Фантастика в данном произведении - всего лишь прием, позволяющий писателю войти в мир личных и общественных отношений, показать их сложность, противоречивость, особенно в дни, когда в стране происходят перемены.
Сергей Абрамов
Стоп-кран
Паровоз закричал нечеловеческим голосом. То есть не паровоз, конечно, никакой, а тепловоз или электровоз, Ким не видел, что там впереди прицеплено, Ким увидел только, как качнулись вагоны туда-сюда, как брякнули они своими литаврами, как зацокали копытами по рельсам, по стыкам, а тетка на площадке последнего вагона выбросила вперед руку с желтым скрученным флажком: мол, привет всем горячий.
А вот фиг вам, а не привет, подумал Ким на бегу, на лету, в мощном тройном прыжке, с приземлением на той самой площадочке - прямиком в жаркие суконные объятия строгой тетки с флажком. Чтобы она обрадовалась сюрпризу мужского пола - так нет. Напротив - заорала столь же нечеловеческим голосом, что и паровоз:
- Куда лезешь, гад полоумный, металлист хренов, ноги бы тебе повыдергивать, поезд-то идет уже, не видишь, что ли? - и всю эту тираду - выкатывая круглые глаза, норовя врезать гостю по кумполу желтым флажком на крепком деревянном древке.
- Статья двести вторая ука эрэсэфэсэр, - надменно, но быстро сказал Ким, отстраняясь, избегая удара.
- Чего? - не поняла тетка.
- Нанесение тяжких телесных повреждений. Три года с полной конфискацией, понятно? - И, сменив надменный тон на вполне доверительный, спросил шепоточком: - Возьмете в дорогу бедного студента? Позарез надо… - и показал, как позарез, по горлу ребром ладони скользнул плюс глянул на ладонь для убедительности: нет ли свежей крови?..
Крови не было, но тетка прониклась.
- Куда ехать-то, студент? - спросила.
- Куда?.. - надолго задумался Ким, глядя в открытую вагонную дверь, за коей проплывал не то Курский, не то Казанский, а может, и вовсе Киевский вокзал. - Куда?.. - повторил он, не зная, что и ответить, потому что и впрямь не знал, куда порулил из первопрестольной в полдень среди июня, какого лешего он сорвался с места, бросил несделанные дела, недолюбленных девиц, от практики институтской не отмотался, матери телеграмму не отбил… А-а, вот: может, к матери?.. Не-ет, не к ней, мать Кима только в августе ждет… Видать, сняла его с места подспудная черная силища, тайная могучая тяга, просто именуемая в народе шилом в одном месте.
Поэт-современник когда-то афоризмом разродился: мол, никогда не наскучит езда в Незнаемое, мол, днем и ночью идут поезда в Незнаемое. Вот вам и адрес, вот вам и пункт назначения. Хотите - районный центр, хотите - поселок городского типа.
Но Ким не стал травмировать тетку поэзией, Ким ответил уклончиво, но для слуха привычно:
- Куда глаза глядят…
Как и ожидалось, тетку ответ удовлетворил, она сунула ненужный флажок в кобуру, захлопнула вагонную дверь, с лязгом отрезав от Кима прошлый мир. Сказала:
- Ладно уж, возьму… Пойдем, посидишь у меня. Я пока билеты соберу.
Тут бы Киму и спросить естественно: а куда глаза глядят? В смысле: в какую такую даль, простите за высокий штиль, направил свои дальнобойные фары помянутый выше локомотив? До каких станций купили билеты теткины вагонные подопечные?.. Но спросить так - значит признать себя как раз гадом полоумным - смотри первый теткин монолог! - которому не в культурном поезде ехать, а смирно лежать на узкой койке в больнице имени доктора Ганушкина. Какому здоровому такое помстится: поутру покидать в сумку близлежащие носильные вещи, нырнуть в метро, всплыть у неведомого вокзала, сигануть в первый отъезжающий поезд: куда отъезжающий, зачем отъезжающий?..
Понятно: Ким промолчал. Всему свое время. Тетка пойдет с билетной сумой по вагону, а он, Ким, изучит маршрут, традиционно висящий под стеклом в коридоре. И все станет ясно, хотя вредное шило в известном месте никакой ясности от Кима не требовало: прыгнул невесть куда, едешь туда же - вот по логике и сойди глухой ночью в темноту и неизвестность…
Тетка провела Кима в казенное купе, усадила на диван напротив хитрого пульта с тумблерами, наказала:
- Сиди тихо. Я - щас…
И ушла. А Ким посидел-посидел, да и пошел-таки глянуть на маршрутный лист. Но - увы: под стеклом на стенке напротив красного рычага стоп-крана висела цветная фотография Красной площади и никаким маршрутом даже не пахло. Не судьба, довольно подумал Ким. Вернулся в теткино купе, зафутболил сумку с одеждой под полку, уставился в грязное окно. А там уже пригородом бежали буйные огороды, обширные картофельные поля, утлые домики под шиферными крышами - милое стандартное Подмосковье, родное до неузнаванья.
- Чай пить будешь? - спросила тетка, возникнув в двери. Не дожидаясь ответа, похватала стаканы в битых подстаканниках, ложками зазвенела. - Что, студент, денег совсем нету?
- Ну, разве трёшка, - легко припомнил Ким.
- И как же ты с трёшкой в такую даль?
В какую даль, подумал Ким? А вслух сказал:
- Добрые люди на что?
- Чтой-то мало я их встречала. Они, добрые, то полотенец сопрут, то за чай не заплотят, а то все купе заблюют, нелюди… - бухнула в сердцах стаканы на стол: - Пей, парень, я-то добрая пока. Булку с колбасой станешь?
- Стану.
- Колбаса московская, хорошая, по два девяносто. Я три батона взяла…
Ким следил голодным глазом за пухлыми теткиными пальцами, которые крепко нож держали, крепко батон к столу прижимали, крепко ухватывали крахмальные колбасные ломти. - Дорога долгая… - положила на салфетку перед Кимом толстый хлебный кус с хорошей московской: - Ты ешь, ешь. Скоро напарницу разбужу - вот и поспать ляжешь, вот и запру тебя в купе - никто не словит, - мелко засмеялась: - Ах, дура-то! Кому ж здесь ловить? Поезд-то специальный.
- Это как?
Час от часу не легче: что за специальный поезд подвернулся Киму? Никак - литерный, никак - особого назначения?
- Литерный. Особого назначения, - таинственно понизив голос, сказала тетка. И ускользнула от наскучившего казенного разговора - к простому, к домашнему: - Да звать тебя как, студент?
- Кимом.
- Кореец, что ли?
- Русский, тетенька, русский. Папанька в честь деда назвал. Расшифровывается: Коммунистический интернационал молодежи, по-нынешнему - комсомол.
- Бывает, - сочувственно сказала тетка. - А меня - Настасьей Петровной. Будем знакомы.
Самое время сделать маленькое отступление.
Ким принадлежал к неформальному сообществу людей, живущих непланово, с высокой колокольни плюющих на строгие расписания занятий, тренировок, свиданий, дней, ночей, недель, жизни, наконец. Людей, могущих сняться с обжитого гнезда, не высидев запланированного птенца, и улететь на юг или на север, где никто тебе не нужен и никто тебя не ждет, а здесь, в гнезде, ты как раз всем нужен, черт-те сколько народу ждет тебя сегодня, завтра, через три дня, а ты их всех чохом - побоку. Нехорошо.
Такие люди, казалось бы, срывают громадье наших планов, и если в песне придуманная сказка до сих пор не стала обещанной былью, то это - из-за них. Вечно и всюду вносят они сумятицу, непорядок, разлаживают налаженное, посторонним винтиком влезают в чужой крепко смазанный механизм, выпадая, естественно, из своего собственного. Который, замечу, отлично без них крутится…
Но кстати. Кому не знаком милый технический парадокс? Чините вы, к примеру, часы-будильник, все разобрали, все смазали, снова собрали, ан - лишняя гаечка, лишний шпенечек, лишняя пружинка… Куда их? А некуда вроде, да и зачем? Работают часы, тикают, будят. И вы успокаиваетесь. И только время от времени гвоздит вас подлая мысль: а вдруг с этим шпенечком, с этой гаечкой, с этой пружинкой они лучше работали бы, громче тикали, вернее будили?..
И сколько же таких незавинченных винтиков, незакрученных гаечек, пружинок без места раскидано по державе нашей обильной! Вставить бы их куда следует - вдруг все у нас лучше закрутится?..
Еще кстати. Кто, скажите, точно знает, где какому винтику точное место? Только Мастер. А где его взять, коли научный атеизм всерьез убедил нас, что никаких Мастеров в природе не существует? Что лишь Человек проходит, как хозяин необъятной Родины своей. Стало быть, некому подтвердить, как некому и опровергнуть, что винтик-Ким - из описываемого поезда винтик. В данное время из данного литерного поезда особого назначения. Вставили его таки. Некий Мастер вынул его из ладного институтского механизма и вставил в гремящий железнодорожный. И все здесь сейчас так закрутится, так засвистит-загрохочет, что только держись!..
Красиво про винтики придумано! Одно огорчает: не сегодня, не здесь, и, увы, не только придумано. Увы, три с лишним десятилетия Некий Мастер отвертки из рук не выпускал: вывинчивал - завинчивал, вывинчивал - завинчивал…
Ким бутерброд доел, чаем залил, заморил червяка благодаря доброй Настасье Петровне. Сама она сидела рядом на полке и тасовала билеты в кармашках сумки-раскладушки, раскладывала служебный пасьянс, что-то бубня неслышно, что-то ворча сердито.
- Не сходится? - спросил Ким.
- С чего бы это? - обрела внятность проводница. - У меня купейный, все чин-чином. Это в плацкартном или того хуже - общем глаз да глаз нужен…
Что-то все ж не сходилось: не в пасьянсе у Настасьи Петровны - у Кима в уме.
- Это как понимать? - полегоньку, подспудно двигался он к цели. - В поезде особого назначения - общие вагоны?! А как насчет теплушек? Сорок человек, восемь лошадей…
- Теплушек нет, - не приняла шутки Настасья Петровна, - не война. И общих не цепляли, не видела. Я вообще по составу не ходила. Бригадир пришел, сказал: сиди, не рыпайся. А чего рыпаться: своих дел хватает.
- Секретный, что ли, состав?
- Не знаю. Тебе-то что? Состав не секретный, зато ты в секрете, поскольку заяц. Я о тебе знаю и Таньке скажем, и все. Понял?
- Понял. А Танька - это кто?
- Ну, я это, - сказала Танька.
Она стояла на пороге купе - молодая, смазливая, кругленькая тут и там, опухшая от сна, патлатая и злая.
- Ты кого это подцепила, Настасья? - сварливо сказала злая Танька. - Тебе что, прошлого выговорешника мало, другого заждалась?
- Да это ж студент, Танька, - укоризненно объяснила Настасья Петровна.
- А хоть бы и так, ты на его рожу посмотри!
- А чем тебе его рожа не люба?
Тон разговора повышался, как в "тяжелом металле" - по октавам.
- Что рожа, что рожа? Он же хипарь, металлист, он же зарежет и скажет, что так и было!
Ким счел нужным вмешаться в живое обсуждение собственной подозрительной внешности. Вмешаться можно было только ором. Что Ким и сделал.
- А ну, цыц! - заорал он, конечно же, на тональность выше предыдущей реплики.
Поскольку поезд спешно отходил в Незнаемое и Ким еле-еле поспел на него, то и нам некогда было описать его. Кима, а не поезд. Напомним лишь, что металлистом его обозвала и сама Настасья - когда он сиганул ей в объятия. Возникает вопрос: почему такое однообразие?
А потому такое однообразие, что ростом и статью Ким удался, что волосы у него были длинные, прямые, схваченные на затылке в хвост узкой черной ленточкой, что правое ухо его, мочку самую, зажала позолоченная серьга-колечко, что одет он, несмотря на жару, в потертую кожанку с самодельными латунными заклепками на широких лацканах, что на темно-синей майке у него под курткой красовался побитый временем офицерский "Георгий", купленный по случаю стипендии у хмурого бомжа в пивной на Пушкинской.
Отсюда - выводы.
Итак:
- А ну, цыц! - заорал он на теток, и те враз притихли. - Пассажиров хотите собрать? - уже спокойно, поскольку настала тишина, поинтересовался Ким. - Сейчас прибегут… Настасья Петровна, где вы ее выкопали, такую сварливую?.. - и, опережая Танькину реплику: - Ты меня не бойся, красавица, я тебя если и поломаю, так только в объятиях. Пойдет?
- Побежит прям, - менее мрачно сказала злая Танька, - разлетелась я к тебе в объятия, прям падаю… - а между тем вошла в купе, а между тем села рядом с Настасьей, а между тем протянула вполне приятным голосом: - Ох и выспалась я, Настасьюшка, ох спасибо, что не будила… Как тебя хоть зовут, металлист?
- Ким, - сказал Ким.
- Кореец, что ли?
Ким давно привык к "национальному" вопросу, поэтому объяснил вполне терпеливо:
- Русский. В честь деда. Сокращенно - Коммунистический интернационал молодежи.
- Хорошее имя, - все поняла Танька. - Политически выдержанное. Правда, из нафталина, но зато о ним - только в светлое будущее. Без остановок.
- Да я туда не спешу. Мне и здесь нормально.
- А чего ж на наш поезд сел?
- Он что, в светлое будущее намылился?
- Куда ж еще?.. Особым назначением, улица ему - самая зеленая… - потянулась всем телом, грудь напрягла, выпятила - мол, вон она я, лапочка какая… - Чайку бы я попила, а работать - ну совсем неохота…
- Балаболка, - незло сказала Настасья Петровна, плеснула Таньке заварки в чистый стакан. - Кипятку сама налей.
Та вздохнула тяжко, но встала - пошла к титану, А Ким скоренько спросил:
- Настасья Петровна, я ж говорил: я ведь и не взглянул, куда поезд… А куда поезд?
Настасья без улыбки смотрела на Кима.
- Русским же языком сказано: в светлое будущее.
- Это как это понимать? - обиженно и не без раздражения спросил Ким. Похоже: издеваются над ним бабы. Похоже: за дурачка держат.
А Настасья Петровна сложных переживаний студента попросту не заметила, сказала скучно:
- Станция такая есть. Новая. Туда сейчас ветку тянут: стройка века. Как дотянут, так и доедем. Литером.
Во-от оно что, понял Ким, название это, географический пункт, а вовсе не издевательство.
А почему бы и нет? Существуют же терявшие имя Набережные Челны. Существует уютный Ерофей Павлович. Существует неприличная аббревиатура Кемь… А сколько ж после семнадцатого года появилось новых названий, ни на что привычное не похожих, всяких там Индустриальных Побед или Кооперативных Рубежей, всяких там Больших Вагранок или Нью-Терриконов!.. Светлое Будущее на их фоне - прямо-таки поэма по благозвучию…
И уж Киму-то издеваться над мудреным имечком - грешно: о своем собственном помнить надо…
Другое дело, что не слышал он о такой стройке века: стальная магистраль "Москва - Светлое Будущее", в газетах о ней не читал, на институтских собраниях бурно не обсуждал. Ну и что с того? У нас строек века - как собак нерезаных. От БАМа до районного детсадика. В том смысле, что любая век тянется…
- А она далеко? - только и спросил Настасью.
- Далеко, - сказала она. - Отсюда не видно.
- В Сибири, что ли?
- Чего ты к женщине прицепился? - влезла в разговор Танька, вернувшаяся в купе. - Ну, не знает она. И никто не знает.
- Почему?
- Бригаду в состав экстренно собрали, без предупреждения. Кто не в рейсе, того и цапали. Я, например, с ночи. Приехала, а мне - сюрприз.
- А пассажиры? - Ким гнул свою линию.
- Что пассажиры?
- Они знают, куда едут?
- Может, и знают. А может, и нет. Спроси.
- Спрошу, - кивнул Ким. - Сейчас пойду и спрошу… - его пытливость границ, похоже, не ведала.
- Иди-иди, шнурки только погладь, - опять обозлилась Танька, да и Настасья Петровна с легким осуждением на Кима глянула: мол, скромнее надо быть, коли серьгу нацепил.
Ким был мальчик неглупый, сообразил, что своими пионерски наивными вопросами создал в женском ранимом обществе нервозную обстановку, грозящую последствиями. Последствий Ким не хотел, поскольку целиком зависел от милых дам - как в смысле ночлега, так и в смысле питания: про трешку он не соврал, столько и было у него в кармане джинсов, сами понимаете - особо не разгуляешься, надо и честь знать.
- Сюда бы гитару, - вспомнив о чести, тактично перевел он тему, как стрелку перевел - если использовать желдортерминологию, - сыграл бы я вам и спел. Хотите - из Розенбаума, хотите - что-нибудь из "металла"…
- Ой, а где ж ее взять? - встрепенулась Танька.
И Настасья Петровна равнодушной не осталась.
- У Верки нет? Я ее видела перед посадкой, в девятом она, кажется…
- Я сбегаю!
Но чувство долга у Настасьи Петровны было сильнее, чем чувство прекрасного. Таньку она осадила коротко:
- Сначала чаем пассажиров обеспечим, а потом и музыку можно.
Вот и предлог, решил Ким, вот и повод. Встал, звякнул "Георгием".
- Я схожу, - заявил. - В девятом, говорите? У Верки?
- Только возвращайся, - уже ревниво сказала Танька. - Ты у Верки не сиди, не сиди. Если хочет, пусть сама сюда идет.
- Ясное дело, - подтвердил Ким, уже будучи в низком старте, уже срываясь с колодок. - Верка для нас - средство, "металл" - цель…
И с этими непонятными словами унесся по вагону, оставив двум приютившим его женщинам сладкие надежды и свою спортивную сумку как гарантию вышеупомянутых надежд.
Окно в коридоре было открыто. Ким высунулся, хлебнул горячего ветра, увидел: по длинной лысой насыпи дугой изгибался спецсостав, впереди трудился все-таки тепловоз, гордость отечественного тепловозостроения. Ким насчитал за ним шестнадцать вагонов, включая Настасьин и Танькин, и только на одном имелась надпись - "Ресторан", а все остальные катились инкогнито, без опознавательных маршрутных трафареток, и ни один шпион не смог бы определить конечную цель поезда особого назначения.
В тамбуре курили.
Лысый мужик в ковбойке и тренировочных штанах шмалял суровый "Беломор", седой ветеран - весь пиджак в значках победителя многочисленных соцсоревнований, куда там Ким с одиноким "Георгием"! - слюнил "Столичную" сигаретку, сбрасывая пепел в пустую пачку, а парень в белой майке с красной надписью "Вся власть Советам!" пыхтел короткой трубочкой, пускал дым столбом и вещал.
Вот что он вещал:
- …ать мне на ихние хлебные лозунги, пусть больше платят за такую паскудную работу, где надбавка за вредность, а то я могу и…
Это было все, что услыхал Ким с того момента, как открыл тяжелую дверь в тамбур, до той секунды, когда парень оборвал текст и все курящие разом обратили мрачные взоры на пришельца.
- Привет, - сказал пришелец. - Бог в помощь.
Ответа не последовало.
- Далеко путь держите, мужики? - не отставал пришелец.
- Ты откуда такой дурной взялся? - отбил вопрос седой ветеран.
- Из Москвы, - довольно точно ответил Ким. - А что?
- Что-то я тебя не помню при оформлении…
- Я позже оформлялся, - мгновенно среагировал Ким. - Спецназначением.
- От неформалов он, - уверенно сказал борец за Советскую власть. - Я слыхал: от них кого-то заявляли…
- Точно-точно, - подтвердил Ким. - Меня и заявляли.
- Докатились, блин, - со злостью брякнул лысый, плюнул на "беломорину", затер ее об ладонь и кинул в угол. - Уже, блин, патлатых оформляют, докатились. А может, он "голубой", а? Ты блин, на серьгу посмотри, Фесталыч…
Ветеран Фесталыч с сомнением смотрел на серьгу.
Ким размышлял: врезать лысому в челюсть или стерпеть ради конспирации?
А парень с трубкой веско сказал:
- Серьга - это положено. Это у них по инструкции.