– Так что ж вы прятались? – раздраженно спросил я.
– Потому что мастер Мейпл так велел. Он сказал, чтобы я ни с кем не встречался. Ежели меня кто-нибудь заметит, он мне не заплатит.
– Но тот моряк на дороге видел нас.
– Да, и, похоже, это один из них.
– Из кого из них?
– Один из тех ребят, что появились на холмах. Они наблюдают за Грета-хаус, и мастер Мейпл их жутко боится. Поэтому он и хотел, чтобы мы с ними не встречались, поэтому я и прячусь.
Наконец хоть что-то начинало проясняться. Моему дяде угрожала группа каких-то людей. Моряк был одним из них, как и человек в фуражке (возможно, тоже моряк). Все это заставило меня вспомнить Степни-хайвей и то нападение на дядю, после которого он остался калекой. Я постепенно начал понимать смысл происходящего, но тут между холмами блеснул огонек, и мой проводник объявил, что это Грета-хаус. Поместье было расположено в низине, окруженной со всех сторон торфяниками, и увидеть его можно было, лишь подойдя к нему очень близко. Еще несколько минут ходьбы – и мы оказались у двери.
Темнота почти полностью скрывала здание, лишь свет лампы, горящей в зарешеченном окне, позволил мне рассмотреть, что дом этот массивный и длинный. Низкая дверь под тяжелой выступающей притолокой не закрывала всего проема, поэтому из щелей вокруг нее пробивался свет. Обитатели этого одинокого дома, похоже, были начеку, поскольку шаги наши были услышаны еще до того, как мы подошли к двери.
– Кто идет? – выкрикнул густой низкий голос, и тут же настойчиво: – Кто идет, я спрашиваю.
– Это я, мастер Мейпл. Я привел джентльмена, про которого вы говорили.
Раздался глухой щелчок, и в двери открылось маленькое окошко. На нас посветили фонарем, после чего окошко снова захлопнулось. С громким скрежетом замков и лязгом задвижек дверь распахнулась, и на фоне бесконечной темноты в желтом прямоугольнике льющегося из дверного проема света я увидел своего дядю.
Он был невысоким и полным, с большой шарообразной лысой головой, увенчанной лишь узким кустиком курчавых рыжеватых волос по бокам. Голова такой прекрасной формы могла бы принадлежать мыслителю, но впечатление портило крупное бледное лицо, обрюзгшее и ничем не примечательное, с широким ртом, мясистыми губами и тяжелыми брылами по бокам. Глаза у него были маленькие, бегающие, светлые ресницы тоже постоянно беспокойно подрагивали. Мать как-то сказала, что его ресницы напоминали ей лапки мокриц, и сейчас я с первого взгляда понял, что она имела в виду. Кроме того, я слышал, что, живя в Степни, он перенял у своих клиентов манеру разговаривать, и действительно, как только он раскрыл рот, мне захотелось провалиться от стыда за то, что я состою в родстве с этим человеком.
– А, племяш, – произнес он, протягивая руку. – Ну, заходи, заходи и дверку-то прикрой. Мать твоя рассказывала, что ты уж здоровый парень вымахал, и, ей-богу, так оно и есть! Вот тебе полкроны, Вильям, и можешь ступать домой. Вещи только оставь. Эй, Енох, забери вещи мистера Джона да накрой ему поужинать.
Когда дядя запер дверь и повернулся ко мне, чтобы провести меня в гостиную, я заметил его самую необычную особенность. Как я уже говорил, из-за травм, полученных несколько лет назад, одна нога у него стала на пару дюймов короче другой. Чтобы исправить этот недостаток, он по предписанию врача стал прикреплять к башмаку огромную деревянную подошву. Ходил он ровно, не хромал, но шаги его издавали странные звуки "клик-клак, клик-клак" от чередования кожи и дерева на каменном полу. Любое его передвижение сопровождалось стуком этих чудных кастаньет.
Просторная кухня с огромным камином и расставленными по углам резными скамьями с подлокотниками, спинками и ящиками под сиденьями указывала на то, что ферме этой уже много лет. Одна сторона комнаты была заставлена упакованными ящиками и перевязанными коробками. Мебели было не много, да и та самая простая, но на столе со сбитыми крест-накрест опорами, который стоял посередине комнаты, для меня уже был накрыт ужин: холодное мясо, хлеб и кружка пива. За столом прислуживал старый слуга, такой же кокни, как и его хозяин. Дядя, усевшись в углу, стал расспрашивать меня о моей матери и обо мне самом, а когда с ужином было покончено, он попросил Еноха расчехлить мое ружье. Я заметил, что у окна стояли прислоненные к стене два других ружья, старых и ржавых.
– Окно меня беспокоит, – произнес дядя глубоким, зычным басом, неожиданным для такого маленького упитанного человека. – Дверь-то выдержит все, кроме динамита, но окно – это просто ужас. Эй, эй! – вдруг завопил он. – Не выходи на свет! И пригибайся, когда мимо окна проходишь.
– Чтобы меня не увидели? – спросил я.
– Чтобы тебя не подстрелили, мальчик мой. Об этом я и говорю. Ну, иди сюда, садись рядом, я тебе все расскажу. Я же вижу, ты – парень что надо, таким доверять можно.
Это была явная лесть, неуклюжая и неумелая, видно было, что ему очень хотелось расположить меня к себе. Когда я сел рядом с ним, он достал из кармана сложенный лист бумаги и развернул его. Это оказалась страница "Вестерн морнинг ньюс" десятидневной давности. В заметке, на которую он указал длинным черным ногтем, говорилось об освобождении из Дартмурской тюрьмы каторжника по имени Элиас, которому сократили срок, после того как он спас одного из охранников, на которого в каменоломнях напали заключенные. Весь рассказ занимал всего несколько строк.
– И кто это такой? – спросил я.
Дядя задрал покалеченную ногу.
– Это мне на память о нем осталось! – сказал он. – За это он и сидел за решеткой. А теперь вот вышел и снова очень хочет со мной встретиться.
– Но зачем вы ему?
– Затем, что он хочет меня убить. Затем, что этот дьявол не успокоится, пока не поквитается со мной. Вот так-то, племянничек! Видишь, у меня от тебя секретов нет. Он думает, что я его обманул. Ладно, я не спорю, пусть будет считаться, что это я его обманул, но теперь он со своими дружками охотится на меня.
– А кто его дружки?
Бас дядюшки неожиданно превратился в испуганный шепот.
– Моряки! – выдохнул он. – Я, когда увидел эту газетенку, понял, что рано или поздно они явятся. А два дня назад я выглянул вот в это окно и вижу, стоят трое и смотрят на дом. Тогда-то я и написал твой матери. Они выследили меня и теперь ждут его.
– Так что же вы не пошлете за полицией?
Дядя опустил глаза.
– Полиция тут не поможет, – сказал он. – А ты можешь.
– Что же я могу сделать?
– Вот слушай. Я собираюсь уехать отсюда. Для этого все эти коробки и ящики. Скоро все будет запаковано. В Лидсе у меня есть друзья, и там я буду в большей безопасности. Слышишь, не в безопасности, а в большей безопасности. Еду я завтра вечером, и, если ты останешься со мной до того времени, ты не пожалеешь, что потратил время на своего дядюшку. Кроме нас с Енохом, заниматься сборами некому, но до завтрашнего вечера мы управимся, даю слово. К этому времени мне обещали прислать телегу, на ней мы все вместе – ты, я, Енох и юный Вильям – поедем вместе с вещами до вокзала в Конглтоне. Ты на холмах никого из них не встречал?
– Встречал, – сказал я. – Нас какой-то моряк остановил.
– Эх, так я и знал, они уже следят за нами. Поэтому-то я и просил тебя выйти не на той остановке и ехать к Перселлу, а не сюда. Мы окружены. Вот так-то!
– Там был еще один, – добавил я. – Мужчина с трубкой.
– Как он выглядел?
– Худое лицо, веснушки, фуражка с…
Дядя хрипло вскрикнул.
– Это он! Он! Значит, он уже здесь! Боже, спаси меня грешного!
Он в отчаянии забегал по комнате, стуча деревянной подошвой. Было что-то в этой огромной лысой голове детское, трогательное, и тогда я впервые ощутил жалость к этому человеку.
– Ну что вы, дядя, – попытался успокоить его я, – вы же в цивилизованной стране живете. Есть закон, который призовет этих господ к порядку. Давайте я завтра утром съезжу в местный полицейский участок, и скоро все уладится.
Но он только покачал головой.
– Он слишком хитер и жесток, – промолвил он. – После того как он мне ребра пересчитал, я вздохнуть не могу, чтобы не вспомнить о нем. На этот раз он меня точно убьет. Остается одно: бросить все, что мы еще не успели запаковать, и ехать завтра с самого утра. Господь всемогущий, что это?
Страшной силы удар в дверь потряс весь дом. За ним последовал еще один и еще. Казалось, кто-то бьет по двери железным кулаком. Дядя бессильно рухнул на стул, а я схватил ружье и бросился к двери.
– Кто там? – крикнул я.
Ответа не последовало.
Тогда я открыл маленькое окошко и выглянул на улицу.
Никого.
И тут я заметил, что в одной из щелей двери торчит длинная бумажка. Я поднес ее к свету. Неровным но уверенным почерком на ней было написано: "Положи их на порог и спасешь свою шкуру".
– Чего они хотят? – спросил я, прочитав записку вслух.
– То, чего никогда не получат! Никогда! Клянусь Богом! – вскричал он, меняясь в лице. Похоже, к нему снова возвращалось самообладание. – Енох! Енох!
Тотчас на зов явился старый слуга.
– Енох, я всю жизнь был тебе хорошим хозяином. Теперь твоя очередь доказать преданность. Ты согласен пойти на риск ради меня?
Надо сказать, мое мнение о дяде значительно улучшилось, когда я увидел, с какой готовностью слуга согласился. Может быть, он и обидел в жизни кого-то, но этот старик, похоже, искренне любил его.
– Надевай плащ, шляпу и выходи через задний двор. Тропинку через болота к ферме Перселла ты знаешь. Скажешь, что телега нужна мне завтра утром, как можно раньше, и пусть Перселл захватит с собой пастуха. Если будем ждать дольше, наша песенка спета. Как можно раньше, Енох! Я заплачу десять фунтов за работу. Смотри, не снимай черный плащ и иди очень медленно, так они тебя не заметят. До твоего возвращения мы продержимся.
Отважиться выйти из дома в глухую ночь, таящую в себе неведомую опасность, мог только очень храбрый человек, но старик и глазом не моргнул, словно это было самое обычное поручение. Он мигом снял с крючка у двери длинный черный плащ и мягкую шляпу, и мы все вместе направились к черному ходу. Там, потушив маленькую лампу у двери, мы бесшумно отодвинули засовы, выпустили слугу и снова заперли дверь. Выглянув в небольшое окно в коридоре, я успел заметить, как его черное одеяние слилось с ночной мглой.
– Еще несколько часов и начнет светать, племянник, – сказал дядя, проверив все засовы и щеколды. – Ты не пожалеешь, что согласился помочь мне. Если останемся живы, у тебя начнется новая жизнь. Не бросишь меня до утра, и я обещаю, что не брошу тебя, пока буду жив. Телега будет здесь в пять. Все, что еще не упаковано, мы можем бросить. Нам останется только погрузиться и успеть в Конглтон на первый поезд.
– А они нас пропустят?
– Днем они не осмелятся задерживать нас. Нас будет шестеро, если все приедут, и у нас три ружья, так что пробьемся. У них-то ведь наверняка пара пистолетов, не больше. Откуда у простых моряков ружьям взяться-то? Если продержимся пару часов, мы спасены. Енох сейчас уже, наверное, на полпути к Перселлу.
– Так что все-таки нужно этим морякам? – снова спросил я. – Вы сами сказали, что обманули их.
Он упрямо поджал пухлые губы.
– Поменьше вопросов, племянничек, и делай, что тебе говорят, – сказал он. – Енох обратно не пойдет. Он задержится там и вернется с телегой. Тише, что это?
Из темноты донесся далекий крик, потом еще один, короткий и пронзительный, как клик чайки.
– Это Енох! – взволнованно произнес дядя, схватив меня за руку. – Они убивают бедного старика!
Еще один вопль, на этот раз намного ближе. Я услышал быстрый топот и полный отчаяния голос, зовущий на помощь.
– Они гонятся за ним! – закричал дядя и бросился к парадному входу. Он схватил фонарь и посветил им через окошко в двери. Желтый луч выхватил из темноты человека, который со всех ног бежал к дому, низко опустив голову. За его спиной развевался черный плащ. За ним виднелись темные фигуры преследователей.
– Засов! Засов! – Дядя, задыхаясь от волнения, рванул засов, я повернул ключ, и мы распахнули дверь, чтобы впустить бегущего. В следующий миг он ворвался в дом, но тут же остановился и, огласив прихожую долгим торжествующим криком, развернулся.
– Сюда, парни! Заходи! Все внутрь! Живее!
Все было проделано настолько быстро и четко, что мы поняли: на нас напали лишь тогда, когда в прихожей уже было полно моряков. Один из них схватил меня, я вырвался и бросился за ружьем, но оно с грохотом упало на каменный пол и в следующий миг двое моряков уже снова держали меня за руки. Действовали они умело, и, как я ни выкручивался, мне в два счета связали руки и оттащили в угол, целого и невредимого, но с ощущением горькой обиды оттого, что защита наша была преодолена таким коварным способом, а сопротивление сломлено с такой легкостью. Мне они даже не стали связывать ноги, но дядю толкнули на стул, а ружья забрали. Он сидел, бледный как мел, и его упитанное тело и кудрявые волосы выглядели до смешного нелепо рядом с дикими фигурами, которые обступили его со всех сторон.
Их было шестеро, все моряки. В одном из них я узнал того человека с серьгами, которого вечером видел на дороге. Все они были дюжими, загорелыми молодцами с пышными бакенбардами. Был там и тот веснушчатый, с которым мы с Вильямом чуть не столкнулись ночью на тропинке. Он стоял, опершись о стол. На нем все еще был большой черный плащ, в котором ушел несчастный Енох. Это был человек другой породы, совсем не похожий на остальных: коварный, беспощадный, опасный, с хитрым внимательными глазами, которыми он сейчас осматривал дядю. Неожиданно он повернулся ко мне. Я никогда не думал, что одного взгляда может быть достаточно, чтобы заставить тебя ощутить безотчетный страх.
– Ты кто такой? – спросил он. – Говори или мы сами тебе язык развяжем.
– Я племянник мистера Стивена Мейпла, приехал его навестить.
– Вот как! Ну что ж, надеюсь, ты приятно проведешь время со своим дядюшкой. Поторапливайтесь, ребята, нам до утра нужно быть на борту. Что сделаем со старым псом?
– Подвесить его, как у янки принято, и всыпать шесть дюжин, – предложил один из моряков.
– Ты слышишь, чертов ворюга? Мы из тебя дух вышибем, если не вернешь то, что украл. Где они? Я знаю, что ты всегда их при себе держишь.
Дядя поджал губы и покачал головой с лицом, на котором боролись страх и ослиное упрямство.
– Ах, не скажешь! Ну что ж, посмотрим. Готовь его, Джим!
Один из моряков подскочил к дяде и стянул с него куртку и рубашку через голову. Складки жира на грузном белом теле дяди колыхались и подрагивали от холода и страха.
– Тащите его к тем крюкам.
На стене был ряд крючьев, на которых когда-то вывешивали копченое мясо. К двум из них моряки привязали дядю за руки платками. Один из моряков снял с себя кожаный ремень.
– Давай пряжкой, Джим, – приказал капитан. – Так он быстрее заговорит.
– Трусы! – закричал я. – Избивать старого человека!
– Молодой у нас второй на очереди, – сказал он, бросив злобный взгляд в мой угол. – Давай, Джим, спусти с него шкуру.
– Дай ему еще один шанс! – выкрикнул тут один из моряков.
– Да, да, – поддержала пара хриплых голосов. – Дай этому салаге еще один шанс.
– Что за телячьи нежности, так вы ничего не получите, – отрезал капитан. – Или одно, или другое! Нужно выбить из него правду, или вам придется навсегда забыть о том, что вы же сами добывали с таким трудом, что превратит вас в джентльменов до конца ваших дней… Всех вас! Другого пути нет. Так что вы выбираете?
– Всыпать ему! – свирепо загорланили они.
– Тогда разойдись! – Пряжка с хищным свистом рассекла воздух, когда Джим замахнулся ремнем, но прежде, чем он успел ударить, подал голос дядя.
– Я не могу! – взвизгнул он. – Я этого не выдержу! Снимите меня.
– Где они?
– Я покажу, если снимете.
Они развязали платки, и дядя натянул рубашку на жирные округлые плечи. Моряки обступили его со всех сторон. Глаза возбужденно и алчно горели на их смуглых лицах.
– И без шуток! – крикнул веснушчатый. – Если попробуешь нас одурачить, мы тебе все суставы переломаем по очереди! Ну, выкладывай! Где они?
– У меня в спальне.
– Это где?
– Комната наверху.
– Где именно в спальне?
– В дубовом сундуке у кровати. На дне, в углу.
Моряки разом ринулись к лестнице, но капитан остановил их.
– Этого старого лиса нельзя здесь оставлять. Ха, не ожидал, да? Черт побери, да ты, я вижу, решил сняться с якоря! Ребята, берите его на буксир и тащите за собой.
Беспорядочно грохоча башмаками, они поволокли дядю наверх. Я остался один. Руки у меня были связаны, но ноги-то оставались свободными! Если я сумею пройти через болота, может быть, мне удастся найти полицейский участок и перехватить этих негодяев по дороге к морю. На секунду меня охватило сомнение, могу ли я оставить дядю в таком положении. Но я принесу ему больше пользы, если убегу, чем если останусь, а случись худшее, сумею распорядиться его собственностью. Я бросился к двери, но, как только я распахнул ее, над моей головой раздался вопль, звон разбитого стекла и прямо передо мной под возбужденные хриплые крики сверху с глухим ударом грузно шлепнулось что-то тяжелое. До конца моих дней этот жуткий звук будет стоять у меня в ушах. У моих ног в желтой полосе льющегося из открытой двери света лежал мой несчастный дядя. Голова его была прижата к плечу, как у цыпленка со свернутой шеей. Достаточно было одного взгляда, чтобы понять, что у него сломан хребет и что он умер.
Банда моряков так быстро сбежала вниз, что они обступили меня плотным кольцом еще до того, как я успел сообразить, что произошло.
– Это не мы, приятель, – сказал мне один из них. – Он сам в окно бросился, правда! На нас не думай.
– Он решил, что сможет уйти от нас, если выскочит на улицу, – сказал другой. – Да только башкой вперед полетел вот и свернул свою чертову шею.
– И облегчил мне работу! – воскликнул их предводитель. – Я бы сам это сделал, если бы он меня не опередил. Только не надейтесь, что уйдете чистыми. Люди решат, что это убийство, и мы все в этом замешаны. Теперь только один выход – держаться вместе, если, как говорится, не хотите болтаться на виселице поодиночке. Правда, у нас тут свидетель имеется…
Он обратил на меня свои маленькие злые глаза, и я заметил, что у него за пазухой под бушлатом что-то блеснуло, то ли нож, то ли револьвер. Двое моряков вклинились между нами.
– Помедленнее, капитан Элиас, – сказал один из них. – Если этот старый дурень отдал концы, то не по нашей вине. Мы-то хотели ему всего-навсего спустить шкуру со спины, не больше. Ну, а против этого парнишки мы ведь ничего не имеем…