Сильнее всего я ощущал свою бедность из-за того, что, помимо огромного богатства лорда Саутертона, все остальные мои родственники тоже были людьми весьма состоятельными. Ближайший из них – Эверард Кинг, племянник моего отца и мой двоюродный брат, прожив полную приключений жизнь в Бразилии, вернулся в Англию с недурным капиталом. Мы не знали, как он заработал свои деньги, но их у него было, похоже, в достатке, о чем говорит хотя бы то, что он мог позволить себе купить поместье Грейлендс невдалеке от города Клиптон-он-зе-Марш в Суффолке. В первый год жизни в Англии он вспоминал обо мне не чаще моего дядюшки-скупердяя, но одним летним утром, к своей несказанной радости и облегчению, я получил послание с просьбой в тот же день нанести короткий визит в Грейлендс. В то время я ожидал приглашения на гораздо более продолжительный визит в суд по делам банкротства, поэтому воспринял это послание как шанс, посланный мне самим провидением. Если бы мне только удалось сойтись с этим родственником, которого я ни разу в жизни не видел, может быть, я бы смог как-то выкарабкаться. В конце концов, вряд ли он захочет предать широкой известности тот факт, что кто-то из его родственников оказался в долговой тюрьме. Я приказал своему лакею собрать чемодан и в тот же вечер выехал в Клиптон-он-зе-Марш.
После пересадки в Ипсвиче маленький местный поезд довез меня до небольшого, пустынного полустанка, затерянного посреди огромных зеленых полей с неторопливой извилистой речкой, высокие илистые берега которой указывали на близость моря. Меня никто не встречал (позже я узнал, что телеграмма была доставлена мне с опозданием), поэтому я на местном постоялом дворе нанял шарабан. Кучер, веселый парень, всю дорогу расхваливал моего родственника, и от него я узнал, что мистер Эверард Кинг уже заслужил почет и уважение в этих краях. Он развлекал детишек в школах, позволял заходить на свои земли посторонним, являлся участником всех благотворительных обществ… Короче говоря, доброта и щедрость его были столь необъятны, что мой возница мог объяснить это только тем, что мой родственник надеется получить место в парламенте.
От источаемых кучером дифирамбов мое внимание отвлекло появление удивительно красивой птицы, которая умостилась на телеграфном столбе у дороги. Сначала я подумал, что это сойка, но она была крупнее и ярче. Спутник мой тут же с готовностью пояснил, что птица эта принадлежит тому самому человеку, к которому мы направляемся. Выяснилось, что акклиматизация экзотических животных – одно из его любимых увлечений. Он привез с собой из Бразилии множество птиц и животных, которых собирался расселить в Англии. Проехав через ворота Грейлендса, за которыми начинался парк, мы получили возможность убедиться в этом наглядно. Какой-то маленький пятнистый олень, смешного вида дикая свинья, кажется, она называется пекари, иволга с роскошным оперением, нечто вроде броненосца и поразительное неуклюжее косолапое существо, больше всего смахивающее на разжиревшего барсука, – вот лишь некоторые из тех животных, которые мне попались на глаза, пока мы по извилистой дорожке подъезжали к дому.
Мистер Эверард Кинг, мой двоюродный брат, собственной персоной вышел встречать нас на лестницу, поскольку издалека заметил приближающийся шарабан и понял, что это я. Во внешности его не было ничего необычного: невысокий полноватый добродушного вида мужчина лет сорока пяти с приветливым круглым лицом, коричневым от въевшегося тропического загара и покрытым мелкой сеточкой морщин. Белый льняной костюм, панама, съехавшая на затылок, и зажатая в зубах сигара делали его похожим на американского плантатора. Людей такого вида обычно представляешь себе на открытой террасе какого-нибудь бунгало, и здесь, на пороге добротного каменного английского дома с массивными флигелями и палладианскими колоннами у входа, фигура эта смотрелась как-то не к месту.
– Дорогая! – обернувшись, крикнул он в открытую у себя за спиной дверь. – Дорогая, наш гость прибыл. Добро пожаловать, добро пожаловать в Грейлендс! Ужасно рад с вами познакомиться, кузен Маршалл, и премного польщен, что вы удостоили визитом нашу скромную сонную обитель.
Более сердечный прием трудно себе представить, и с первой же минуты я почувствовал себя легко и непринужденно. Однако, насколько приветлив и весел был мой двоюродный брат, настолько же холодной и даже грубой оказалась его жена, высокая и ужасно худая женщина, явившаяся на зов. Я думаю, она была бразильянка, хоть и разговаривала на чистом английском, и я списал ее поведение на незнание наших обычаев. Впрочем, она не пыталась (ни тогда, ни после) скрыть, что считает меня нежеланным гостем в Грейлендсе. Говорила она обычно вежливо, но у нее были на редкость выразительные темные глаза, и мне хватило одного ее взгляда, чтобы понять, что чем скорее я вернусь в Лондон, тем она будет счастливее.
Но долги мои требовали немедленного погашения, и планы на своего богатого родственника имели для меня слишком большое значение, чтобы я мог позволить им сорваться из-за неприветливости его жены. Поэтому я решил не обращать внимания на ее холодность и постарался ответить взаимностью на то исключительное гостеприимство с которым встретил меня ее супруг. Он изо всех сил старался сделать так, чтобы я у него в гостях чувствовал себя как дома. Мне выделили очаровательную комнату. Он прямо-таки потребовал, чтобы я тут же сообщал ему обо всем, что могло бы сделать мое пребывание в его доме более приятным. У меня вертелось на языке сказать ему, что подписанный чек с необозначенной суммой значительно поспособствовал бы этому, но я решил, что мы еще не настолько сблизились, чтобы говорить об этом. Когда превосходный обед завершился гаванскими сигарами и отличным кофе, который, как он рассказал, выращивали специально для него на его собственной плантации, мне уже начало казаться, что те хвалебные песни, которые пел мой возница, начинают оправдываться и что я еще не встречал более великодушного и гостеприимного человека, чем мой двоюродный брат.
Однако, несмотря на веселость и доброту, он был человеком волевым и вспыльчивым. В этом я имел возможность убедиться на следующее утро. Необъяснимая неприязнь, которую испытывала ко мне миссис Кинг, была настолько сильной, что ее поведение за завтраком можно было бы даже назвать оскорбительным. Но истинная глубина этого чувства проявилась, когда ее муж вышел из комнаты.
– Днем самый удобный поезд в четверть первого, – произнесла она.
– Но я не собирался уезжать сегодня, – откровенно, может быть, даже вызывающе ответил я, поскольку твердо решил не позволить этой женщине повлиять на свои планы.
– Ну, если вы считаете себя вправе… – сказала она и замолчала, смерив меня надменным взглядом.
– Я уверен, – парировал я, – что, если мистер Эверард Кинг посчитает, что я злоупотребляю его радушием, он укажет мне на это.
– Что такое? Что происходит? – вдруг послышался голос, и в комнату вошел сам хозяин поместья. Он услышал мои последние слова, и выражение наших лиц подсказало ему остальное. В тот же миг его добродушное жизнерадостное лицо превратилось в свирепую физиономию.
– Вы не могли бы выйти на минутку, Маршалл? – сказал он (тут будет уместно упомянуть, что меня зовут Маршалл Кинг).
Он закрыл за мной дверь, и почти сразу я услышал, как он тихим, но полным злости голосом заговорил со своей женой. Это грубое пренебрежение правилами гостеприимства, должно быть, задело его до глубины души. Я не имею привычки подслушивать чужие разговоры, поэтому решил выйти и погулять по двору. Но на лужайке у дома я услышал за спиной торопливые шаги, и меня догнала миссис Кинг. Щеки ее были бледны от волнения, а в покрасневших глазах стояли слезы.
– Муж попросил меня извиниться перед вами, мистер Маршалл Кинг, – сказала она, глядя в землю.
– Прошу вас, ни слова больше, миссис Кинг.
Внезапно она подняла на меня сверкающие глаза.
– Дурак! – зло прошипела женщина, развернулась и бросилась обратно в дом.
Оскорбление было столь вопиющим, столь откровенным, что я смог лишь молча проводить ее изумленным взором. Я все еще прохаживался вдоль дома, когда ко мне присоединился мой гостеприимный хозяин. Он снова был весел и улыбчив.
– Надеюсь, жена извинилась за свои глупые замечания? – спросил он.
– Да… Конечно!
Он взял меня под руку, и мы стали вместе прохаживаться по лужайке.
– Не принимайте ее слова близко к сердцу, – сказал он. – Для меня станет настоящим ударом, если вы сократите время визита хотя бы на час. Понимаете, дело в том… Между родственниками ведь не должно быть тайн, верно? Дело в том, что моя жена чрезвычайно ревнива. Она ненавидит, когда кто-нибудь – будь то мужчина или женщина – становится между нами. Необитаемый остров и вечный тет-а-тет – вот предел ее мечтаний. Думаю, теперь вы понимаете причину ее поведения, которое, – тут он вздохнул, – в этом отношении, признаюсь, сильно смахивает на манию. Пообещайте, что не будете об этом вспоминать.
– Да-да, конечно же!
– Тогда вот вам сигара, закуривайте и пойдемте посмотрим на мой маленький зверинец.
Осмотр всевозможных птиц, зверей и даже рептилий, которых привез мой родственник из Южной Америки, занял почти весь день. Некоторые из этих животных свободно расхаживали по двору, некоторые сидели в клетках, а некоторые даже жили в доме. Он с упоением рассказывал о своих успехах и неудачах, о появлении потомств и смертях, вскрикивал от восторга, как мальчишка, когда из травы вдруг с шумом вылетала какая-нибудь яркая птица или в стороне боязливо пробегал странного вида зверь. Наконец он привел меня в коридор, отходивший от одного из флигелей здания. В конце его оказалась тяжелая дверь с окошком со сдвижной заслонкой, рядом с ней из стены торчала железная ручка ворота и несколько толстых прутьев решетки.
– Сейчас я покажу вам жемчужину своей коллекции, – с гордостью в голосе произнес он. – После того как в Роттердаме умер детеныш, во всей Европе остался лишь один экземпляр этого животного. Это бразильская кошка.
– И чем же она отличается от остальных кошек?
– Сейчас сами увидите, – рассмеялся он. – Будьте добры, откройте окошко и загляните внутрь.
Я сделал то, что он просил, и взору моему открылась большая пустая комната с каменными плитами на полу и маленькими зарешеченными окнами на противоположной стене.
В самом центре комнаты, посреди желтого пятна солнечного света, растянулось во весь рост огромное существо величиной с тигра, но черное и блестящее, как полированное черное дерево. Больше всего оно походило на гигантскую и очень ухоженную черную кошку, оно грелось на солнышке, подвернув лапы, точно так же, как это делала бы обычная домашняя кошка. Но грациозностью, силой и абсолютной чернотой своей зверь этот до того напоминал какое-то адское создание, что, прильнув к окошку, я застыл, не в силах оторвать от него глаз.
– Правда, она великолепна? – с придыханием произнес мой хозяин.
– Потрясающе! Никогда еще не видел столь благородного создания.
– Некоторые называют ее черной пумой, но на самом деле ничего общего с пумой она не имеет. У этой киски от носа до хвоста одиннадцать футов. Четыре года назад это был всего лишь черный пушистый комочек с двумя желтыми глазками. Мне его продали новорожденным котенком в джунглях у истоков Рио-Негро. Его мать убили копьями, после того как она сожрала дюжину местных.
– Они настолько свирепы?
– Это самые коварные и кровожадные создания на всей планете. Стоит при индейце из джунглей упомянуть о бразильской кошке, и его начинает трясти, как в припадке. Они предпочитают охотиться на людей. Этот парень, правда, еще ни разу не пробовал живой крови, но, если это произойдет, он превратится в настоящего монстра. Сейчас он никому не разрешает входить в свое логово, кроме меня. Даже Болдуин, мой конюх, боится к нему приближаться. Ну а я для него все равно что папочка и мамочка в одном лице.
С этими словами, к моему изумлению, он быстрым движением приоткрыл дверь, проскользнул внутрь и тут же захлопнул ее за собой. Услышав его голос, огромное гибкое животное поднялось, зевнуло и стало нежно тереться круглой черной головой о его бок, пока он трепал и поглаживал его между ушами.
– Теперь, Томми, давай в клетку! – сказал он.
Гигантская кошка отошла в сторону и свернулась калачиком под навесом из стальных прутьев. Эверард Кинг вышел из комнаты, взялся за железную ручку, о которой я упоминал, и начал ее вращать. Решетка из коридора через прорезь в стене поползла внутри комнаты и, сомкнувшись с навесом, образовала надежную клетку. После этого он снова открыл дверь и пригласил меня войти в комнату, в которой стоял резкий затхлый запах, присущий крупным хищникам.
– Вот так мы с ним и управляемся, – сказал он. – Днем он резвится в комнате, а на ночь мы его запираем в клетке. При помощи ручки в коридоре, как вы видели, его можно либо выпускать, либо сажать в клетку. Нет-нет, не делайте этого!
Я просунул руку между прутьями решетки, чтобы погладить животное по блестящему вздымающемуся боку, но он с серьезным лицом отдернул ее.
– Уверяю вас, это небезопасно. Не думайте, что если я так вольно с ним обращаюсь, он позволит это любому. Он очень разборчив в выборе друзей… Да, Томми? А, он почувствовал, что ему несут обед! Верно, мальчик?
Из глубин выложенного каменными плитами коридора послышались шаги. Животное вскочило и стало взволнованно ходить по клетке из стороны в сторону. Желтые глаза его засветились огнем, между рядами белых острых зубов стал виден подрагивающий багровый язык. Вошел конюх с большим куском мяса на подносе и забросил его через прутья решетки в клетку. Зверь легко подхватил его и оттащил в угол, где, зажав лапами, стал рвать и вгрызаться в него, время от времени поднимая окровавленную морду, чтобы посмотреть на нас. Это было страшное и в то же время завораживающее зрелище.
– Теперь вы понимаете, почему я его так люблю, не правда ли? – сказал мой хозяин, когда мы вышли из комнаты. – Тем более, что я сам его вырастил. Сюда его привезти из самого сердца Южной Америки было не так уж просто. Но, слава Богу, все прошло благополучно, он доехал в целости и сохранности, и сейчас в Европе это лучший экземпляр. В зоопарке мне предлагают за него золотые горы, но я ни за что не расстанусь с ним. Впрочем, я, наверное, уже достаточно долго испытываю ваше терпение своими рассказами, так что давайте-ка теперь последуем примеру Томми и перекусим.
Мой южноамериканский родственник был настолько увлечен своим поместьем и его необычными обитателями, что поначалу я решил, что ни о чем другом он и не думает. Однако вскоре выяснилось, что у него есть и другие интересы, и очень даже серьезные, о чем свидетельствовало количество получаемых им телеграмм. Они приходили беспрерывно, и, когда он вскрывал и читал их, лицо его неизменно становилось взволнованным и беспокойным. Иногда мне казалось, что это сообщения со скачек, иногда – что биржевые сводки, но в любом случае, было совершенно очевидно, что он следил за какими-то неотложными делами за пределами суффолкских холмов. За время шести дней моего пребывания в его доме он получал по четыре-пять телеграмм в день, иногда даже семь или восемь.
Надо сказать, что и я времени зря не терял и к концу этого срока установил со своим двоюродным братом самые сердечные отношения. Каждый вечер мы допоздна засиживались в бильярдной. Он рассказывал об удивительных приключениях, которые ему довелось пережить в Южной Америке, приключениях настолько опасных и отчаянных, что мне было трудно поверить, будто все это случилось с этим загорелым маленьким веселым человечком, сидящим перед мной. Я, в свою очередь, вспоминал кое что из своей лондонской жизни, которая интересовала его так сильно, что он даже пообещал приехать и пожить со мной в "Гроувноре". Ему очень хотелось вкусить городской жизни со всеми ее соблазнами и увеселениями, и, вопреки своей скромности, скажу, что лучшего проводника, чем я, ему было не сыскать. В последний день своего пребывания под его крышей я решился заговорить о том, что меня волновало больше всего. Я откровенно рассказал ему о своих денежных трудностях и надвигающемся крахе и попросил его совета… Хотя и надеялся на что-то более вещественное. Пока я говорил, он сосредоточенно курил сигару и внимательно слушал.
– Но вы являетесь наследником нашего родственника, лорда Саутертона, не так ли? – спросил он, когда я закончил.
– Вообще-то да, но я не сомневаюсь, что он не возьмет меня на содержание.
– Да, да, я слышал о его прижимистости. Бедный мой Маршалл, вы попали в очень трудное положение. Кстати, а вы не слышали о состоянии здоровья лорда Саутертона в последнее время?
– Сколько себя помню, он всегда был в критическом состоянии.
– Вот именно! Старая развалина, а сколько еще простоит, одному Богу известно. Так вы свое наследство можете еще очень нескоро получить! Мда, ну и положение…
– Сэр, я надеялся, что вы, узнав о моих затруднениях, не откажетесь…
– Ни слова больше, мой мальчик! – голосом, полным понимания и сочувствия, воскликнул он. – Поговорим об этом вечером и даю вам слово: все, что в моих силах, будет сделано.