Блаженство на грани риска и обнаружения длилось и подогревалось необыкновенными приключениями совсем иного рода. Однажды к нам прибилась любопытная компания. Некий дядя, который двадцать пять лет назад проездом получил от местного роддома младенчика, в память этого тайно закопал под одной из рыночных шелковиц бочонок юного домашнего вина - и вот рука Господня! Никто его не приголубил за все эти годы! Вино и не подумало ни скиснуть, ни прогоркнуть, ни выпасть в осадок! По сему поводу старый хозяин закатил пир, на котором все мы, страннички, включая Агнию, блаженно напились. Хотя нет: Сали вызвался быть виночерпием, а такое дело требует ясной головы и трезвых рук. Мозги и у нас были как алмаз, а вот конечности отяжелели и вросли в землю. Весь мир вокруг показался нам исполненным стройной гармонии, подобно церковному хоралу: заходящее солнце, переливчато-алое, глубокое небо с редкими звездами, каждая величиной с белую тутовую ягоду, темные холмы, светлые дома и уныло-торжественные кипарисы вдоль улиц. Вино все не иссякало в наших посудинах, я даже подумывал, не плеснуть ли его Дюранде за капот, но побоялся короткого замыкания.
И все были чудо как красивы: заросший волосом хозяин в пляжных шортах, его сын и именинник в плавках, ковбойке и роскошных усиках, их верная жена и мать, что из соображений скромности напялила поверх бикини нижнюю сорочку с кружевами, такую же пышную и розовую, как и она сама, юнцы и девицы, отцы семейств и их дряхлые предки, пустившиеся в свою последнюю авантюру…
Старик хозяин и меня подбил на авантюру - уехать вместе с ними и еще с кое-какими избранными семействами, чтобы сгруппироваться в почти что официальном месте. Его стражи кормились за счет взяток, которые они иррегулярно получали с новоприбывших. Поэтому здесь наличествовала культура: нужное место, такое пахучее, что после него добрых полчаса приходилось выветриваться под сквозным зюйд-вестом, и лесенка к реке, довольно глубокой, смирной и плавнотекущей. Жидкость в ней была вполне пригодна к употреблению вовнутрь, хотя скорее в качестве еды, чем питья. Смирение же не далее как этой весной обернулось кое-чем противоположным. Таяние ледника в верховьях нагнало в реку лишнюю воду; она вспучилась и понесла с такой силой и прытью, что взломала бетонный парапет и потопила парочку юных полицейскаутов, имевших здесь тренировочный лагерь. Под его вывеской мы, по слухам, и существовали так безбедно - пока наверху не спохватятся. Поставленные же торчмя плиты парапета здешний народ использовал для сушки белья и прочих сходных надобностей.
Пока мы сидели у реки, начался август, обрушились дожди, которые шли три дня и три ночи без передыху. Река поднялась до верхней ступени лесенки, и движение ее потяжелело. Мы втроем закрылись в Дюранде, снова распластав сиденье во всю ширь. Питались мы красной рыбой и печеньем из моего особого запаса и точили бесконечные лясы, время от времени отвинчивая окошко вниз, чтобы выплеснуть некое ведерко, или приоткрывая дверцу для Агнии, которой стало совсем невтерпеж. Дождик исправно смывал все следы, как в хорошем детективе.
Наконец, погода утихомирилась, хотя тучи еще гуляли вовсю. Мы выбрались наружу и вдоль по высокому берегу направились к большой воде. Здесь было людно, как на главном проспекте мегаполиса; толпы не просыхающих и отупевших от долгого осадного сидения дикарей слонялись взад-вперед. Внезапно Сали поднял голову, а собака прижалась к нашим ногам: снизу от реки доносился гвалт. Я вгляделся. По воде, отчаянно хлопая крыльями, плыла дикая утка - она, похоже, не могла или боялась взлететь - а близ воды по песку гикая и бросаясь в нее голышами, от чего птицу то и дело окатывало фонтаном, неслось развеселое стадо полуодетых мужиков и баб.
Сали сдвинул бровки, лицо его помрачнело. У меня самого в нутре заныло - так остро почувствовал я, как ему невмоготу, вот-вот сорвется. Хоть бы отвлечь его на что-то другое, разрядить гнев, который назрел у него в душе… Пусть случится событие, что отпугнет ораву от ее добычи, взмолился я про себя кому-то незнакомому. Сделай!
- Эй, гляньте-ка на море, - громко сказал рядом с нами пожилой человек местного вида. - Смотри, что делается, - смерчи идут.
Из дальней брюхоногой тучи выступили и погрузились в соленую воду три черных отростка, еще один был подобран под ее живот.
- Воду сосут, гады, - старик сплюнул. - Теперь если пойдут в верховье - здеся почище весеннего все затопит. А то и прям на наши головы опорожнится.
Народец примолк и отрезвел. Кряква под сурдинку дошлепала до моря и куда-то канула, должно быть, в свое гнездо под береговым срезом.
Сразу после того все стали спешно расходиться по экипажам; кое-кто уже застучал кольями от палаток и рамами раскладушек, а то и дал команду от винта. Я это дело ох как понимал: речка протекала под дну большого оврага, и если пойдет поток, на склоны так просто не выбросишься, силы обычного мотора не хватит. И вообще сообразить не успеешь.
- Наделал ты дел, - укоризненно сказал я мальчику.
- Почему я? Мне показалось, что это ты, Джош. Как и тогда, под мостом. Ты ведь сильный.
- Не мели глупостей. Это ж никакой человеческой силы не хватит, чтобы развалить мост или притянуть стихийное бедствие.
К концу дня смерчики вроде бы подвинулись ближе, Мы трое слонялись по берегу и глазели на них. За нашей спиной шли судорожные и уже тотальные приготовления к отъезду: стягивались тросом багажники, разгонялись моторы, Большинство к этому времени удрало, включая наших приятелей по несчастью.
- Их сейчас Бдительные повяжут одних за другими, как курей, - вслух подумал я. - Глаз у них наметанный на человеческий переполох.
- Пограбят, набьют физиономию, наложат штраф - и выпустят до следующего сезона, чтобы шерстка отросла, - рассудил Сали. - Беда невелика. Или ты имеешь в виду, что нам троим так легко не отделаться?
- Дюрандаль - плавучий транспорт, в отличие от их техники. Только это я и имею, - ответил я. - Давай-ка рискнем переночевать, авось там, в горах, до утра ничего не произойдет. А утречком тронемся позади их всех.
- Как знаешь, - пожал он плечами.
Я упаковался, поднял сиденья и вдобавок отодвинул переднее от руля как мог дальше, впритирку к заднему. Сали и Агнешке так стало тесновато, хуже, чем в нашу первую ночь; зазора, чтобы свесить ноги и нащупать внизу мягкое собачье пузо, я им почти не оставил. Зато баранка не путалась у меня в головах, хотя я ее не только не загнал в колонку, но и не закрепил. Рычаги тоже удобно ложились в руку - прямо как ствол любимого автомата. В случае появления большой и быстрой воды я мог рвануть с места в течение ока. Про то, что здесь, по моей прикидке, каждый второй неурочный разлив сопровождается селем, я не обмолвился ни одной живой душе.
Есть не хотелось, раскочегаривать плиту - тем более.
- Ложитесь и постарайтесь выспаться, - скомандовал я, - Последняя ночь, куда ни поверни.
Две головы, черная и ушастая рыжая, согласно кивнули мне в ответ, совсем как тогда.
И снова ко мне пришел чужой сон…
Я выхожу из колонн дворца, который нависает скалой, схватывает меня сзади теплой темнотой материнского лона, темнотой, которая только что была моей тихо лепечущей жизнью, моим смутным прошлым. Какое это прошлое - нельзя вспоминать, мне довольно того, что оно есть. И я есть, и ручей, который, ширясь, вытекает из колонн и тут же впадает в пологую мраморную ложбину, которую сам и выточил в ступенях. Его русло ведет меня обсаженной кипарисами лестницей на самый берег моря. Там бухта, куда я выношу свое естество, свою суть, запечатленную в комке моей плоти. Здесь на высоких вершинах горят, как праздник, цветные, радужные, переливчатые шары, их сияние пронизало море до самого дна и бросает на него блики. Я медленно захожу в воду, она теплая, как моя кожа, соленая, как моя кровь, и будто никакая; ни прохлады от нее, ни жара, только шелковистая скользкость, которая обволакивает меня в моем движении, останавливает, растворяет в себе, делает меня самою собой. От меня отделяются воспоминания - как кожа, мясо от костей, они уходят и, уходя, вспыхивают с последней силой. Отец в вороненых, рыцарски блестящих доспехах, младшие сестры и братья - букет парчи и кружев, улыбок и ярких лент, мать - густая шелковая синева простертых до полу одеяний и черный бархат голоса. Не бойся отдать мне то, что ты считаешь собой, оно вернется к тебе обогащенным… не бойся… Я - это ты, ты - это…
- Я. Погоди, кто я? Я Джош!
Тут я испугался - и проснулся.
Наутро море стало неподвижно, пляж и бивак - пустынны. Ветер сделал полуоборот, и теперь с моря дул упорный встречный ветер, захолаживая воду; небо и вода стали ясными, неподвижными и четкими, как на слайде, и смерчи убрались.
- Нажрались досыта, - заметил я.
Сали не ответил. Он стоял спиной к морю. Темные пряди трепал норд-ост, они струились в воздухе и падали на лицо, ежесекундно его меняя, но общее выражение оставалось грустным.
- Лето кончилось, - ответил он наконец. - Кончается.
- Ладно, не последнее же. И кончаться оно еще будет долго: осень на юге тоже теплая, даже чересчур. Давай умоемся, позавтракаем и двинем куда глаза глядят.
- А твои глаза глядят на дом, верно?
- Как у каждого, - почему-то рассердился я. - Уж пора бы и о нем подумать.
Дом. Разве он там, где стекло, где я родился, где Дэн живет сейчас без меня? Мне пришло в голову, что нас с Дюрандалью, двух бродяжек, всегда соединяло более нежное и интимное чувство, а теперь я допустил в этот круг еще двоих и теперь мы все трое одно.
Однако это было так… несуразно, что ли. Почему выскочило это кургузое числительное имя? Почему не четверо, это у тебя, что ли колеса, вертелся во мне совершенно дурацкий вопрос. Ну, я плюс Дюрра как единая мобильная единица - один, Агния - два, Сали - три. Как троим соединиться, мы же такие разные. Мир обессмысливался на глазах, вращался, брызгал осколками, точно кафешантанный стеклянный мячик, звенел пустотой. Я мотнул челкой.
- Я тебе по-прежнему нужен? - донесся до меня почему-то далекий голос Сали.
- Ну… Конечно. Не бросать же то, что так славно началось.
- Тогда поедем, куда ты знаешь. Ты прав, мы все равно уже начали, а кто начинает, тот обречен выиграть.
После этой глубокомысленной фразки мы почти не разговаривали, разве что по пустякам: ложку там подай, поправь на мне воротник куртки. И прочее в том же духе. Агния не глазела в окно, ловя носом свежий воздух, а подремывала на заднем сиденье, а мы с Сали стройно и в лад покачивались не переднем. Да уж, лопнула пружинка, и завод кончился, истекли разъезды и караваны, погони и облавы…
Заставы - они остались. Таможни у каждого мегаполиса, как врата в соседнее государство, и такая же точно у моего родимого. Как я забыл! Обыкновенно через них проезжаешь безо всякого, лихо козырнув техпаспортом: сидит тут обычно самый безвредный экземпляр Бдительного, - а тут я без оснований на то притормозил.
Он так и воззрился на Сали, пока я предъявлял ему документы.
- Мальчишка в паспорт не вписан. У него что, уже отдельное удостоверение личности?
- Зачем оно мне, если моя личность сама себя удостоверяет? - ответил он.
- Вон собака - с нее и правда чего взять: уши, ноги, хвост - и все. Ошейник при ней. Уж ее-то хозяин едва приедет - поторопится вписать как иждивенца, а то отнимут без разговоров. Постой-погоди, так ты из тех, кто под самим собой хочешь ходить?
Сали кивнул. Его правда-матка с чего-то очень пришлась мне не по душе.
- Не под Сетью, не под властью. Такие у нас либо беспризорники, либо вовсе желтенькие. Дай-ка посмотреть на себя поближе, ну?
Из машины мы не выходили, достаточно было развернуться и дать деру. Этот бы за нами не погнался, не его епархия, а и погнался бы - не догнал. Дорожная инспекция - другое дело, и каково сладко было б нам скитаться под ее прицелом - не берусь судить.
Словом, я безнадежно устал и сидел как чугунный, пока Сали вместе со своей котомкой выбирался из машины и шел к будке стража, чуть вразвалочку, небрежно переступая своими чуть косолапыми сандальками.
- Мне нельзя причинить вред, - сказал он на прощание почти беззвучно, - они знают. Отошлют в одно из моих знакомых убежищ. Только не вяжись с ними попусту.
- Эй, дай-ка мне адрес распределителя, - произнес я залихватски, чтобы хоть как-то себя оправдать в своих глазах. - Глядишь, я усыновлю мальчишку, он мне по нраву пришелся.
- Зет-три, самоназвание - Липовая Аллея, - расхохотался тот, к кому относилось Салино "вы" - этот Бдитель сидел внутри, и как-то так, что совсем слился со стеной наподобие плесени. - Он как раз родом оттуда, если нам не изменяет фоторобот. Ты как, паря, запомнишь или тебе записочку написать?
Я запомнил. Еще бы! То был вовсе не распределитель малолетних. То был окончательный и бесповоротный сумасшедший дом.
"Не уступи я, отняли бы собаку, в конечном счете, на это был сделан намек, понятный и дураку, - ораторствовал я про себя, въезжая под главную арку, поднимаясь по пандусу и медленно выворачивая на одну из подвижных лент. - Бродяжить летом куда легче, чем зимой, когда днем жара чуть меньше, а ночью иней на почве. Хочешь не хочешь, а пришлось бы с нею осесть и легализовать по всем правилам, а диких собак в мегаполисе не жалуют, только за взятку и запишут, если запишут вообще. Не то объявят рассадником заразы, усыпят или пристрелят. Мальчику и впрямь бояться нечего, если не будет петушиться и болтать лишнее… ну, он-то ох как горазд это делать, да ведь маленький еще, не обратят внимания… и вообще над чокнутым можно и опеку потом взять, навещать, скажем, раз в неделю, как уж там разрешат…" Мысли были тягучие и вялые, как переваренные макароны, и оставляли во рту подлый привкус. Расстарался один такой махать кулаками после драки!
Агния тоже поникла ушами и хвостом - не воинственный страусовый плюмаж, а унылая штатская метелка.
- Эх, старуха, надо было нам сорвать банк и улепетывать, хотя, с другой стороны, - на кой нам такая головная боль!
Так говоря, дополз я до двери нашего подкорпуса и оставил в роскошных пластиковых джунглях, что обрамляли его фасад. (Натуральные растения у нас чувствуют себя не вполне на месте, вот если помните, что я говорил вам о зимнем саде - так он не подделка, просто крайне зимний, очень маленький и весьма дорогой.) Поднять машину по системе пологих скатов было раз плюнуть, только кололо меня желание от чего-то там такого подстраховаться. С другой стороны входа стоял большой прицеп от трейлера, а я с двух часов пополудни сего дня стал пуганой вороной.
А поскольку и оставлять в машине последнее, что у меня оставалось от красного летечка, и нарушать его видом здешнее благочиние - было в равной степени безрассудно, я нашарил под сиденьем большую сумку из непрозрачного пищевого винила и запихнул ее туда с головой, оставив вверху небольшой продух. Псина была привычна ко всяким превратностям судьбы и даже ни разу не вякнула, пока я тащил ее по коридору и поднимал в лифте.
Дэн был дома и упаковывал посуду. Хрустальных безделушек, антикварных занавесей и большей части мебели уже и след простыл. Вот дела - пользуясь моим отсутствием, он решил напрочь завязать с деторождением и сексом и пошел в монастырь!
- Начальство в последнее время стало косо поглядывать и перекрывать кислород, а лучшие мои коллеги давно туда эмигрировали. Ну, и внутреннее расположение души, - пояснил он чуток напыщенно, заворачивая тонкие чашки в туалетную бумагу и перекладывая в кофре ватой. - Вовремя приехал, я тут записку думал тебе сочинить, а теперь обойдешься. Если захочешь есть - грей себе и животному то, что найдешь в холодильнике, а то я занят. Видел, наверное, какой транспорт под меня одного прислали?
Деловито сгреб филейную салфетку, что оставил по недосмотру.
- Женщинам пойдет. Сервизы - тоже им, смотри сундука не опрокинь. Кофейный, два чайных и два столовых. Своего гончарного производства у нас нет, а посуда ж таки бьется.
- Ты что, и кровать забираешь?
У меня в комнате стояла низкая многоспальная штуковина в стиле а-ля-мадам-Дюбарри, на которой, по сплетням, отрубили голову последней французской королеве. Хороша была штучка: на восьми лапках, будто паук, с бронзовыми нашлепками в виде звериных морд и бортиком вдоль всех четырех сторон пурпурного кардинальского матраса. Я ее слегка презирал и спал рядом на диванчике, но, с другой стороны, привык почитать семейной реликвией.
- Уже забрал. Для нашего молодняка сгодится. Ты думаешь, это просто нынче - выехать за рубеж? Сколько документов оформлять, сколько инстанций пройти, сколько разрешений на вывоз антиквариата подписать! В одном повезло - что я сам в здешний городской интерьер не вписываюсь.
- А я на кого останусь?
- Ну, ты и так здесь бываешь проездом. Как-нибудь обойдешься без кулинарных изысков и архитектурных излишеств.
Между тем Агния, выпроставшись из сумки, подтащилась к нему едва не на животе и вдумчиво обнюхивала его штанину, пытаясь определить, собака он или все-таки кот.
- Славная у тебя воспитанница. Такие чистые кельты сейчас у любителей на вес золота. Что это с тобой, собаченция, - осложнение после чумы, да? Знаешь, Джо, одолжи ее нам ненадолго, подлечим, а заедешь проведать - вернем, не сомневайся. Как насчет этого?
Я хотел было отрезать, что никак, а про себя добавить, что не хватало мне еще и этого предательства. Но Дэн никогда зря не говорил: специалисты вокруг него группировались экстра-класса. И я испугался, что если я захочу Агнию для себя, как сами знаете кого… то предам ее еще хуже.
- Забирай. Вдвоем с Дюррой перебьемся. Стой, а адрес?
- По приезде успеется. Конспирация - прежде всего! Ты как, до низу меня проводишь?
Он отчалил - негромко и неторжественно, потому что двигатель вскоре подкатившего трейлерного тягача работал на малых оборотах, а чмокаться взасос и рыдать полным голосом было у меня не в обычае. И вот я остался перед лицом полупустого холодильника на кухне, в которой от истребления уцелели только два табурета, стол и электроплита с программным управлением. По комнатам были раскиданы кое-какие стулья, ломберные и журнальные столики, диванчики и козетки нерационального кроя, стоял огромный компьютерно-развлекательный центр с приложением всего, что светит, звучит, играет и дергается, в шкафу уцелели те одежки, которые были бесспорно моими. (Хотя Дэн был ниже меня ростом, я одалживал у него кое-какие щегольские наряды, и он старался не занашивать их зря.) В сущности, все мое я всегда носил с собой и все прочее было легко восполнимо, кроме Дома; а его я давно начал терять по зернышку и по капельке.
- Скукота! Книжку бы какую почитать или сон увидеть, - вслух подумал я.
От зрелищ по ящику я, и правда, отвык за время натуральной жизни. Можно еще было развлечься домеблировкой - деньги у меня водились, и я был на все сто уверен, что Дэн и свои личные с нашего общего счета не снял. Деньги для отшельника - прах, в отличие от материальных объектов. Можно было и закатить грандиозную гулянку с девочками и приятелями - это сырье мигом оказывалось под рукой в нужные момент и запах денег чуяло за версту. Только все мои хотелки кончились, все винтики повылетали, и единственно о чем я мечтал - упереться носом в стенку и выреветься всласть.