я положил в глубокий внутренний карман моей косухи, нож подвесил за цепочку к подмышке правого рукава: стоит чуть тряхнуть рукой, нажать на кнопку, когда рукоять уже в твоих пальцах, - и можешь идти против всего света. Или сделать путевую отметину на стволе.
Я запер машину: она была еще теплой. Будем надеяться, оклемается от пережитого. А распечатать ее и увести - такого ловкача еще отыскать надобно.
На тропу я набрел быстро. Тонкая как нитка, она была подернута куцей зеленью, перерезана корневищами, однако чуть подальше расширилась и стала глаже. Ее обступали обширные цветущие земляничники, кое-где розовели неспелые ягоды. Я машинально сорвал одну такую - сладка необыкновенно. Лес тем временем на глазах редел, светлел, вместо елок появились лиственницы с березами. Вверху уютно щебетали птахи, белка шмыгнула с одной ветки на другую и побежала впереди меня.
- Вот выйду на ту дальнюю полянку с шиповником, глядишь, и первые грибы начнутся, - сказал я вслух.
Поляна оказалась ровной, как столешница, и трава на ней стояла не такая, как в самом лесу: изумрудная в голубизну, плотная и пружинящая, как в Гайд-парке - вот только где наши косилки? И, разумеется, о грибах я напророчил. Были грибы, даже выше моего роста: домики, что раздвинули над собой почву, как молодой подберезовик, розовато-коричневые или буро-золотистые, с крышами из дранки - и без окон. Зеленый свет и солнечные зайцы играли на стенах, и оттого они не казались слепыми. Изгородей при них не водилось, людей и подавно. Не удивлюсь - как бы они там, за дверью, освещались? После этой дурной подумки я беззвучно прыгнул из кустов прямо на ближнее крыльцо - теперь вжаться в косяк - толкнуть (она не поддалась, повертел ручку - черт! Дверка же в стену вдвигается, и защелки нет никакой) - проникнуть.
Тут я понял.
Светились сами стены, весь узор прожилок выступал на них, будто они были из драгоценного камня - нефрита или пейзажного кварца. В меня как-то само собой вошло, что так оно и есть: это мореная лиственница, вечное дерево, которое не гниет ни в какой воде. В моих лесах она была бы светлее и мягче, но в этом изменила свою природу настолько, что ее впору резать микротомом - так тверда - и заменять слюду: так она тонка и проницаема для света.
Прихожая в этой хижинке раскинулась от стены до стены, в нее выходили двери большей половины, и было в ней чистенько и обжито. Половик из камыша наискосок по полу из деревянных плах, латунный рукомойник с носом-дудочкой, на цепи, и под ним нечто вроде широкой вазы из того же металла, с ножкой, уходящей в гладкие доски. Крюки для платья и полотенец, сделанные из причудливых сучков, деревянные ведра из дощечек, похожие на бочонок, в которых солят капусту. Буковая лохань для стирки, корзины для белья и овощей с крышками и без, плетенные из берестяных лент. Все это наполовину тонет в странном желтовато- зеленом мерцании, более холодном по тону, чем снаружи. Будто я снова попал на дно того озерца.
- Мятная избушка, - сказал я громко, чтобы разбудить тех сказочных человечков, что спят в дальней комнатке. Но никто не поднялся из кроватки и не вышел навстречу нежданному гостю.
Да, вот еще из-за чего я подумал о малышах - перильца по всем стенам, как в балетном классе, и такие низкие, что мне было бы неловко делать ласточку. Я прошелся по комнатам. Перво-наперво открыл кухню, повинуясь не чему иному, как внутреннему тяготению: большая плита под жестяным колпаком, низенький разделочный столик, почти такой же для еды, в окружении табуреток.
На первом столе стояла миска и были разложены устрашающего вида тесаки, на втором - солонка и хлебница с сухариками. Буфет открывал взору нарядные блюда и чашки, выставленные напоказ, как в зажиточном крестьянском доме. Благородное дерево теплых тонов, расписная майолика, оранжевая с синим, вязаные хваталочки, держалочки и сморкалочки. Мойка была вырезана из цельного апофиллита - так в просторечии называют мягкий мыльный камень.
Вот чудеса! Вещи словно говорили со мной, как немые: жестами и улыбкой. Они были из любимой сказки, и мои опасения схлынули, будто в счастливом сне. Я по-хозяйски открыл буфет и обнаружил выше его смотровых оконец деревянные ложки, костяные ножи, вилки и уполовник, а ниже - банки с крупами, вполне съедобными на вид, и корзину с какими-то сушеными кореньями. Пахли они благонадежно: то ли гвоздикой, то ли тмином и чуток землей.
Потом я повернулся к маленькому и непроницаемому для глаз шкапу - и верите ли? Тут было самое ценное: туески с вареньями и медом, пачки сдобных галет, выглядящие современно и актуально, хотя и без рекламных добавок рядом с картинкой, сушеные груши и сливы в плетеных из прутьев коробках, очень крупные. Я рассудил, что уж это, во всяком случае, не отрава.
- С голоду, первое дело, тут не пропадешь, друзья гномики, - сказал я своим набитым ртом в закрытую дверцу. Это я до того изнахалился, что уцепил пятерней парочку сухофруктов и сунул в себя: мягкость, сочность и аромат были выше похвал.
Далее я вторгся, по-видимому, в гостевую, или "чистую" комнату. Широкий зев камина из дикого камня, с чеканной решеткой грубовато-уютного стиля, упругий и скользкий бархатистый пол, нисколько не дощатый, и на нем всякие-разные подушки: из лоскутов, "нитяного меха", вывязанные крючком, ковровые. Часов с кукушкой не было. Вместо них над каминной доской висела странная штуковина из дубовых шестерен, серпов и рычагов, которые ритмично вращались и покачивались. Время было разъято и вывернуто наизнанку, чтобы показать кому-то (если не мне) его эфемерное естество. Немного раньше некто сердитый проделал то же с моим пространством…
Тут я малость сам себя подверг обдумыванию - с чего это я такой умненький-разумненький? Неужели пропащая мамуля успела вложить в мою младенческую голову так много?
С этим я тронулся дальше. Две спальни - одна по виду жилая, другая не очень. Ложе в обеих выделено другим уровнем высоты - на ладонь выше пола - и вместо подушки еще одна ступенька. Зато одеяла-покрывала роскошные: верхнее - атласное, нижнее - валяное из такой мягкой и легкой шерсти, что и простынки не нужны. В жилой спальне стояли громоздкие лари, один с носильными вещами. Я отворил крышку, обнаружил поверх всего какой-то сарафанчик с оборками и тут же прихлопнул, застеснявшись Деликатность у меня врожденная, тоже от мамочки. На постель было брошено вязаное рукоделье, не снятое со спиц: кукольных размеров пальтецо, бежевое с черной отделкой.
Что здесь отсутствовало начисто - книги (такое дело было для меня привычнее присутствия), безделушки и шкуры. Последние два пункта почему-то ассоциировались у меня с дикарским и вообще патриархальным образом жизни и мигом разрушили сложившийся стереотип.
- Вот бы еще Дюранду сюда перегнать для полного счастья, - снова сказал я во весь голос. - Интересно, а воду здесь где берут?
С тем я здесь и обосновался, с завидной безмятежностью приняв этот мирок так же, как он меня принимал. Родник обнаружился в лесу, недалеко, и к нему вела дорожка из тесаных известняковых плиток. На день хватало четырех ведер и двух ходок. Посудины из деревянной клепки были тяжеленные; правда, к ним прилагались повозка со странной упряжью, то ли на осла, то ли на телка, - но на меня эти ремешки, во всяком случае, впору не пришлись.
Укромный приют в виде уютного шалашика на одно очко я тоже обнаружил с ходу. Облегчение для моей совести: не нужно при великой и неотложной нужде рыскать по живописным кустам. Дюрандальку я навещал каждый день по нескольку раз, пополняя кстати свой запас городских продуктов, но ничего более сделать для не мог. Впрочем, вид у нее был хотя и грустный, но вовсе не испуганный.
Еще я освоил пустеющую спальню, робко, но с удовлетворительными для меня результатами кухарил, гулял по деревеньке. Удивительное дело - она пустовала, но была обустроена. За всеми дверьми, во всех шкафах и рундуках одно и то же: уют, запас самой необходимой провизии, отсутствие пыли (так был чист лесной воздух) и стойкое ощущение тихого гостеприимства, скрытой и лукавой жизни, которую я не разогнал, однако заставил затаиться. Все это возбуждало во мне уже не страх, а сыщицкий азарт, который обращался, однако, не столько на господ домовых, сколько на их вещи. Я не знал, чем тут моют посуду и стирают белье, но поиски мыла, стирального порошка, щелока или хотя бы шершавых камней зашли в тупик. Ночами было совершенно нечего делать (фонарик я экономил), но ни свечей, ни лампы я не отыскал. В лесу, куда я в поисках сухих веток для топлива отваживался углубляться все дальше и дальше, естественны источником освещения были грибы и гнилушки, но меня почему-то не тянуло тащить их под свою кровлю. Так что ночью я дремал с ножом в изголовье и топориком в ногах, а днем вел сумеречный образ жизни, пока не совершил открытие в буквальном смысле этого слова. Отворил как-то вечером дверь, и в сени влетел огромный светляк неизвестного науке вида, имеющий сантиметров десять в поперечнике. Материальной его основой было насекомое, похожее на двукрылую стрекозу, ручное - оно сразу же село ко мне на плечо - и дающее ласковый зеленоватый свет, почти неотличимый от здешнего дневного, процеженного сквозь листву. Кстати, через недельку такого житья глаза мои отдохнули и стали зорче - ночью я иглу мог отыскать на улице, а днем глядел с поляны прямо на солнце, почти не моргая. Мой новый приятель уже меня не покидал: рано утром улетал попить своего нектара и обновить потускневшее свечение, но ближе к вечеру исправно дожидался у порога, когда я его впущу.
Как и подобает холостяку, грязной посудой я нагружал здешнюю могучую мойку и мыл сразу большими партиями, экономя воду и свои усилия. Губку для сих целей я таки отыскал: сдирала грязь, жир и копоть, будто их и не было.
И вот однажды глухой ночью эта посуда грохнула, да так сильно, что я пробудился, пробудившись - забоялся, а забоявшись, босиком попер на кухню, чтобы бояться перестать.
Так горел свет, но не мой: они жгли тоненькую щепку, зажатую в горизонтальные щипцы на подставке. В ее колеблющемся свете я увидел гладкошерстое маленькое чудище, изжелта-бурое и крайне длиннохвостое; огромные, на пол-лица, глаза его были на переносице разделены белой полоской и отблескивали ярым фосфором.
- Ой! - сказал я.
Чудище неторопливо выбралось из мойки на табурет, зажав в тонких пальчиках правой руки чистую салатницу. Левой ногой, такой же длиннопалой, оно сжимало тряпку.
- Извините великодушно, что пробудил вас, но поверьте, никакого терпения не стало! Посуду толком не моете, полов не метете и вообще без хозяйского глаза… А уж что вы не ужин сегодня ели - совершеннейшая мерзость!
- Вашу же печеную репу со шкварками из моих личных запасов.
- Горелую, вонючую брюкву в позавчерашнем жиру, что, осмелюсь доложить, пагубно сказывается на любом здоровье. Не умеете - не беритесь, нечего переводить продукты, - ворчливо заметил он и поскакал по полу до шкафа, диковинно пружиня ножками, согнутыми коленкой назад.
- Простите, а ты кто такой будешь? - пробормотал я чуток бессвязно, вспомнив, что я еще трушу.
- Домоправитель здешний, - он смущенно прикрыл веками свои жуткие бездонные гляделки и сразу стал похож на плюшевую игрушку. - Ночной призрак, а если по-научному, то лемуры мы будем, Лориен из семейства Лори, биологический вид "Лори тонкий".
- Ба! - восхитился я, - Так это ваш дневник мне подбросили по пневмопочте?
- Этого не знаю, однако заглавная страница моих записей и в самом деле исчезла. Не печальтесь - я ее легко восстановил. Всего лишь проба пера… Я был в уверенности, что кто-то, не буду говорить кто использовал его для неких интимных надобностей… впрочем, это не предмет для обсуждений, - ответил он велеречиво и с достоинством. - Однако же какое отношение имеет мой скромный труд к вашему пришествию сюда?
- Примерно такое же, как бузина на моем приусадебном участке к городскому брату моего папочки, - ответил я слегка бессвязно. - Я сам не понимаю, как его занесло ко мне, а меня - сюда. Но ваш манускрипт могу вернуть даже не совсем помятым, если нашарю в автомобиле.
- Автомобиле? А, понимаю. Это верховое животное, которое испортило берег привратного (я услышал - превратного) водоема.
- Извини, мы не нарочно - нас попросту насильно втянуло, а потом насильно вытолкнуло на сушу. И оно не животное, а механизм… в общем, не более живое, чем посудина у тебя в руках.
- Что же, такая форма медленной жизни тоже приемлема.
Он отворил дверцу свободной ножкой и поставил посуду вглубь шкафа - не совсем по тематике, к варенью.
- Так куда вы держали путь?
- Трудно объяснить: его тут нет, похоже, ни этого пути, ни того человека, за кем я отправился.
- Человека?
- Ну да, такого, как я, но помоложе.
- А, Старшего. Старшие ушли, а другие из их числа придут через год, а то и позже. Они ходят от селения к селению, чтобы земля от них не уставала.
- Наверное, мой Старший - другой, он землю собой не тяготит. В общем, я почему-то сбился с дороги и оказался посреди озера, в воде.
- У Старших бывают такие пути, - произнес он напыщенно, - в которых они не дают нам отчета. Когда Старший говорит, ты его слушаешь, зовет - ты находишь, но неизвестно как. А прямое наше дело - блюсти дом и очаг.
- Ваше? А вы сами кто?
- Младшие.
- Животные?
- Ну конечно. Все мы животные, потому что живем: земля, камни, деревья, крылатые светильники, вон как ваш, над головой. Зачем спрашиваете о пустяках?
Я понял. Животным он называл просто все живое, живущее. Но Дюранда…
- Хорошо, отставим. Похоже, мой Старший меня не звал или я не так расслышал, вот я и потерялся. Не прогоните?
- Как можно! Принимать гостей - тоже наша здешняя работа. Простите, а как ваше самоназвание?
- Джошуа, можно Джо или Джош. Ты - Лориен, а об остальных я, кажется, тоже догадался. Муська - мышь?
- Крыса. Черная в легкую пежину. Мыши поменьше будут и посмирней.
- Идем дальше по аналогии. Ужастик - уж. Змея.
- Конечно.
- Пульхерия?
- Кошка. Такая пуховая и нос кнопкой.
- Макаки и есть макаки.
- Именно, - кивнул он, - что с них взять! Снежные. Народ хотя и простого ума, но закаленный и трудолюбивый. Каждый в четыре руки вкалывает, простите за вульгаризм. Иначе с такими экземплярами, как Муська и Вальтер, долго не протянешь.
- Да, я помню, вы жаловались. Вальтер кто - собака?
- Ну, в общем да. Увидите.
- Слушай, друг, а почему вы все попрятались?
- Детишка велела, чтобы вас не смущать. Вы днем явились, когда мы ходим по лесу, и заняли наше помещение.
- Ох, извини, как нехорошо вышло-то. Дома ведь все одинаковые, а я…
Лориен замахал лапками.
- Что вы. Это нам честь и радость - вы не знаток наших обычаев, значит, вдвойне гость. Вот мы и решили устроить себе приключение. В деревьях сейчас тепло и ласково. Муська с Ужастиком остались - ведь вы их и не видите, малы они больно.
- Тогда… тогда скажи всем, что я прошу их вернуться.
- Великолепно! Я ужа пошлю, он прыткий, - Лориен повернулся на полу, как волчок, и заскакал к выходу. У порога обернулся:
- Утром встаньте пораньше, будем делать большую уборку.
Как ни удивительно, однако я заснул, и прекрепко. Время от времени я все же выныривал из этого состояния и слышал, как Лориен деликатно шебаршится в соседних комнатах, сокрушенно бормоча себе под нос. Он был из ночных жителей, это и позже сказывалось на его поведении.
На восходе солнца меня разбудили свежие кухонные ароматы. Лори, похоже, не ложился совсем, но был бодр и энергичен. Мы вдвоем позавтракали, помыли и расставили по местам посуду, протерли гладкие полы влажной шваброй и воском, а ковры - жесткой щеткой. Перебрали сундуки. Мне он выделил один полупустой, предварительно уплотнив его содержимым все прочие. Остальные твари не спешили выйти из подполья, только Муська и вернувшийся Ужастик время от времени беззвучно шмыгали под ноги, наводя на меня оторопь.
Между делом навозили воды. Я, кстати, спросил об упряжи.
- Валькина; только его поди еще в него засупонь, - проворчал лемурик.
Потом он соорудил обед, поставил горшки в утепленный ящик (это его я вначале принял за переносную колыбель), и мы уселись ждать.
К середине дня, наконец, началось. Сперва из лесу торжественно выступила пышная кошка, голубовато-серая, как песец, и очень независимого вида: некоторая кукольность и курносость физиономии этому не мешали. Затем закачались ветки, повеяло легким ветерком - поверху скакало обезьянье племя, мохнатое и сероватое. У самого порога, где восседали мы с Лори, оно попрыгало на землю и расселось рядком на корточках.
- Незнакомый Старший, Пульхерия, - сказал один с прононсом и чуть картавя. - Добрый?
- Мняу, - неопределенно подтвердила киса, принюхиваясь к моим ботинкам. Я ощутил легкое покалывание в мозгах: похоже, меня зондировали и передавали дальше по линии. - Мурр.
Она потерлась о мои брюки ушами и удалилась внутрь помещения, не пожелав пойти на ручки. Обезьяны остались - полного вотума доверия я не получил.
Сразу же после этого на тропе замельтешило нечто желто-черное. То была девочка: она показалась мне карлицей, потому что ехала верхом на собаке с пушистыми лапами бежевого цвета, добродушной мордой, тупой, как колун, и темным чепраком в завитушках. Седла и стремян не было - девочка управляла с помощью ошейника. Я разглядел и ее: довольно-таки милое личико с бровями вразлет, прямой носик, масть почти в тон собаке, светло-рыжая. Цвет кожи не молочно-белый, как этого ожидаешь при таких волосах, а нежно-смуглый, как топленые сливки. Небольшой рот, губы сизого оттенка, будто туты наелась или, скорее, черники; а глаза светятся яркой голубизной. Одета она была в недлинную рубаху того же цвета, что и волосы, и кожаные рейтузы с характерным серым сетчатым рисунком по серому же, но более светлому тону.
- Вы - Джош. Имя, будто ежика гладишь по иголкам. А я Руа, Ру, - так она представилась. Голос был низкий, певучий и довольно взрослый.
Ну нет, никакой она была не карлицей. Обыкновенная двенадцатилетняя девчонка. Но ее пес! Он был размерами почище сенбернара, какие в горах вытаскивают на себе путников из-под лавин; даже его водяная сбруя не давала о нем полного представления.
- Мама Кенга и крошка Ру, - я встал и поклонился, - Очень тронут.
Зачем я пошутил о сказочном кенгурином семействе, сам не знаю. Может быть, из-за прыгучести Лориена.
- Мамин путь настал, когда я еще почти не помнила себя, - спокойно ответила она. - А это Вальтер.
- Э… А он не кусается?
- Нет. Валька добрый, хотя немного склочник. Брешет для порядка, и то нечленораздельно, - она пригнулась, чтобы почесать ему подмышку, пес обернулся и лизнул ее в щеку. Затем они ступили на крыльцо и зашли в дом, я следом. Лориен вскочил мне на плечо, остальная компания, лопоча, ввалилась вся разом.
Девочка подъехала верхом к умывальнику и стала мыть руки.
- Ты что, так и ездишь по дому на собаке? - снова пошутил я.
- По дому - почти нет.
У двери в гостиную она ухватилась за перильца и стала сползать с Вальтеровой спины. Обезьяны подскочили, чтобы ее поддержать.