- Я не хочу, чтобы он был счастлив. Хочу, чтобы он был ошеломлен.
- Люблю людей с большими планами. На днях вы произвели в ресторане сенсацию. Некоторые мои знакомые были просто в ужасе от "Массы и власти". Но, по-моему, вам там понравилось. Так или иначе, вы там понравились. Даже Гасу. На другой день я застукала его за разглядыванием "Скрепки", а он не из тех, кто увлекается комиксами. Удачи вам с монстром. Даже не знаю, кому больше не терпится его увидеть, Линкольну или мне.
Берегись Максовских Ид(ей). Когда я рисовал, меня осенила мысль гениальная, но вместе с тем очень рискованная и чреватая неприятностями. Так что я решил пожертвовать сюрпризом ради уверенности в успехе и снова позвонил Лили, чтобы посоветоваться. Лили эта идея понравилась не меньше, чем мне, и она сказала, мол, если мне удастся такое провернуть, сын будет в экстазе.
Полный вперед!
Я позвонил в зоомагазин, где продавалась игуана, и мне, после некоторых разъяснений, посоветовали позвонить одному парню, который специализировался на дрессировке всяких тварей для кино. Дрессировщик выслушал меня, после чего заломил такую возмутительную цену, что я нате же деньги мог шутя приобрести небольшой цирк.
- Ты слишком долго жил со змеями, приятель. Они тебя случайно в башку никогда не кусали?
Он все еще ругался, когда я повесил трубку. Я обзвонил другие зоомагазины и добыл еще несколько телефонов и имен. В итоге всплыло имя Вилли Снейкспира, и я, наконец, нашел то, что искал.
В Калифорнии полно людей с тараканами в голове. Не знаю, что тому виной - климат или то, что это крайний запад, дальше свое безумие тащить некуда, разве что свалиться в океан, - но в нашем штате встречаются самые редкостные разновидности чокнутых. По рассказам, Вилли Снейкспир жил с двумя боаконстрикторами по имени Лаверна и Серли и подолгу с ними разговаривал, только и всего. Мне сказали, что его можно каждый день встретить на бульваре Голливуд поблизости от магазина дамского белья Фредерика. Где или на что он жил, я так и не выяснил за те два дня, что с ним общался. Я просто поехал на указанную улицу, припарковался и отправился на поиски бородача с ниспадающими с плеч змеями. Времени это заняло немного. Вилли стоял возле уличного газетного киоска, рассматривая компьютерный журнал. С ним была всего одна змея, но голова ее свешивалась так, словно она читала через плечо хозяина.
- Вы - Вилли?
- Я Вилли. Если хотите сфотографировать, с вас два доллара.
- Что, если я хочу нанять вас и ваших змей на вечер? Во сколько мне это обойдется?
- Смотря для чего. Сразу скажу, что сексуальными штуками не занимаюсь. И змеям не даю. Потому что змеи понимают.
- Что понимают?
- Вот что я скажу. Свиньи понимают. Кошки - нет. Некоторые собаки понимают. Но змеи понимают больше всех.
Секунду я размышлял, не имеет ли он в виду какую-то скрытую библейскую аллюзию, но Вилли так лукаво на меня посмотрел, что у меня создалось впечатление, будто змеи, на его взгляд, "понимают" что-то бесконечно большее. Я почел за лучшее не допытываться, что же такое "понимают" он и его гибкие подружки.
- Нет. Я хочу, чтобы вы с ними повеселили одного мальчика на дне рождения.
* * *
До чего же жаль, что мы легко забываем самые важные впечатления детства. Даже если впоследствии они в точности повторяются в нашей жизни, мы все равно не испытываем того, что ощущали детьми. Вот, например, дни рождения. Само собой, взрослые надевают бумажные колпаки, вопят "Сюрприз!" и дурачатся вовсю. Но на самом-то деле только притворяются детьми. На настоящем детском празднике радость неотделима от жадности, злости и ликования. Ты выиграл в "стулья с музыкой", получил кусок торта меньше, чем твои приятели, или дурацкий подарок от самого главного гостя - и для тебя это буря восторга или катастрофа, сотрясающая твою маленькую планету. Став взрослыми, мы забываем, что в детстве все эти мелочи мы воспринимали как события вселенской важности. Для ребенка это не умилительные пустячки, а самая суть той необыкновенной поры.
Снаружи "Массу и власть" декорировали под гигантский именинный пирог. Неудивительно, что Линкольн хотел отпраздновать свой день рождения именно здесь! У входа стоял Ки в костюме жуткого человека-амфибии из "Чудовища Черной лагуны". Я вздрогнул.
- А что, надо было явиться в маскарадных костюмах?
- В маскарадных костюмах? Нет. Это только я так нарядился. Я монстр с автостоянки. Мне нравится.
- А кто это так постарался? - Я показал на здание ресторана.
- Мы все. Вчера собрались и сделали. Подумать только, такие разные люди, которым и ужиться-то друг с другом трудно, глубокой ночью совместными усилиями превращают ресторан в именинный пирог - давненько я не слышал ничего более приятного.
- Повезло Линкольну.
- Мы одна семья. Он наш сын. Подъехала машина; не успела она остановиться, как из нее почти на ходу выскочили двое детей и побежали ко входу в ресторан. Я смотрел им вслед и заметил водителя, только когда тот поравнялся со мной. Им оказалась Кэти Джером, ведущая теленовостей.
- Мне все уши прожужжали о сегодняшнем празднике. Мы не могли даже в отпуск уехать - дети, во что бы то ни стало, хотели на нем побывать.
Мы с ней представились друг другу и вместе вошли внутрь. Забавно было слышать, как Кэти, известная своей невозмутимостью и благовоспитанностью, ахнула "Бли-и-и-и-ин!", увидев, во что превратился зал. С потолка свисали огромные полотнища паутины и молнии из алюминиевой фольги; на стенах красовались, видимо нарисованные, сцены из фильмов ужасов. На плечи борзой, Кобба, кто-то накинул плащ Супермена. Сестрицы Бэнд нарядились Франкенштейном и Дракулой - самыми сексуальными монстрами в современной истории. Все было великолепно и чересчур ярко. Но я понял, что такую безумную мешанину устроили нарочно - как Комнату Страха в парке развлечений, чтобы малыши могли зайти туда и не испугаться. Все было "слишком", и потому казалось уже не кошмарным, а забавным и неопасным. Вокруг носились ребятишки, поедая шоколадных нетопырей и марципановых крыс. На стойке бара, привлекая общее внимание, возвышался настоящий именинный торт - монументальный Дом с Привидениями. В углу главного зала устроили игры; там верховодил Гас Дювин, одетый Человеком-Волком. Ибрагим в высоком поварском колпаке и белом костюме разносил еду и напитки; его лицо покрывала жутковатая серебряная краска, как у Кровавика из "Полуночи". Больше всего мне понравилось то, что многочисленные взрослые веселились не меньше детей. Шум и смех были заразительны. Родители отплясывали с детьми рок-н-ролл, почтенные отцы семейств наперегонки ползали по полу на четвереньках с малышами на закорках (проигравшие должны были брызнуть папе в лицо минералкой из бутылки). Под охи и ахи собравшихся внесли пиццу размером с автомобиль, на которую мигом набросились и стар и мал. Пицца оказалась вегетарианской, и, когда из дверей кухни показался повар Мабдин, его наградили громкими аплодисментами.
- Что скажете?
- О, привет, Лили! По-моему, потрясающий праздник. Народ наслаждается вовсю.
- Да, мне тоже так кажется. Где же ваши змеи?
- На подходе. Им нужно небольшое вступление. А почему вы не в маскарадном костюме?
- Линкольн попросил. Боялся, что я заткну его за пояс. Не беда, переодевания мне не слишком-то удаются. Идем посмотрим.
Появиться в обществе вместе с Лили было большой честью. Лили здесь знали и смотрели на меня вопросительно, гадая, кто я таков, что удостоился такой спутницы. С гостями она держалась сердечно, но сдержанно. Все были рады ее видеть; им явно хотелось, чтобы Лили постояла и поболтала с ними. Однако она вела себя как искушенный дипломат - несколько слов каждому, искренне звучащий и, может быть, действительно искренний смех и - дальше, к следующему гостю: "Привет! Смогли к нам выбраться? Замечательно!"
Линкольн то и дело подбегал к нам с неистощимыми вопросами. Он нарядился чародеем - красный бархатный плащ и тюрбан, золотые кольца и браслеты, плетеные кожаные сандалии с загнутыми носами, похожие на маленькие гондолы. Мать сегодня немедленно бросала все дела и покорно выслушивала все то, что он говорит. Обычно Лили вела себя иначе. Она полагала, что сын должен привыкнуть хорошо себя вести, избавиться от толики детского эгоизма и научиться ждать. Наконец, Линкольн попросил ее наклониться и что-то шепнул на ухо. Лили выслушала и повернулась ко мне:
- Он спрашивает, принесли ли вы ему какой-нибудь подарок.
- Ма! Зачем ты сказала!!!
- Все в порядке. Конечно, у меня есть подарок! Только его привезут чуть позже. Это специальный заказ, и мне сказали, что придется немного подождать.
Линкольна это удовлетворило, и он убежал с какой-то девочкой, на футболке которой красовалась вылезающая из живота голова, а-ля Чужой.
- Что вы собираетесь делать со змеями?
- Потерпите, скоро увидите. Все рассчитано по минутам.
Берегись Ид(ей)…
Предполагаюсь, что произойдет следующее. Хотя в полном наряде для рестлинга Гвоздила Фрэнк Корниш выглядит огромней и злее, чем кошмар безумца, он очень любит детей. Никогда, ни за что на свете он не стал бы их пугать. Но, как сказала его жена, Фрэнк глуп. Я уверен, что он всего лишь хотел, чтобы ребята на празднике получили удовольствие сполна. Мы планировали, что Гвоздила откроет двери "Массы и власти" и войдет, небрежно держа в каждой руке по подружке Вилли Снейкспира. Два дня назад Вилли покормил змей, и во время праздника они будут пребывать в сытом оцепенении. Вот и все. В зал, потрясая настоящими живыми змеями, входит знаменитый борец-рестлер и приятным дружелюбным голосом восклицает: "Где тут новорожденный?" Найдя Линкольна, он вручает мальчику коматозных змей и говорит: "Эти ребятки хотели попасть на твой праздник". Дети получают возможность погладить змей и полюбоваться Гвоздилой. Все задумывалось как милый дивертисмент. Драматизма - в самый раз на несколько минут изумления и радости. А когда дым рассеется, я получу заслуженное признание, и Линкольн посмотрит на меня другими - любящими - глазами.
Росту в Фрэнке шесть футов и шесть дюймов, весит он под триста фунтов. Бритая голова смахивает на наковальню. Мэри уверяет, что он носит обувь пятнадцатого размера. Я попросил Фрэнка надеть костюм борца, решив, что так выйдет красочнее и внушительнее.
Когда спустя полчаса двери распахнулись и раздался оглушительный, сотрясающий землю рев, от которого мгновенно смолкли все остальные звуки, в голове у меня пронеслось: "Боже, да получилось даже лучше, чем я ожидал!" Но я-то знал, что происходит. И я взрослый человек. Возвышаясь огромным силуэтом в дверях на фоне пламенеющего калифорнийского неба, вытянув руки со свисающими змеями, Фрэнк не слишком походил на человека, да и вообще на человеческое существо. Скорее он смахивал на бритого юпитерианского медведя. Очень свирепого медведя. Когда он прорычал: "Где тут новорожденный?!" и потряс несчастными рептилиями, которые зазмеились, как черные молнии, у народа поехала крыша.
Если мне не изменяет память, первой завопила женщина, а не ребенок - классический вопль из фильма ужасов:
- А-а-а-а-а-а-ааа!
Кто-то заорал:
- Змеи!
Кто-то завизжал:
- Он загораживает вход!
Кто-то заверещал:
- Мама!
Кто-то завопил:
- Нет, постойте! Погодите, он только…
Это кричал я, но к тому времени остановить уже ничего было нельзя.
Поняв, что натворил, Фрэнк съежился в дверях, но с такими габаритами особенно не съежишься. Он хотел было сказать что-то, как через комнату пролетел стул и ударил его в грудь. Единственным результатом стало то, что Фрэнк выронил змей. После чего поднялся новый визг:
- Они на полу!
- Берегись!
- Брысь!
- Зме-е-е-е-е-еи-и-и!
Я не знал, к кому бросаться - к змеям или к Фрэнку. Выбрал Фрэнка. Общий гам на секунду перекрыл вопль Вилли Снейкспира:
- Отстаньте от них! Они не кусаются!
На миг я увидел Лили: она на четвереньках гонялась за змеями. Благодарение Богу, лицо ее сияло смехом. Среди всего этого содома она смеялась!
Но больше никто не смеялся. Все были в панике. Празднование дня рождения и так многих завело, но при внезапном, подобно выстрелу, появлении натурального ревущего великана с извивающимися змеями они выжали педаль газа до упора, далеко превысив свою обычную скорость.
Что же я, обвиняемый, мог сделать? Прежде всего, пробиться сквозь толпу к юпитерианскому медведю и вышвырнуть его к чертовой матери за дверь.
Мне оставалось до него десяток футов, я уже протягивал к нему руки, собираясь его перехватить, как вдруг на меня обрушилась боль. Острая, невыносимая, она взорвалась в середине спины. Я пошатнулся и упал на колени. Боль ушла и тут же вернулась с удвоенной силой. Я пытался обхватить себя руками, чтобы спастись от мучительной боли внутри, но как бы не так. Какая-то часть меня пыталась убить все остальные части.
Я не потерял сознания, хотя весь мой мир затопила черная всесокрушающая боль. Ни праздника, ни змей - вообще ничего. Только мука, я не мог дышать и не сомневался, что умираю. Дайте мне умереть, и боль прекратится. Дайте умереть, потому что ничто, ничто не может быть хуже этого.
Но умереть мне не посчастливилось.
- Что это?
- Рисовое зернышко, мистер Фишер. Ваш камень был вдвое меньше.
- Как может такая крохотная штука причинить такую боль?
Казалось, врач мной доволен, словно преподаватель - студентом, который задал на занятии правильный вопрос.
- Протоки, по которым он проходит во время колики, очень малы. Камни в почках причиняют человеку нестерпимые страдания. Не меньшие, чем испытывают женщины при родах.
- Женщины вынашивают детей, а мы - рисовые зернышки. И вы сказали, у меня может случиться еще один приступ?
- Они действительно часто повторяются. Но вы можете бороться с ними - пить воду и как следует промывать организм.
Доктор оказался занудой, и его занудство усугублялось привычкой непрерывно повторять одно и то же непререкаемым тоном, который мог бы понравиться только его родной матери или другому врачу. На прощание он театральным жестом водрузил злосчастное рисовое зернышко на мой прикроватный столик и удалился. Рисинка лежала рядом с альбомом по искусству, раскрытом на плакате с надписью:
НИ В ЧЕМ НЕ ПРИЗНАВАЙСЯ ВИНИ ВСЕХ ЗЛОБСТВУЙ
Я продержал его на этой странице два дня и, вероятно, оставил бы до самой выписки из больницы, хотя почти все посетители уверяли, что я не виноват в погроме со змеями. Гас заявил, что идея была говенная, но результат "не совсем" моя вина. Мэри поровну поделила вину между мужем, собой и мной:
- Надо было мне пойти туда самой. Я же знала, что за Фрэнком нужно приглядеть, но поступила как эгоистка. Каюсь, хотела дочитать книжку.
Но самое главное - что думали Лили и Линкольн, а они высказали единодушное одобрение.
- Там была одна девчонка, которую я терпеть не могу, - Брук. Ее пришлось пригласить, потому что я ходил на ее дурацкий день рождения. Но знаете, что самое здоровское? Оказывается, она описалась, когда увидела змею. Мне Патрик Клинкофф сказал.
- Почему вы расстраиваетесь, Макс? Никто не пострадал, и людям теперь есть о чем посудачить. Многие ли детские праздники запоминаются навсегда? Они еще через десять лет будут говорить: "Помнишь тот сумасшедший день рождения, когда по полу змеи ползали?" Я тоже сначала испугалась, но мне страшно понравилось. К тому же я сто лет такие смеялась. Змеи, борцы, монстры… А вы видели, что осталось от именинного торта? Боже, какая была потеха!
Легко любить тех, кто нас прощает. Где-то глубоко, в потайном уголке души, я тоже считал, что происшедшее на празднике было смешно, но другие части моего "я", не любившие неудач и неловких положений, полагали, что Максу Фишеру следует залечь на дно морское и жить там вместе с такими же, как он, ползучими тварями. Не утешало и то, что посреди учиненного безобразия я в довершение всего и сам хлопнулся. Большую часть сознательной жизни я был здоров, но вместе с тем вечно боялся, что мое тело внезапно подведет меня или перегорит, как предохранитель. Почему давний страх сбылся именно на празднике? Боги ли готовили спецэффекты или просто я перестарался, стремясь произвести хорошее впечатление?
По какой бы причине вы ни попали в больницу, это всегда унизительно. Не произнося ни слова, жизнь говорит вам, что вы старше, слабее и уязвимее, чем вам когда-либо приходило в голову. Возможно, на койке, которую вы занимаете, кто-то умер. Ваша больничная рубашка с завязками на спине прикрывала тела тех, у кого не было надежды когда-нибудь покинуть это последнее пристанище, край длинных коридоров, тихого шарканья мягких тапок и едва слышного повизгивания колесиков каталок. Дни здесь проходят в ожидании кормления и результатов анализов. Единственное, в чем вы можете быть уверены, - что на столике в конце коридора лежат старые журналы. Вы силитесь припомнить, где были снаружи, на воле, когда читали тот же самый журнал три недели назад. И испытываете прилив бурной радости, вспомнив, что сидели в гостях у приятеля или в парикмахерской.
У меня нашли камень в почках. Боль он вызвал мучительную, но врачи знали, что делать. Они просветили мне бок какими-то лучами, раздробили эту штуку и позволили ей выйти. С тех пор меня преследовал навязчивый образ: в моем теле неумолимо растут камни. Словно бы часть меня запустила втихомолку, тайком процесс умирания и возвращения к первоэлементам. Мне показали снимок и гордо сказали: "Вот он, ваш камень". Я взглянул на него - доказательство того, что я стал плох, ущербен, конечен. Камень был создан важным органом, создан так же, как этот орган обычно очищал мою кровь или перерабатывал пищу. Как я мог так обойтись с самим собой?
* * *