Я будто бы проснулся в этом доме от боя больших напольных часов. Двенадцать ударов, с натужным гудением пружин, словно механический великан, бьющий молотом по гонгу разводит свои стальные плечи для нового удара. Когда затих двенадцатый удар, эхо продолжило считать несуществующие часы. Я сидел в высоком жестком кресле, слушал знаки ложного времени, которые своим глухим и мерным ритмом сливались с ударами моего пульса.
Приступ вьюги в трубе оживил пламя камина, и темный красный свет его пламени вдруг вытянул мою тень к самой двери, словно приглашая открыть дверь и впустить время, которое стучится в мой дом.
Я наклонился над старой книгой, лежавшей на столе. Эти мудрые страницы знали ответы на все вопросы. Кроме одно-го-единственного ответа на тот вопрос, который завяз у меня под сердцем, заставляя сидеть ночами в этом кресле. Как унять мою печаль по Настеньке, как забыть о ней?
Вдруг мне показалось, что зашуршали портьеры на окнах, одна из них упала, скрыв половину окна, как будто тень, промелькнувшая за окном, не хотела, чтобы я заметил ее раньше времени. Неясный ужас медленно поднял меня из кресла, и в вернувшейся тишине я снова различил стуки, Мне показалось, что стучит мое сердце. Но ведь сердце не стучит так равнодушно? Может быть, это гость? Странный ночной гость, из темноты и снега или из плоти и крови.;
Гость, и больше ничего.
Я подошел к двери и открыл ее. Холодная снежная пощечина мгновенно ослепила меня, и я, не видя того, кто стоял на пороге, смущенно пробормотал:
- Извините, друг, я, кажется, задремал… Прощу прощения, что невольно заставил вас ждать на этом жутком холоде. Проходите, станьте моим гостем.
Я отошел в сторону и открыл глаза. Пусто. На пороге никого не было. И от этого острого Сознания одиночества мне стало так больно, что я шагнул в ночную стужу и закричал:
- Ну, кто же ты?! Выйди, довольно надо мной издеваться!
Вьюга притихла. Я стоял, не чувствуя холода, в ожидании ответа. И из темноты донеслось:
- Настенька!..
Я вздрогнул от внезапной вспышки надежды, но в следующую секунду понял: это я сам. Я нечаянно прошептал ее имя, и, отраженный темнотой, мой голос вернулся ко мне.
Я вернулся в дом, и вьюга, продолжившая свой танец, презрительно захлопнула дверь за моей спиной.
Но стук раздался снова. Тот же самый стук, то ли сердца, то ли времени, то ли таинственного гостя, который играет с моим страхом. Только шел этот стук теперь не из-за двери, а от окна.
Я быстро подошел к окну и распахнул створки, примороженные друг к другу снаружи. И вдруг кусок тьмы бросился на меня, заставив отпрыгнуть в сторону и закрыть лицо руками.
Это был ворон. Он медленно плыл в воздухе, словно его тяжелые черные крылья не признавали земного притяжения, и опустился на бюст Афины, стоявшей у стены рядом со шторой. Ворон бросил на меня взгляд, как будто просил меня закрыть окно, и принялся огромным клювом сбрасывать с матовых перьев жемчужинки растаявшего снега.
Этот взгляд прогнал и одиночество и страх и неожиданно развеселил меня. Я закрыл окно и, повернувшись к старой птице, шутливо обратился к ней:
- Ну, здравствуй, приятель. Раз уж ты зашел… прости, залетел, неплохо было бы представиться. Мне почему-то кажется, что ты умеешь разговаривать. Как тебя зовут?
Ворон снова взглянул мне в глаза и протяжно каркнул. Я вздрогнул. Неужели этот ворон понимает человеческую речь? Или это мне нужно, чтобы хотя бы он поговорил со мной… Мне показалось, что его карк очень похож на английское слово "nevermore". Господи, что же это за имя для птицы? Но здесь, сейчас, я был рад кому угодно. Даже ворону с кличкой Nevermore.
Ворон замер на бюсте, не спуская с меня взгляд, в котором я, казалось, увидел жалость. Он сидел так, будто собирался остаться здесь навсегда.
- Но ведь это не так, - прошептал я. - Я давно одинок. Все проходит. Дружба, любовь, надежда. Уйдешь и ты.
- Nevermore! - каркнул ворон, и я снова вздрогнул. Невозможно было ошибиться, мне не послышалось странное созвучие с английской речью. И я подумал, что эта птица протянула ниточку между мной и ее прежним хозяином, может быть, так же как и я, искавшим ответ на свою печаль по потерянной любви. И может быть, это и есть ответ на этот вопрос?
Что ж, теперь мне есть с кем разделить свое одиночество. Эта птица намного старше меня, она многое видела в жизни и многое знает. Я придвинул кресло от стола поближе к окну и сел напротив бюста. Это кресло… Это было то самое кресло, в котором застрелилась Настенька. И там, под моим затылком расплылось на обивке пятно се крови.
Передо мной снова встала та сцена. Пистолет, падающий в мои окровавленные руки, лицо, которого не стало, и тепло, медленно уходящее из ее тела, обнимаемого моими руками. Забуду ли я когда-нибудь об этом?
- Забуду ли я когда-нибудь об этом?.. - закрыв глаза, прошептал я.
- Nevermore! - крикнул мне в ответ ворон.
- Да что же это! - воскликнул я. - Зачем ты говоришь мне это?! Ты не друг вовсе, ты - мучитель, черная душа! Скажи, избавлюсь ли я когда-нибудь от этой муки?! Забуду ли я ее?!
- Nevermore! - каркнул ворон и захлопал крыльями. Я словно обезумел от этого крика. Скрещивая свой исступленный взгляд с его сверкающими глазами, я продолжал требовать от него ответов, не веря, что его клюв хрипло проклинает мою никчемную жизнь одним заученным навсегда словом:
- Если есть Бог на свете и мою грешницу искупила моя любовь, встретятся ли наши души там, где мы сможем снова обнять друг друга? Ответь, и я сделаю последний шаг в вечность! Суждено ли нам встретиться там?
- Nevermore!
Я не выдержал. Я не мог принять такого ответа. Я бросился к окну, раскрыл его и крикнул ворону:
- Убирайся прочь! Я предпочту свое одиночество твоей компании, лживая птица! Оставь мне мою последнюю надежду! Уходи, растворись с ветром и тьмой, исчезни, чтобы я навсегда забыл о тебе!
- Nevermore! - тихо отозвался ворон и отвел взгляд.
Я проснулся. Лицо Лизы в полутьме было надо мной.
- Что ты делаешь? - испуганно спросил я.
- Ты плакал во сне… - Она показала носовой платок, который держала в руке. - Не хотела тебя будить. Когда человек плачет во сне, значит, он видит далеких, но любимых людей.
Я посмотрел ей в глаза - в них отражалась луна за окном, не задернутым шторами. Я смотрел, смотрел… Приподнялся и поцеловал ее в губы. Этот поцелуй не знаю что сделал со мной. Но теперь я все понимал и отдавал себе отчет в том, что происходит. Я хотел этого. Я обнял ее - Лиза покачала головой. Я остановился, но она просто вынула иглу капельницы и прижала ранку пластырем. И в следующую секунду мы уже целовались без памяти.
Не знаю, была ли это самая лучшая ночь в моей жизни, Если я скажу, что она была совершенно особенной, то придется объяснять, в чем эта особенность заключалась. А этого-то я как раз сделать не смогу.
Я понимал, что это не любовь - я знаю, что такое секс без любви. Just sex, как говорят американцы. Но это был особенный just sex. Сейчас скажу пошлую фразу: Лиза была богиня в постели. А для меня это было блаженство вперемешку со страхом. Я в тот момент забыл обо всем, но этот страх, не ее даже, а ее непонятной сущности, не покидал меня. Я не знал, с кем занимаюсь сексом. И когда все кончилось, я не выдержал:
- Скажи… Ты… вампир?
Я услышал, как Лиза тихонько засмеялась:
- А ты веришь во все эти сказки про вампиров? Ну так я тебе скажу, что все это ерунда. Хочешь проверить, тащи чеснок - съем, сколько захочешь. Я просто больной человек. Человек, понимаешь? А в сказки не верь. Ни единому слову. Чепуха все это. И ко мне не имеет ни малейшего отношения.
Когда мундиры часовых совсем скрылись за деревьями, Роман опустил ремешок кивера и, нервно сжав повод, пришпорил коня. Умный скакун, словно чувствуя напряжение хозяина, не заставил повторять дважды и перешел на галоп. Но Роман, даже после этого с трудом сдерживаясь, чтобы не подгонять коня, постанывал от нетерпения, закусив губу. Пять верст между мелькающих вдоль лесной тропы деревьев конь покрыл за считанные минуты. Когда тропа неожиданно разошлась в стороны и превратилась в поляну, Роман дернул повод, так что конь резко замедлил бег, коротко заржал и встал на дыбы.
Стройный молодой человек в юнкерском мундире, видимо, ждавший Романа, бросился к разгоряченной лошади. Роман уже спрыгивал на траву, срывая с головы кивер и швыряя его в сторону. Он схватил молодого юнкера на руки, крепко обнял и страстно поцеловал в губы. Поцелуй этот длился долго, и красноречиво сомкнутые длинные ресницы юноши не желали его прерывания. Но Роман, отняв губы, прижал его светловолосую голову к своей груди. Удивительно нежные черты лица молодого человека имели то выражение, которое свойственно всем влюбленным во время долгожданного, но короткого свидания: лоб, губы, уголки глаз искажаются нетерпеливой страстью, и ясно - сдерживать ее бесполезно.
Роман нащупал на его затылке тугой пучок, вытащил невидимую шпильку - и последний штрих лишил странности эту картину. Золотистые волосы, накрывшие плечи, превратили юношу в очаровательную девушку. Роман нежно взял ее за подбородок и, пожирая взглядом, прошептал:
- Лизонька, душа моя, я думал, не доживу до утра!.. Лиза нетерпеливо схватила его за руку:
- У нас мало времени. Пойдем.
Она потянула его на край поляны, за деревья, на ходу расстегивая пуговицы тугого мундира. Две лошади, свободные и предоставленные сами себе, неторопливо обнюхали друг друга и принялись щипать траву.
Лиза упала на землю, увлекая за собой Романа. Тот, уже не сдерживая себя и едва не срывая остальную одежду, целовал ее обнаженную грудь.
Бури страсти утихают быстрее всех прочих бурь, не встречая преград. Чувствуя что-то вроде ласкового стыда. Роман старался не встречаться взглядом с Лизой. Он уже оделся, подложив только куртку под сорочку, чтобы не испачкать белую ткань травой. Лиза, зная, что сейчас происходит в нем, не искала взгляда любовника, но и не торопилась упаковывать свое тело в жесткую ткань мундира. Она вытянулась на траве и равнодушно смотрела в голубые просветы высоко над головой. Прохладный воздух ласкал ее кожу, а волосы короной рассыпались вокруг лица. Роман, пристроив свой взгляд, протянул руку и дотронулся до них:
- Почему ты не пострижешь их? Ведь это опасно.
Лиза улыбнулась:
- Стричь такую красоту?
То же самое Роман сейчас подумал, но Лиза его опередила. Эта мысль была для него естественна, да и вообще Лизе легко давалось угадывать его мысли. Но для женщины, неизвестно каким чудом проникшей в юнкерский полк и тайно продолжавшей служить в нем на войне, такой ответ был более чем странен.
О том, что Мишенька Разин, которому стать всеобщим любимцем мешала только странная нелюдимость, на самом деле женщина. Роман узнал случайно. Однажды, прогуливаясь ранним утром, он забрел далеко вдоль берега и заметил на речке купающуюся девушку. Девушка была так красива, что он не удержался и стал наблюдать за ней из-за кустов. А когда она вышла на берег и стала натираться красным вином из бутылки, Роман понял, что медленно теряет рассудок. Он показался из своего укрытия сам не зная, с какой целью. Но девушка не испугалась, и когда он подошел ближе, то с изумлением узнал в ней одного из молодых юнкеров своего эскадрона, хрупкого Мишеньку.
В тот раз, как и много раз после, страсть в Романе одолела разум. Позже ему было стыдно спрашивать, зачем Лиза пошла на войну, он ждал, что она расскажет сама. Но Лиза, несмотря на то что их связало, не стала более открыта для него. Она сводила Романа с ума, когда он часами наблюдал ее в форме, гарцующей на лошади или машущей саблей. Он вспоминал, что под этой маской неразговорчивого, уверенного в себе, хоть и юного, гусара скрывается золотоволосая красавица, и тогда страсть вспыхивала в нем с чудовищной силой, требуя немедленного удовлетворения. Это стыдное чувство удерживало его от многих расспросов.
- Пора, - тихо сказал он. - Надо возвращаться. Езжай первая, а я- попозже.
Лиза понимающе кивнула и поднялась с травы. Пока она одевалась. Роман занимался тем, до чего ему не было дела получасом раньше - разглядывал ее со всех сторон. Его удивляла необычная сила, скрытая в хрупком Лизином теле, позволявшая ей без труда управляться с саблей (именно тяжелая сабля в ее руке не давала другим офицерам поводов для сомнений). Но и это удивление оставалось без объяснений.
Прежде чем вскочить в седло, Лиза поцеловала его, и Роман остался один. Он готовился к тому, чтобы целый день не смотреть в ее сторону, а если смотреть, то только равнодушно-проверяющим взглядом, которым командир смотрит на подчиненного. Даже говорить с ней он мог лишь командным тоном, боясь выдать себя. Со времени их первой встречи, в паузах между близостью Роман мечтал только об одном: чтобы немедленно началось сражение, внезапная атака, которая позволила бы ему на время забыть о своей страсти. Мечтал он об этом и сейчас.
Возвратившись в село, Роман столкнулся нос к носу с полковником. Старый гусар, с густой щеткой усов и прилизанными седыми волосами, быстро и неловко шел на своих двоих. Остановившись перед лошадью, полковник яростно взглянул на Романа снизу вверх и рявкнул:
- Где вас черти носят, ротмистр! Немедленно привести эскадрон в боевую готовность! Французы недалече.
Сказав это, полковник, переваливаясь, зашагал дальше. Сердце Романа забилось сильнее, он почувствовал сладкую истому в теле, как несколько часов назад, когда он мчался на свидание с Лизой. Бог услышал его молитвы! Не мешкая, он поскакал к конюшне, у которой расположился его эскадрон. По дороге он замечал, как суетятся крестьяне, бегают, гремя ружьями, гренадеры, строятся под крики капитанов. Почти на скаку спрыгивая с лошади, Роман вбежал в избу, отыскивая у стены саблю. Она стояла в одиночестве - офицеры, делившие с ним избу, уже разобрали оружие. Роман схватил саблю и выбежал из избы.
Гусары уже расселись по лошадям, и скакуны, чувствуя напряжение хозяев, нетерпеливо пританцовывали на месте. Ро- ман прошелся взглядом по лицам юнкеров. На некоторых проступил румянец возбуждения, на некоторых -робкая бледность, усиленно изгоняемая решимостью. Пальцы то и дело касаются эфесов, нервно сжимают поводья. Встретился он глазами и с Лизой. Но от Лизы не осталось и следа: то был уже Мишенька. И даже не Мишенька, а Михаил Разин, Спокойствие на его лице, не показное, а глубинное, настоящее, теперь выгодно отличало его. Но, глянув в эти серые глаза, Роман вздрогнул и отвернулся.
- К равне… - Голос предательски хрипнул, не готовый к резкому напряжению. - К равнению по двое! На рысях - за мной! - крикнул он и решительно повернул лошадь в сторону передовых позиций.
Навстречу им уже скакал адъютант.
- Приказано встать за холмом на левом фланге и ожидать команды! - выкрикнул он, осадив коня.
Когда эскадрон Романа приближался к холму, грянули первые выстрелы. Они звучали с той стороны, и звучали, как звучит только первый ружейный залп: дружно, в один голос. Под сердцем заныло, а голова немного закружилась.
Отсюда Роман не видел, что происходило на поле сражения, но он хорошо слышал протяжные завывания орудийных снарядов, рвавших сейчас землю где-то у деревни. Изредка доносились особенно зычные команды дивизионеров, говорившие, что пехота уже пошла в атаку. Время бежало непонятно: то ли рысью, то ли галопом, то ли вообще шло пешим. Роман не замечал времени. От того ли, что не терпелось в бой, или, наоборот, от того, что где-то глубоко инстинкты сохранения жизни протестовали неизбежному.
- В колонну к атаке стройсь! - раздался голос полковника густой, надрывный. Вот и все. Все прошло: и время, и нервы, и страхи. Роман только успел повторить команду полковника. Его следующий выкрик он уже не разобрал, но догадался, то был клич: "За царя! За Отечество!" "Господи, сохрани!" - подумал Роман, и его ноги сами тронули коня.
Вот он уже несется на холм, чувствуя рядом дыхание чужих коней, вот его выносит на вершину…
Дым, свист, ветер - все нахлынуло разом, ослепило, оглушило, лишило последнего разума, в мгновение опьянило. Рука вынула саблю, тускло блеснул искрой заходящего солнца длинный клинок - а конь все нес, подчиняясь стадному инстинкту, и что-то первобытное ревело внутри Романа.
Он очнулся от вопля: его сабля рассекла наискось синего драгуна. Тот еще валился с седла наземь, а сабля Романа уже отражала чей-то следующий удар. Дым в центре оказался не таким густым, и сквозь него хорошо было видно, что творится вокруг. Драгун было больше, чем гусар, - их синие мундиры были заметны лучше, чем зеленоватые гусарские. Внизу передвигалась пехота, и ротные пытались строить разрозненных солдат идти в штыковую.
Вдруг Роман увидел Лизу. Это, без сомнений, была она: легкая, стройная, сверкая саблей, она отбивалась одновременно от трех драгун. Но боже, как она это делала! Странным образом держа саблю назад клинком, она водила ей легко, как дама на балу веером. Лицо ее сохраняло при этом полную невозмутимость, даже равнодушие. И тут случилось нечто, от чего Роман на мгновение забыл обо всем. Лиза резко крутанулась в седле, блестящая полоса сверкнула перед ней - и голова драгуна, как была, в шлеме, скатилась на землю. Лиза и не заметила этого, а Романа вернул в сознание окрик;
- Ротмистр, да вы не на балу, чай!
Полковник срезал французского пехотинца, пытавшегося достать до Романа штыком, и тот, хватаясь за лицо, валился под коня.
Потом было отступление. Оставляя деревню за спиной, Роман чувствовал горечь от тщетности своего недавнего безумия. Потом подошла вторая гренадерская дивизия, и эскадрон снова повернулся в сторону деревни. Остатки кавалерии отвели в резерв, и Роман больше не участвовал в бою. Они встали рядом с французскими пушками, повернутыми дулами в сторону Москвы.
Уже стемнело, когда все более или менее успокоилось. Роман знал, что затишье временное, но пользовался и этим. Развели костер, и Скобелев, юнкер, ровесник Романа, закуривая перевязанной рукой трубку, кивнул в сторону поля:
- Успеть бы раненых собрать. Слышь, помочь бы.
Роман оглянулся и заметил, как медленно уходит в тьму серая лошадь. Любой другой бы пропустил, но Роман узнал всадника по спине. Лиза. Сам не зная отчего, Роман встал, положил у костра саблю и пошел за ней.
Поле битвы было не то, что часами раньше. Пули и ядра не свистели, теперь тут царили другие звуки - стоны раненых. Гренадеры, по одному или по двое, взяв на плечи, оттаскивали полуживых братьев по оружию. Первым делом - раненые, убитые подождут. Роман увидел, как Лиза спешилась, привязала к луке саблю, с той стороны, что была к лесу, и пошла к холму. Роман, чувствуя странное, не стал окликать ее - он тихо следовал за ней.
Лиза скрылась за холмом. Роман, пригнувшись, пробрался в воронку от снаряда. Выглянув, он увидел, как Лиза склонилась над стонущим французским драгуном. Тот не шевелился, только тихо стонал, желая, верно, на грани сознания подавать признаки жизни тем, кто будет его искать. Он не мог знать, что его соплеменники сейчас были дальше, чем его враги.
Лиза упала перед ним на колени, наклонилась над лицом. Роман подумал, что она зачем-то хочет поцеловать его. Но в следующую секунду он услышал вскрик француза, судя по силе, последний перед смертью. И всхлипывающий звук. Роман вгляделся… и внезапный холод пробрал его до самых костей. Лиза, припав к шее несчастного, глотала его кровь,